Ахилла

Отрывки из книги «Записки верующего».

***

И вот наконец был объявлен созыв собора.

Во время выбора делегатов я был в Тверской губернии. Организаторы местного предвыборного собрания предложили мне сказать слово его участникам. Вместе с сельским диаконом я поехал в соответственный приход, верст за двадцать — и здесь в храме имел большую радость выразить свои заветные думы относительно возрождения христианской общины.

Наконец открылся и самый собор (15 августа 1917 г. ст. ст.).

Мне удалось получить пропуск на места, предназначенные для гостей.

Заседания собора происходили в большом зале нового Епархиального дома, на Лиховом переулке (прилегающем к Садовой улице).

Я поднялся по широкой мраморной лестнице и вошел в зал… Скамьи для гостей помещались в самом конце, но так как они находились на возвышении, то вся картина заседания была передо мной, как на ладони.

Впереди открыта раздвижная стена, так что виднеется внутренность алтаря: иконы, крест, семисвечник сверкают позолотой. Перед алтарем, за большим столом, сидят иерархи; среди них митрополит Антоний, который и был на этом собрании председателем. С правой стороны трибуна для ораторов.

Все остальное пространство зала занято рядами стульев, на которых сидят делегаты.

Так вот он собор… сердце и совесть Церкви…

На трибуну всходит очередной оратор — благообразный старец с белой как лунь головой.

Зал притихает. Оратор начал свое слово чтением 15-ой главы от Иоанна, где Христос учит об условиях всякой плодотворной работы. Очевидно, старик хотел направить мысли и сердца делегатов на путь единения, в русло евангельской истины. Ибо, как я слышал, на соборе чувствовалось разделение и неглубокий подход к церковному вопросу.

«Я есмь виноградная лоза, а Отец Мой — Виноградарь; всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода».

«К делу! К делу!» — слышатся со скамей нетерпеливые возгласы.

Старец смущенно озирает зал — и, справившись с собой, продолжает читать Евангелие.

Протесты усиливаются и растут. Сквозь шум и ропот я слышу долетающие слова, словно кроткий, но властный голос Христа, Главы Церкви, прорезывает лучами темную и ропотную мирскую стихию, опутавшую Церковь:

«Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего».

В перерыве ищу встречи с епископом Андреем Уфимским.

Он давно привлекает мои симпатии своим идеализмом, одухотворенным обликом и ревностью о подлинном древле-церковном благочестии. Перед тем он выступал на собрании нашего студенческого христианского кружка в одном из студенческих общежитий (на Грибоедовском переулке) и привлек общее сочувствие своим безыскусственным словом о жизненном, деятельном служении христианской любви.

«Мы тут на соборе в меньшинстве, — говорит он с горькой усмешкой, — нас называют за наши требования большевиками… Мой проект о реформе прихода отвергнут… И так отвергается проект за проектом. Остается быть молчаливыми свидетелями». Другие передавали мне, что собор, к сожалению, занимается чуть ли не главным образом вопросами внешними и материальными (как, например, — о жаловании духовенству). В печати кто-то назвал состав собора «дворянско-буржуазным блоком».

Я был еще раз на соборе — и тогда тоже не вынес светлого, обнадеживающего впечатления.

По отзыву одного из участников собора, профессора О., сообщенному мне недавно в личной беседе, значение собора состояло в том, что он в трудное для Церкви время объединил и сплотил верующих. Таким образом его деятельность была чисто охранительная. О какой-либо творческой или реформаторской работе на нем не было и речи. Между тем, соответственные проекты поступили на собор. Среди них был представленный одним священником доклад о необходимости возврата к практике крещения взрослых, согласно с крещальным чином [изложен в церковном требнике], требующим, как известно, евангельского просвещения и сознательной веры со стороны крещаемого до совершения таинства. О подаче этого проекта упоминалось в тогдашней светской периодической печати.

В дни собора я посетил епископа Андрея для личной беседы в Сретенском монастыре. Он назначил мне ранний час. Еще до рассвета, в потемках, я едва разыскал калитку монастыря. Епископ принял меня запросто. Беседа с ним дополнила обаяние чистого аскетического облика этого инока-идеалиста, мечтающего о действительном воплощении евангельской правды в церковной жизни. Он говорил мне, что, по-видимому, уйдет из государственной православной церкви. [Как теперь стало известным, еп. Андрей перешел к старообрядцам (беспоповцам), последовав примеру петербургского профессора — архимандрита Михаила (ставшего епископом у старообрядцев так называемого австрийского толка, т. е. приемлющих белокриницкую австрийскую иерархию).]

Одним из важных деяний собора были выборы Патриарха. Предложены были три кандидата на патриарший престол: митрополиты Тихон Московский, Антоний Волынский и Арсений Нижегородский. Часть делегатов была против избрания патриарха вообще. Они предлагали опустить в урны, кроме трех записок с именами упомянутых кандидатов, еще четвертую записку, чистую — что означало бы: Господь Иисус Христос есть глава Церкви и никаких видимых выразителей какого-либо главенства в ней быть не должно.

К этой части собора принадлежал проф. Н. Д. Кузнецов, который и рассказал мне лично об этой детали соборных деяний.

Выборы Патриарха состоялись в Храме Христа Спасителя 18 ноября 1917 г. н. ст. Огромная церковь была переполнена. Мне удалось попасть вовремя и быть поблизости от архиерейского возвышения.

У царских врат была поставлена на маленьком аналое икона Владимирской Божьей Матери, а около нее урна. После общей молитвы старец Алексей (из Зосимовой пустыни) вынул записку — на ней оказалось имя Тихона, митрополита Московского.

Он и был провозглашен «Патриархом Московским и всея Руси».

Религиозное настроение народа все с большей силой искало своего выражения. 28 января 1918 года состоялся грандиозный крестный ход всей Москвы на Красную площадь.

Стоя недалеко от Лобного места, я видел, как с различных улиц втекали на площадь бесконечные потоки московского люда, возглавляемого духовенством с крестами, иконами и хоругвями, сверкающими золотом. Говорили, что в процессии участвовали сотни тысяч человек. Пели пасхальный тропарь: «Воскресение Твое, Христе Спасе»…

По-видимому, народ чувствовал уже приближение суровой борьбы с религией и хотел выразить свое сочувствие Церкви.

Со временем крестного хода случайно совпала моя лекция на Высших Женских Курсах на тему: «Живая вера и творчество жизни».

Я еле попал в трамвай, который медленно двигался по запруженным улицам. В толпе чувствовалось возбуждение нездорового характера. Когда я ехал по Арбату, какой-то господин в котелке «висел» на подножке трамвая, держась за рукоять. Вдруг кто-то из проходящих с криком: «шапки долой!» сбил палкой с его головы котелок. Неподалеку возвращались с хоругвями участники крестного хода — и сочувствующие встречали их, согласно религиозному обычаю, с открытыми головами.

Фото: патриарх Тихон

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: