Ахилла

Недавно на английском языке вышла книга архимандрита Кирилла (Говоруна) «Scaffolds of the Church». Сам автор опубликовал на русском языке конспект своей книги, который мы и предлагаем вниманию читателей.

***

Три гипотезы книги

Первое: принцип иерархичности не закодирован в ДНК Церкви и не является частью её природы. Эта черта была благоодолжена из греко-римского мира, а не из небесных иерархий. Хотя иерархичность и бывает полезна для самоорганизации Церкви, она может стать и токсичной для церковного организма, если ею злоупотреблять.

Вторая гипотеза: усложнение административных структур, регулирующих отношения между общинами, привело к закаменению этого самого иерархизма и к увеличению дистанций между клиром и народом — так называемой стратификации внутри Церкви.

И третье: чем больше внутренних перегородок возникало в самой Церкви, тем толще и выше казалась стена, отгораживающая ее от не-Церкви. Иными словами, внешняя стена стала проекцией внутренних перегородок.

Церковь веры и Церковь истории

Представления о Церкви, которые возникают при разных исторических обстоятельствах, меняют церковные структуры (но не саму природу Церкви). Функционал структур зависит от того, например, воспринимается ли Церковь как место для всех или только для избранных, видим ли мы ее в черно-белых тонах дихотомии «сакральное-профанное», или как палитру оттенков. Дуалистичность нашего сознания напрямую влияет на нашу рецепцию церковных структур, а рецепция, в свою очередь, на сами церковные структуры. Чем радикальнее эта дуалистичность, тем больше шансов, что структуры уйдут в отрыв от природы Церкви.

Самый глубокий водораздел в восприятии Церкви проходит между Церковью веры и Церковью исторического (и даже критического) анализа. Этот водораздел умозрительный, но приводит к конкретным конфликтам мировоззрений внутри церковной ограды.

Игнорирование различия между Церковью веры и исторической реальностью Церкви способствует тому, что институты церковного администрирования отождествляют себя с Церковью и начинают подгнивать.

Эволюция административных структур в Церкви

В истории Церкви было несколько итераций формирования глобальных административных систем. Каждая из них имела свои плюсы и минусы. Например, одна из самых ранних систем — митрополичья (по-нашему областная, когда общины были сгруппированы в рамках одной римской области — епархии), с одной стороны, упорядочивала жизнь общин, а с другой — открыла дверь для быстрого распространения арианства. Арианство потому и получило такое молниеносное распространение, охватив, по разным оценкам, до 80% общин, что ему не нужно было бороться за каждую отдельную общину – достаточно было найти поддержку у митрополита области. Церковь разделилась по границам митрополий, выступивших за или против арианства.

С целью исправления этой ошибки произошло укрупнение митрополичьих округов в супра-митрополичьи системы — сначала диецизальную, а потом и патриаршую. В результате в пятом веке начала формироваться система пяти патриархатов — Пентархия.

Она же создала предпосылки для первой великой схизмы по поводу Халкидонского собора. В результате Церковь оказалась разделенной по линиям патриархатов: Римского и Константинопольского с одной стороны (за Халкидон), и Александрийского и Антиохийского с другой (против Халкидона). Маленький Иерусалимский анклав примкнул к Халкидону, но не сильно повлиял на глобальное разделение христианства. Патриархаты были гораздо крупнее, чем митрополии, поэтому и разделение между ними носило более глобальный характер, заложив фундамент самой долговечной схизмы в истории христианства.

Наконец, к началу средневековья Церковь разделилась на две монархии: с Римом и Константинополем в центре. Остальные патриархаты в этих монархиях были номинальными. Чем больше унифицировалась церковная жизнь в рамках этих монархий, тем больше отличались друг от друга сами монархии, пока не разорвали отношения друг с другом.

Вообще с самого начала формирования крупных административных структур установилось правило: чем больше унифицировалась жизнь внутри этих структур, тем больше сами структуры отличались друг от друга, что закладывало предпосылки для разделений между ними. В этом риск унификации церковной жизни в рамках единой административной структуры.

Онтотеология

“Онтотеология” (слово из лексикона Канта и Хайдеггера) в богословии митр. Иоанна Зизиуласа и его последователей означает, что эти структуры имеют бытийный статус, то есть являются не пристройками к природе Церкви (моя точка зрения) и даже не предикативами церковной природы, но неотъемлемой частью этой природы или даже самой этой природой.

Скажу по-другому: это такие нерукотворные образы, которые заслуживают лишь лобызания, но никак не критического анализа.

Вопрос сразу такой: образы чего? О евхаристии уже было сказано. Но надо брать выше — это образы Святой Троицы. Потому что именно первенство Отца транслируется в первенство Константинополя, любого патриарха, любого епископа и настоятеля — у каждого на своем уровне.

