Ахилла

От автора:

Да простят меня участники этой истории, облик которых был мною несколько приукрашен для более точного донесения сути произошедшего. Также имена некоторых участников по их просьбе были изменены.

***

— …Ныне нередко проволочка следственных дел облегчает участь преступника и манит надеждою оправдаться. Там этого не будет. Все свершится во мгновение ока: и Суд без следствий, и осуждение без справок с законами, и возражений не будет… — зычный голос о. Леонида прогоняет окутывающую мой невыспавшийся мозг дремоту.

Диакон Леонид — маленький сухонький человек, лет пятидесяти, в выцветшем подряснике — сидит, склонившись над книгой, и зачитывает святоотеческое поучение, посвященное очень важному для всякого христианина событию, которое принято особенно вспоминать на этой неделе, — Страшному Суду. Деревянная лавка, на которой сидит отец диакон, высока для него, так что его ноги едва достают до пола. Помимо диакона, в небольшой плохо освещённой комнатушке на расставленных вдоль стен лавках теснятся еще человек около 20-ти. В углу комнаты импровизированный иконостас, перед которым горит лампада. Вместо престола — покрытый красным бархатом обычный стол. Окна комнаты плотно занавешены, и лишь узкая полоска света, пробиваясь сквозь щель, выхватывает из полумрака прикрепленную к стене цитату, крупным шрифтом напечатанную на ламинированном листке бумаги: «„Основание молитвы — глубочайшее смирение. Молитва есть вопль и плач смирения. При недостатке смирения молитвенный подвиг делается удобопреклонным к самообольщению и к бесовской прелести“. Свт. Игнатий Брянчанинов».

Через открытую дверь в прихожей (она же кухня) виден мерцающий огонек работающего газового котла, издающего негромкий, низкий гул. Там приютились еще несколько прихожан. Все люди в основном немолодые. На мужчинах рубахи навыпуск. Женщины — в платках и длинных свободных юбках. С видом обреченных на казнь преступников, потупив взоры, все сосредоточено внимают поучению:

— …По мановению Божию отделятся праведники от грешников, как овцы от козлищ, и все смолкнут, ничего не имея сказать против этого Суда и осуждения…

На фоне поникших, утомленных продолжительным богослужением фигур, особенно выделяется сестра Руфина. Облик этой преклонного возраста женщины напоминает натянутую струну. Широко раскрытые, не моргающие глаза, кажется, уже созерцают тот самый решительный миг, в который должен прозвучать последний приговор. Мне пришло в голову, что если поставить над ней сейчас сурового Ангела с весами в руке, лик святых по правую сторону от нее, и еще пару чертей, протягивающих к ней свои когтистые лапы, — по левую, то получилась бы идеальная композиция.

Возле самодельного аналоя, упершись локтями в колени, сидит тощий молодой человек с бородой. Это я. Не так давно настоятель нашей общины о. Серафим благословил мне быть чтецом, так что аналой теперь мое по праву занимаемое место. Мне чуть за тридцать. Сегодня воскресенье, 15-е февраля 2004-го года, и «неделя о Страшном Суде» пришлась на праздник Сретения Господня, поэтому народу (как по нашим меркам) собралось много.

Я слегка рассеян. Дело в том, что мне сегодня тоже предстоит своего рода «сретение», только не с Господом, а с моей тещей Любовью Ильиничной, которая впервые за два года категорического неприятия наших с женой радикально изменившихся в пользу религии взглядов, все же решилась приехать к нам на молитву и лично убедиться в том, что мы не пьем кровь младенцев и не устраиваем оргии. Впрочем, я не питаю по этому поводу особых надежд. Я понимаю, что причина неприятия гораздо сложнее, чем просто страшилки, в которые и сама Любовь Ильинична едва ли верит.

Дело в том, что (как читатель уже, наверное, догадался) у нас не совсем обычная церковь, существующая, по представлению большинства людей, лишь для того, чтобы святить куличи, крестить, венчать, отпевать или просто получать эстетическое наслаждение. Церковь, по слову апостола Павла, есть столп и утверждение истины. Истина — это ориентир, помогающий отделить добро от зла, она — маяк, в свете которого человек видит путь добра и следует по нему. И каждый христианин призван хранить эту истину Христову как зеницу ока и называть вещи своими именами во что б то ни стало: зло — злом, добро — добром. И речь, конечно же, не о сохранении каких-то внешних церковных традиций и обрядов. Нет!

Во времена сталинских гонений, когда от христианских пастырей потребовали всенародно оправдать и узаконить захвативших власть людоедов, в обмен на возможность легально совершать богослужения, часть из них согласилась на это. Они назвали свой поступок «необходимым компромиссом для сохранения Церкви» и тотчас эту Церковь потеряли, так как извратили истину, назвав добром — зло. В обмен на это они получили в свое распоряжение храмы, юридический статус и тысячи одураченных прихожан, проглотивших эту ложь, как и их пастыри.

Но была и другая часть христиан, которые не пошли на это. Эти, в итоге, лишились не только имущества, но и свободы, а многие — и жизни. И тем не менее они и последовавшие за ними сохранили главное — истину, а потому сохранили и Церковь. И вот, мы те, кто стоит на нравственных позициях этих последних. Достойны ли мы наших учителей — этих великанов веры, смирения, мужества?.. Это еще вопрос! Но разве не должны мы к этому стремиться? Всякому истинному достоинству перед Богом непременно сопутствует осознание (ощущение!) собственного недостоинства, не так ли? Эта, как, впрочем, и другие христианские истины из св. Писания и творений св. Отцов, большинству из нас хорошо известны…

— «…Тогда Царь скажет тем, кто по правую сторону: «Придите ко Мне, благословенные Моим Отцом, наследуйте Царство, уготованное вам от основания мира. Потому что Я был голоден, и вы накормили Меня; Я хотел пить, и вы напоили Меня; Я был странником, и вы приютили Меня. Я был наг, и вы одели Меня; Я был болен, и вы ухаживали за Мной; Я был в темнице, и вы пришли навестить Меня». Тогда праведные скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником?» когда… когда… когда…

Со времен развала СССР много воды утекло, но яд советского безбожия и лицемерия сделал свое дело. Ложь окрепла и весьма расширила свои владения, отравив собою умы подавляющего большинства. И теща моя, к сожалению, не стала исключением. Как и для всякого советского человека истина в ее понимании — принадлежность большинства. А значит и Церковь — это там, куда ходит большинство. И в первую очередь это бережно хранимые традиции и обряды. Это златоверхие храмы, красивое пение и прочая мишура, но никак не кучка маргиналов, собирающихся на молитву в покосившемся, одноэтажном домике за тридевять земель.

Страшное слово «секта» — оно особенно страшно для тех, кто был воспитан на советских пропагандистских роликах. «Вы заморите себя голодом!» (Тут надо отдать ей должное. В пылу неофитской ревности помимо вредного и греховного мною часто отсекалось вполне естественное и безобидное для человека. Но кто из новообращенных смог этого избежать? Благодарение Богу и духовному отцу, период безумного махания шашкой длился не долго.) «Вы молодые, вам бы жить и жить, а вы заживо себя похоронили! Никуда не ходите, ничем не интересуетесь, кроме вашей религии!» — повторяла она снова и снова, на что я с горячностью возражал, что «заживо хоронят себя как раз те, для кого жизнь кончается крышкой гроба!», после чего следовало коронное: «Еще никто оттуда не вернулся, чтобы мне в это поверить! А порядочным человек и без религии может быть!»

По поводу порядочности и морали без Бога у меня в арсенале уже был припасен Достоевский с его «если Бога нет, то все дозволено», ну а что до «верить-не верить», то верим мы не столько потому, что кто-то откуда-то вернулся, хотя и возвращались, и свидетельствовали (вспомнить хотя бы самого Христа, Лазаря, воскрешенного через четыре дня после смерти или Павла восхищенного до третьего неба), сколько потому, что без веры в разумное творческое Начало, высшую Правду и бессмертие вся наша жизнь — лишь глупое недоразумение. Однако, все мои, казалось бы, справедливые аргументы разбивались о скалу тупого упрямства и ожесточения. Иногда я думаю, что слишком наседал в спорах и, чего греха таить, любил «задавить» познаниями. Всему, как известно, свое место и время под небесами: время говорить и время молчать, время спорить и время уклоняться от споров. И возможно следовало начать с выяснения понятий и простого вопроса: «а что вы понимаете под словом религия?» Но тогда мне — зазнавшемуся неофиту — казалось невероятным, чтобы человек мог не понимать таких очевидных вещей.

То ли дело наша сестра Руфина! Они с моей тещей почти ровесники. Обе испытали на себе влияние советской эпохи, но как отличается мировоззрение этих двух женщин! Пройдет несколько лет, и наша Руфина перестанет быть «нашей», уйдя к «богородичникам», но это уже другая история. А пока что она, как и все мы, «ревностный блюститель истины». И как подобает всякому такому ревнителю, она (судя по всему) усердно старается воспроизвести в своей душе соответствующие качества, главное из которых — смирение…

— «…И во всякий час дня, при всяком даже деле, поминутно встречаясь с картиною Суда, в уме носимою, они усугубляли свой вопль ко Господу: „Господи, помилуй! Господи, помилуй!“ Чрез это стяжали они сердце сокрушенное и смиренное, которое не уничижится. Непрестанные слезы умиления измыли душу их от всякой нечистоты и явили их чистыми и совершенными пред милосердным, спасения желающим Господом». Аминь.

Отец Леонид закрывает книгу, все встают, и молитва продолжается.