Но тут возникает сразу несколько проблем. Одна из них в том, что в Троице нет первенства (в смысле πρωτείο) — есть лишь каузальность Отца, который рождает Сына и изводит Духа. Эта каузальность на богословско-литургическом языке звучит как “Троица единоначальная”. Однако единоначалие Отца здесь означает не то, что он главный, а что он первопричина Сына и Духа. Один из многих парадоксов Троицы заключается в том, что каузальность — “единоначалие” Отца — не означает его первенства, а также не вводит иерархичность в отношения между троическими Лицами.

Между тем, “онтотеология” предполагает, что Троица проецируется на Церковь в виде иерархии, и это большая проблема в учении митр. Иоанна. Потому что, если бы Троица проецировалась на Церковь, в Церкви не было бы иерархии, и все служения были бы равны между собой: слово “священноначалие” тогда было бы не синонимом, а антонимом слова “иерарх”. В онтотеологии же, на самом деле, мы имеем дело с обратным проецированием: земных иерархий на «иерархии небесные”, когда по модели человеческих отношений в Церкви строится модель отношений между Лицами Троицы, что уже, пожалуй, тянет на ересь.

Если не Троица является моделью для церковной иерархии, то что? Многие изучали источники иерархий псевдо-Дионисия Ареопагита, который, в свою очередь, стал источником для церковных иерархий. Исследователи этих источников находят их в орфических и халдейских теогониях, различных сирийских апокрифах, рассказывающих об ангелах. Я в книге подробно анализирую поразительное совпадение Дионисиевых иерархий с иерархиями Прокла.

Прокл был одним из наиболее богословски озабоченных неоплатоников. Неоплатоники были помешаны на синтезах: прежде всего платонизма и аристотелизма; христианские неоплатоники (включая псевдо-Дионисия) хотели синтеза философии и христианства. А вот Прокл хотел сконструировать (скорее реконструировать) синтез язычества и философии. Его иерархия бытия и стала таким синтезом. Он взял из раннеантичной философии идею разбивания бытия на этажи, и заселил эти этажи греческими богами. 

Дионисий скопировал у Прокла этажи и лестничные пролеты, и населил эти этажи церковными иерархами. Собственно, это и есть первоисточник современных представлений о церковной иерархии. Таким образом, она вполне себе рукотворный образ. Как о маках пишут: designed in California, assembled in China, так и о наших иерархиях можно написать: designed in Constantinople (там родился и работал Прокл) and assembled in Syria (там жил псевдо-Дионисий).

«Вестфальский мир» между Церквами

Переход Церкви на митрополичью систему управления в 3-4 веках (закрепленный на Никейском соборе) был самым радикальным скачком в эволюции административных структур. Одной из черт этого скачка стало принятие из римского мира территориального принципа организации. В результате община перестала быть краеугольным камнем Церкви и была вытеснена единицей территориальной площади. Понятие канонической территории стало основной единицей измерения Церкви. Церковь из партикулярной превратилась в поместную.

Интересно, что на территориях за пределами прямого контроля империи епископы еще долго не были организованы в территориальные епархиальные структуры. Они кочевали вместе со своими общинами в Германии, Британии и Аравии — без привязки к какому-либо месту. То есть эта ситуация напоминала нынешнюю в “диаспоре”.

Философия территории, которую приняла Церковь, напрямую определяла организацию церковных структур. Сначала это была римская универсалистская философия, а потом европейская философия политической суверенности. Основой церковной поместности стали принципы, заложенные в Вестфальский мир. Это означало, что каждая Поместная Церковь зиждется на суверенной территории и охраняет эту суверенность всеми доступными каноническими и другими методами. Каноны стали средством защиты территориального суверенитета Церквей. Заход одной Поместной Церкви на территорию другой стал расцениваться как интервенция, которая карается самыми жесткими мерами — разрывом отношений. До сих пор Поместные Православные Церкви живут по вестфальским принципам.

Нет прямых свидетельств, что европейские теории о суверенитете государств как-то изучались и специально насаждались в Церкви (возможно, исключением может быть деятельность Жозефа де Местра — реакционного савойского дипломата при дворе Александра I), но совпадение принципов Вестфальского мира и нынешнего устройства межправославных отношений поражает.

Было уже сказано про основу Вестфальского мира — идею территориального суверенитета и невмешательства государств во внутренние дела друга. Эта идея стала также основой современного понимания автокефалии.

Совпадают также детали. Например, логика Вестфальского мира предполагала разделение государств на «цивилизованные» и «полу-цивилизованные». В наших Палестинах это отражено в различении между «древними Патриархатами» и всеми остальными.

Но есть еще более интересное совпадение. Земли за пределами суверенных государств Вестфальским миром объявлялись ничейными, и каждое государство могло на них претендовать наравне с другими. Речь шла о колониях.

Приблизительно так себе представляют церковную «диаспору» многие Поместные Церкви и сейчас – это ничейная территория, где каждая Церковь может действовать, как ей заблагорассудится.

То есть, по сути, современное православное отношение к «диаспоре» — пережиток колониальной эпохи. Да и само понятие «диаспоры» — из колониального языка. То есть колониализм заклеймен в светском мире, но прекрасно чувствует себя в Православной Церкви.

Критика «евхаристической экклезиологии»

Сакраментальное служение Таинствам и пастырское служение общине (в ранней Церкви составляли одно целое, и только позже пришла практика, существующая до сих пор у греков, поставлять в духовники отдельно от хиротонии в священство) были в Церкви всегда и потому являются частью ее природы. Но вот свою модальность (Максим Исповедник обозначал это словом «как») они меняли.

Представить изменения модальности можно с помощью грамматических форм. Изначально слова “епископ”, “пресвитер” и “диакон” были прилагательными. Соответственно, эти служения прилагались к Церкви. Когда же Церковь начала прилагаться к ним, они стали существительными, как например, в случае слова “священник”, заменившем прилагательный “старший” — пресвитерос.

Есть версия, что слово “епископ” — сокращенная форма от “епископствующий пресвитер” (есть также предположение, что епископствующие пресвитеры становились таковыми поочередно). Но оно тоже стало существительным. Это произошло в процессе формирования моноепископата, которого еще не было при Игнатии, но который Игнатий считал полезным нововведением в Церкви.

Не все были согласны с этим нововведением. Против такого “обновленчества” выступил ряд традиционалистов, как например, монтанисты. Они ностальгировали по старым добрым временам, когда по пыльным дорогам ходили пророки и разносили благую весть так, как их наставлял Дух. На моноепископат, который сконцентрировал в одних руках все харизмы, они смотрели как недопустимое новшество в Церкви и ее редукцию.

Кстати, таким же обновленчеством многие посчитали перенос процесса поставления новых епископов с первого этажа на третий — из общины в митрополию, когда митрополичья система формировалась в 3-м веке. Право избирать епископов начали постепенно отбирать у мирян и передавать в митрополичьи округа. Это тоже вызвало неудовольствие традиционалистов, таких как Ипполит Римский, который по этому поводу даже учинил раскол в Римской церкви.

Слово «митрополит» тоже было изначально прилагательным (митропольный епископ), а потом стало существительным — в виде слова «патриарх», которое никогда прилагательным не было. Кстати, одно служение диаконов по-прежнему остается прилагательным (отглагольным) — реликт апостольской эпохи.

Многим евхаристическая экклезиология столь симпатична, потому что стала средством эмансипации церковной жизни от ее форм, которые мы ассоциируем со средневековьем. И это так: евхаристическая экклезиология — это православная версия католической теологии освобождения.

Однако в средние века она же привела к закрепощению и иерархизации церковной жизни, потому что исключительными совершителями евхаристии стали церковные клирики и иерархи, которые с помощью евхаристии превратились в отдельную касту. Таким образом, современная евхаристическая экклезиология, по сути, деконструирует то, что сама до этого сконструировала.

При этом она сохраняет потенциал воссоздания жестких кастовых систем, что мы и наблюдаем в поздней фазе творчества митр. Иоанна Зизиуласа, а особенно его многочисленных последователей (один умный человек заметил по их поводу, что все они как на одно лицо). Любимый тезис этой группы состоит в том, что первенство на всех уровнях церковной жизни закреплено формой и смыслом совершения евхаристии, а именно наличием единственного первого, который ее совершает.

В современных условиях первый в евхаристии оказывается также первым в администрировании. Таким образом, евхаристическая экклезиология превращается в инструмент “онтологизации” административных структур в Церкви. То есть структура управления из просто удобного рукотворного инструмента становится Богом данной манной небесной.

Так мы возвращаемся по кругу к «новому средневековью» — и все опять благодаря евхаристической экклезиологии.

Профанное удобство иерархии и первенства

Первенство не является частью природы Церкви. Это не более чем удобный инструмент организации сложных церковно-административных систем, который был заимствован из внешнего мира. Утверждающие, что первенство закодировано в природе Церкви и отражает «небесные иерархии», по сути переходят на сторону неоплатонической философии, которая в данном вопросе вступает в конфликт с христианским этосом.

Структуру церковного первенства богословы сплагиатили у Прокла.

Митрополит Иоанн (Зизиулас), напротив, считает, и его точка зрения оказалась очень популярной, что первенство впечатано в сущность Церкви и отражает «монархию» Отца в Святой Троице. Однако он допускает две ошибки:

1. То, что «монархия» (в смысле первопричинности) обязательно предполагает иерархию. К Троице эта логика из нашего повседневного опыта не применима: там монархия Отца не приводит к иерархии в Троице — ошибка Ария. Поэтому даже если транслировать троичный догмат в церковные структуры, первенство из этого не вытекает.

2. Вторая ошибка в том, что такая трансляция весьма проблематична — она маскирует прагматичные управленческие соображения под конфетти богословских словес.

На востоке первенство понималось не как божественный дар свыше, а как ответственность, свободно делегированная римской церкви другими церквами. Когда римская церковь решила, что первенство – это божественный дар, который никем не может быть оспорен, то начала первенством злоупотреблять (как часто бывает, когда человек начинает мнить о себе как о носителе метафизических сверхсил). В результате восточные церкви отозвали свое согласие на то, чтобы римская церковь была первой среди них.

Это как в семье: когда муж возомнит о себе, что он Божий дар для жены, и в результате начинает вести себя как свинья. Жена разворачивается и говорит: ты мой муж не потому, что ниспослан свыше, а потому, что я выбрала тебя, и могу этот выбор изменить.

Еще один существенный момент: на востоке первенство понималось как эволюционный процесс, который формировался под влиянием различных исторических обстоятельств, а на западе, как такой себе креационизм — все создано в готовом виде за одну секунду. Поэтому исторический спор между востоком и западом по поводу первенства — это по сути спор между современными эволюционистами и креационистами.

Иерархический принцип в Церкви (то есть принцип вертикального подчинения) нужно отличать от иерархического служения таинствам. Помочь понять различие может экстраполяция (вполне естественная, кстати) на Церковь христологии. Согласно классической христологии, человеческая природа Христа не меняет своих свойств после воплощения. Можно сказать и по-другому: этой природе принадлежит то, что принадлежало ей все время.

Так и с Церковью как продолжением Боговоплощения: то лишь принадлежит ее природе, что было присуще ей с самого начала. Если что-то появилось позже — это уже не часть природы, а то что около нее. В своей книге я называю это “строительными лесами” (scaffolds) Церкви.

Так вот, по этой (христологической) логике, природе Церкви принадлежит община, Таинства и служение таинствам (попросту говоря, священство) — они были в Церкви с самого начала. Но вот принцип иерархии был не всегда — он начал зарождаться где-то к концу первого века, и обрел полноту силы веку к пятому. Поэтому принцип иерархии не является частью церковной природы — он около нее. Это не делает его бесполезным или вредным — это лишь определяет его место в Церкви. 

А место это подчинительное по отношению к тому, что принадлежит церковной природе — прежде всего к общине и Таинствам. Здесь принцип иерархии играет с иерархией злую шутку — иерархия иерархически оказывается в подчинительном положении. 

Если продолжить использовать христологический язык, в частности Максима Исповедника, то тогда, если принцип иерархии, который внешний по отношению к природе Церкви, пытается доминировать над природой, а не служить ей, он становится противоестественным (παρά φύσιν) и вступает в конфликт с церковной природой. Собственно, мы это наблюдаем в случае, когда иерархия из части структуры превращается в супер-структуру, матрицу для остальных структур и для самой природы Церкви.

Принцип иерархии находится в согласовании с церковной природой (κατά φύσιν), только если выполняет свою функцию — обслуживает природу, то есть общины и Таинства.

Подытожить можно словами Афанасия Александрийского: в жизни Церкви было время, когда иерархии не было, но не было времени, когда не было общины и служения Таинствам. И этот факт проводит между ними жирную демаркационную линию.

Кстати, именно поэтому принцип первенства в Церкви оказывается по ту сторону от черты, где иерархия, а не где Таинства, то есть среди обслуживающих функций. Природа этих функций, в отличие от природы Церкви — рукотворная на 100%, и обусловлена историческими обстоятельствами.

Экклесиоцентризм

Экклезиоцентризм является злоупотреблением идеей Церкви. Это злоупотребление происходит тогда, когда Церковь начинает восприниматься как обладающая самодостаточной ценностью и автономией, имеющая собственные цели и задачи, которые не всегда совместимы с жизнью Бога, дыханием Духа или диаконией для своих верных и общества в целом.

Экклесиоцентричное отделение Церкви от Бога приводит также к ее отделению от повседневной жизни собственного народа. Церковь тогда становится посредником, затрудняющим отношения между верующими и Богом, а также между самими членами Церкви.

Экклесиоцентричная Церковь — Церковь буквально «обращенная на себя» — теряет свой характер посредницы в отношениях и становится островом, изолированным от людей и Бога. Этот остров можно считать священным, но его святость при ближайшем рассмотрении оказывается пустой, бессмысленной и профанной.

Церковь может быть освобождена от экклесиоцентризма, только когда она перестает быть занята собой, но полностью отдает себя Богу, Божьему народу, и Божьему миру. Церковь верна своей природе и цели, когда она кенотична. Церковь верна себе, когда она стремится служить, а не ждет, чтобы Ей служили.

Источник