До конца богослужения остается что-то около получаса, но Любови Ильиничны все нет. Я начинаю беспокоиться: все-таки город Ф. — это не Киев и от железнодорожной станции до нас нужно еще остановок 7 ехать на маршрутке. Может, она не там вышла? Как вдруг за окном слышится приглушенный скрип калитки. Спешно отвесив поклон, Ира (моя жена) направляется в прихожую, мимоходом бросая на меня многозначительный взгляд: «высокий гость» прибыл.

Если вам когда-нибудь доводилось видеть домашнего кота, который впервые за несколько лет оказался на улице, посреди совершенно не знакомого ему, дикого мира, вы сможете представить состояние Любови Ильиничны, впервые за всю свою, прожитую в атеистической среде, жизнь, оказавшейся в домашней церкви. Уж не знаю, что именно на нее так подействовало — то ли обилие вырезанных из православных календарей икон, где-то кнопками, а где-то скотчем прикрепленных поверх пожелтевших обоев; то ли излишнее внимание присутствующих (новый человек в нашей церкви — это всегда событие!), то ли едкий дым курящегося ладана, но выглядит Любовь Ильинична неважнецки. Стоя в верхней одежде около самой входной двери (мало ли чего!), с какой-то брезгливой пытливостью и легким испугом она рассматривает все вокруг.

Служба подходит к концу, и несколько женщин, завершив молитву, уже хлопочут в кухне-прихожей, готовя обед. На стульчиках у входа в комнату, где все молятся, сидят двое деток — Андрюша и его сестричка в белом платочке, Маша. Обоим лет около восьми.

— Ой, какие худенькие! — восклицает Любовь Ильинична, с сочувствием глядя на деток. — А где ваша мама?

Сложно сказать, чем был продиктован вопрос о маме. Вполне вероятно, поводом могла стать такая картина, возникшая в ее воображении: несколько на вид приветливых, но на самом деле кровожадных тётушек, внешне одетых как цыгане (длинные юбки и платки), заманивают напичканными опиумом конфетами возвращающихся из школы братика с сестричкой и увозят в неизвестном направлении…

Детишки, надо сказать, действительно вели себя очень необычно: они смирно сидели на своих стульчиках и внимали службе почти как взрослые. Каким образом сестре Светлане удалось добиться такого невероятного результата, я, честно говоря, не знаю…

Наконец, нестройный хор верующих протянул финальное: «Слава Тебе Бо-о-оже наш, сла-а-а-ва-а-а Те-е-бе-е-е». Отвешивая поклоны и крестясь, народ разбредается по дому в ожидании обеда. Небольшая группа верующих все еще толпится у аналоя, что-то увлеченно обсуждая. В центре внимания Руфина:

— Только подумайте! — шепчет она восторженно. — Господь напоминает стоящим по правую сторону добрые дела, которые они совершили, а они что? — «Господи, когда мы сделали для Тебя все это?..» Понимаете? Они искренно удивятся!..

— …Потому что не вменили себе никакого доброго дела, — вторят ей.

— Да-а-а! Куда уж нам, козлам злонравным, до такого смирения! — резюмирует Руфина. — Господи помилуй!..

В этот момент в дверном проеме появляется Любовь Ильинична. Оправившись от первого шока, она все же осмелилась поглазеть на происходящее в комнате. Ее почти сразу замечают:

— Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь! — приглашает кто-то из братии.

— Да, да, — приветливо подхватывают остальные, — не нужно бояться, заходите!

— Спасибо… но… мне еще на электричку успеть… так что я, наверное, пойду…

(Чувствуется, что всеобщее внимание Любовь Ильиничне не по душе.)

— Через пятнадцать минут будет готова трапеза, — подключаюсь я. — Оставайтесь, мама, пообедаем…

— …Конечно! Оставайтесь! — вклинивается Руфина и, торжественно выступив вперёд, выпаливает: — Отобедайте с нами… с козлищами!

Последняя фраза повисает в воздухе, и я наблюдаю, как лицо Любови Ильиничны приобретает устрашающе бледный оттенок.

— Как… с козлищами?.. Зачем?.. С какими козлищами?.. — бормочет она, пятясь к выходу.

— Да это же просто метафора, мама, не нужно так волноваться! — пытается разрядить ситуацию Ира, беря маму под руку.

Безрезультатно. Обед с козлищами, пускай и метафорическими, в планы Любови Ильиничны явно не входит.

— Пойдем, Ира, проводишь меня… — произносит она упавшим голосом. И я понимаю, что очередная наша попытка прийти к миру и взаимопониманию с треском провалилась…

Вместе с тем еще одна истина становится для меня яснее: сколько козлом себя ни воображай, сколько ни смиреннословь, смиреннее от этого не станешь. А где нет настоящего смирения, там неизбежны ляпы. Мы увлекаемся, городим глупости, ошибаемся, падаем… встаем, боремся, снова падаем… Но, если осознаем ошибки, если не оправдываем себя и не отчаиваемся, тогда постепенно приобретаем благоразумие и смирение. А где смирение — там и Бог, а где Бог — там и Церковь. Там хранится истина посреди искушений, которые для каждой эпохи свои…

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: