Михаил Павлович (окончание)
2 апреля 2017 Григорий Михнов-Вайтенко
XV
Через двадцать лет Михаил Павлович вспомнил эту свою тогдашнюю мысль. Он уже немало лет был епископом, управлял недалёкой от Москвы епархией, куда любили заезжать его разнообразные знакомцы, отправляющиеся на юг, к морю. В Москву приезжал не часто, но обязательно звонил Сергею Сергеевичу, чтобы назначить встречу, а если того в столице не оказывалось, Михаил Павлович неизменно отправлял водителя к нему домой с объёмистым пакетом, перевязанным шпагатом так, чтобы ничего оттуда не капало и не вываливалось. Уроки, полученные в Лавре, Михаил Павлович усвоил хорошо.
Вот так, позвонив однажды и поприветствовав Сергея Сергеевича, он неожиданно услышал: «А тебя Дмитрий Филиппович видеть хотел. Завтра сможешь?»
Назавтра, когда водитель отвёз его на новеньком Мерседесе по указанному адресу, Михаил Павлович увидел небольшой особнячок, спрятавшийся в районе Скатертного переулка, за высокой кованой оградой и до половины скрытого разросшимися кустами сирени.
К удивлению Михаила Павловича, который уже стал привыкать, что в любом мало-мальски уважающем себя учреждении возле калитки стоит по несколько охранников, тут никакой охраны не было. Он нажал кнопку звонка и электрический замок сразу щёлкнул, открываясь.
По дорожке, аккуратно замощённой квадратными гранитными плитками, Михаил Павлович пошёл к особнячку, откуда из дверей, навстречу ему уже выходил Сергей Сергеевич.
-Ты точен! Молодец! Заходи, заходи…
И Сергей Сергеевич повёл его внутрь, через огромный холл со вторым светом, где опять, к удивлению Михаила Павловича не было никакой охраны, на второй этаж.
На лестнице в дорогих золочёных рамах с резными завитушками висели портреты незнакомых вельмож, судя по орденам и лентам – царских времён. Второй этаж, казалось, представлял из себя один огромный кабинет, где за письменным столом одиноко сидел заметно постаревший Дмитрий Филиппович и читал какой-то документ, вынутый из кожаной папки с тиснением, лежавшей слева от него. Больше на столе ничего не было.
— Вот, Дмитрий Филиппович! Привёл, гостя, — радостно, но не громко доложил Сергей Сергеевич.
Этот своеобразный доклад моментально показал Михаилу Павловичу, никогда до того их вместе не видевшего, кто есть кто в этом дуэте.
Между тем, Дмитрий Филиппович поднялся из-за стола и пошёл навстречу гостю.
— Приветствую, дорогой Владыка! Ну, как дела в церкви нашей?
— Слава Богу, Дмитрий Филиппович, грех жаловаться…
Дмитрий Филиппович указал на три кресла вокруг журнального столика в углу зала, кабинетом огромное пространство как-то неудобно было даже и называть:
— Садись, Михаил Павлович, в ногах нету правды, садись.
Михаил Павлович сел и сразу утонул в огромном кресле, обитом нежнейшей коричневой кожей и непроизвольно её погладил ладонью.
Дмитрий Филиппович удовлетворённо хмыкнул, видя, что гость оценил качество мебели.
— Хороши мебеля? То-то! Я у Бородина Пал Палыча реквизировал, он царю Борису два комплекта заказал, а я говорю: «Не жидись, ему и одного хватит» — и отобрал! — и он хохотнул басом.
И Сергей Сергеевич тут же подхватил этот смешок и засмеялся тоже, радуясь за Дмитрия Филипповича и приглашая радоваться и гостя.
— А расскажи как нам, Михаил Павлович, что ты думаешь про Украину? — веско сказал Дмитрий Филиппович, сгоняя с лица всякое подобие улыбки, и посмотрел на Михаила Павловича пристально.
— Ну-у… Что там происходит, я не знаю толком, больше по рассказам, ведь моя епархия непосредственно с Украиной не сообщается, — сказал Михаил Павлович, тщательно подбирая слова.
— Что там происходит, мы и без тебя знаем. Ты скажи, что ты сам, лично думаешь? Что нам с ней делать? — Дмитрий Филиппович смотрел, не мигая.
— Братский народ… — выдавил из себя Михаил Павлович.
— Да, братский… Я нынче, Михаил, занимаюсь большими делами, энергетикой, мне хорошо понятно, что Союз развалили неправильно. Не то даже неправильно, что развалили, а то – как это сделали. Всю эту Чуркестанию, конечно, гнать надо было и давно, но с Украиной ошиблись, и ошиблись крепко, — Дмитрий Филиппович нахмурился. — Согласен?
— Конечно, — тут же откликнулся Михаил Павлович. – Большая ошибка…
— Вооот! А ошибки исправлять надо!
— А как? — тихо спросил Михаил Павлович.
— Это, друг мой, время покажет – как, ты скажи, церковь поддержит нас, когда время придёт, не испугаетесь?
— Церковь – единая, нас границы не коснулись…
— Ага! Ты это Михал Иванычу расскажи, вместе посмеёмся…
— Ну, Денисенко в меньшинстве…
— Это пока мы сопли жуём – в меньшинстве! А твоё начальство нас этими соплями кормит! Я почему хотел с тобой поговорить, ты, вроде, не из этих «московских…», — и Дмитрий Филиппович скривился презрительно.
— А не отметить ли нам приезд дорогого Михал Палыча? — вкрадчиво спросил Сергей Сергеевич, до того молчавший.
— Не за рулём? — коротко спросил Дмитрий Филиппович гостя и махнул рукой: — Неси, алкаш…
Сергей Сергеевич, скользнув в неприметную дверцу (была-была всё же в этом зале и потайная комнатка), проворно принёс коньяк, порезанный уже лимон и конфеты.
— Дорогого гостя, с приездом! — ласково сказал Сергей Сергеевич, разливая хороший дагестанский коньяк по хрустальным рюмкам. Рюмочки звякнули нежно.
Михаил Павлович сморщился, закусывая лимоном, и потянулся за конфетой. Сергей Сергеевич немедленно налил по второй.
— Ну, помянем митрополита твоего, — сказал Дмитрий Филиппович, сжимая в горсти рюмку с коньком. — Очень человек был важный для нас, да вот, понимаешь поторопился…
Выпили, помолчали…
— Какой же народ злой, — задумчиво сказал Сергей Сергеевич. — Что только про него не придумывали: и что кардинал, и что генерал, а не могли понять – он был патриотом, настоящим! Патриотом государства своего… Увлекался, конечно, не без этого, но никогда, понимаете, никогда и ни в чём нас не подвёл… Редкий человек!
Допили бутылку и, уже прощаясь, Михаил Павлович позволил себе задать вопрос:
— Так когда время придёт? Для Украины? Тогда, когда Виктор Степанович президентом станет?..
— Какой Виктор Степанович? — вскинулся Дмитрий Филиппович.
— Ну, Черномырдин… — несколько растерянно сказал Михаил Павлович.
— Ни-ког-да! — отчеканил Дмитрий Филиппович. — Никогда твой Виктор Степанович президентом не станет! Хватит! Ельцина достаточно!
— А кто?..
— Кто? Мало людей, что ли? Найдём какого-нибудь полковника, который нам будет благодарен по гроб жизни и в рот смотреть будет, найдём… А Степанович… Хотя, насчёт Украины – это ты молодец, хорошая мысль: Степаныча на Украину… Надо будет подумать…
XVI
Выйдя тогда от Дмитрия Филипповича и проехав арбатскими переулками, Михаил Павлович остановил водителя и решил немного пройтись по бульвару. Он шёл, в задумчивости глядя себе под ноги, переваривая недавний разговор и сомневаясь в его реальности.
«Поменялись всё же времена, чудит Дмитрий Филиппович, видно ему всё кажется, что он генерал и начальник… Энергетика, скажет, тоже…»
Ко всему, что было связано со словом «Газпром», Михаил Павлович испытывал трепетные чувства. В минувшем году Корпорация выделила епархии Михаила Павловича деньги на реставрацию старинного монастыря, стоявшего рядом с областным центром на высоком берегу реки. Не только денег выделила, но и рабочих прислала, которые буквально за полгода привели в порядок, казалось, навсегда порушенные строения. Да так привели, что Михаил Павлович немедленно перенёс в монастырь епархиальное управление и свою резиденцию.
Ему нравилось гулять по высокому речному берегу, оглядывая окрестности. Иногда на эти прогулки он приглашал кого-нибудь из священства и на этих прогулках решал все самые важные вопросы епархиальной жизни.
И теперь, гуляя по бульвару, Михаил Павлович скептически переоценивал слова Дмитрия Филипповича: «Украина, ну-ну… Реальность, она вещь жёсткая…»
Стайка малышей пробежала мимо Михаила Павловича, едва его не задев, и он неожиданно вспомнил этот же бульвар, только уже четверть века тому назад…
XVII
Своё отношение к детям Михаил Павлович определить не мог. С одной стороны, умом понимая, что у него детей не будет никогда, он их сторонился, как чего-то чуждого. С другой, ему нравилось при любой возможности наблюдать, как они бегают, играют, серьёзно занимаются своими маленькими делами. Но именно наблюдать со стороны. Приезжая в Воскресенское, он сторонился племянников, которые казались ему слишком горластыми, слишком нахальными, вечно ждущими с его стороны подарков, и поэтому с ними он ограничивался ничего не значащими вопросами: «Как в школе? Мама не ругает?»
Михаил Павлович в тот день шёл по бульвару в отдел после ранней службы. Было прохладное лето. Полы подрясника он завернул и заткнул за пояс, так что со стороны он походил на молодого учёного или художника, в своём светлом летнем плаще и мягкой шляпе.
Мальчик, лет пяти, тянул на верёвочке большой игрушечный самосвал и так был увлечён этим процессом, что налетел на Михаила Павловича и довольно сильно толкнул его.
— Простите, дяденька, — мальчик смотрел испуганно. – Вам не больно?
— Ничего, ничего, — улыбнулся Михаил Павлович, потирая ушибленное место.
— Я не хотел…
— Ты один гуляешь? — спросил Михаил Павлович, оглядываясь по сторонам.
— Нет, с бабушкой… Только она в булочную пошла, за калачами, а я её здесь жду…
— А как тебя зовут?
— Сашей… А тебя?
— Дядя Миша, — ответил Михаил Павлович и снова улыбнулся.
— Ой, то есть не тебя, а Вас… Взрослым надо «Вы» говорить, я знаю…
— А «ты» кому говорить надо?
— «Ты» надо говорить другу, или маме, а ещё Богу…
— Богу? — Михаил Павлович искренне удивился, советский ребёнок обычно даже и не знал такого слова.
— Да. А вот англичане даже собаке говорят «вы», а Богу всё-таки «ты»…
— А почему?
— Не знаю, так бабушка сказала, — мальчик помолчал, вздохнул и неожиданно спросил: — Дядя Миша, а вот если мама уехала в командировку и не приезжает, это почему?
— Куда уехала? — рассеянно спросил Михаил Павлович, отвлекаясь от своих мыслей о том, что знают и чего не знают советские дети.
— В Магадан, бабушка говорит…
— Давно?
— Давно, ещё в феврале…
— Ну, она приедет скоро, наверное… Она же пишет тебе?
— Нет, не пишет… — мальчик вздохнул.
— Ну, по телефону звонит?
— У нас телефона нет…
— Тогда не знаю… Наверное, у неё тоже там телефона нет…
— А Бог знает, когда она приедет?
Михаил Павлович посмотрел в серьёзные глаза мальчика и самым уверенным тоном, каким только мог, сказал:
— Конечно, Бог знает…
— Сашенька! — крикнула моложавая женщина лет пятидесяти в строгом костюме, появляясь на бульваре.
— Бабушка! — мальчик со всех ног кинулся к бабушке, волоча на верёвочке свой грохочущий самосвал и оставив Михаила Павловича одного.
Он улыбнулся ещё раз, оценивая этот неожиданный разговор, и неторопливо двинулся дальше…
XVIII
После смерти митрополита Михаил Павлович получил назначение в Печоры. Задачи у него были всё те же. Встречать гостей, поить, кормить, водит по монастырю и писать отчёты.
В Печорах Сергей Сергеевич показывался редко. Раз в год, иногда и того реже, но сопровождавшие группы товарищи неизменно передавали Михаилу Павловичу от него «приветы и поклоны».
В год Тысячелетия Крещения Руси стали приезжать всё больше телевизионные группы из-за рубежа. Привозил их неизменный сопровождающий — Володя Крошин. Внешне он удивительно напоминал Сергея Сергеевича, только несколько уменьшенную его копию, да ещё носил пижонскую «шкиперскую» бородку.
Выпивая с Михаилом Павловичем и гостями, Володя неизменно шутил:
— Вот в церкви всё солидно – Отдел внешних церковных связей. Связей! А у нас в Гостелерадио? Главное управление внешних сношений! А, каково? — и заливался дробным смехом.
В один из своих приездов Володя отозвал Михаила Павловича в сторону и в самое ухо прошептал:
— Очень важные для нас гости. Из ЮАР. Понял? Первые люди оттуда в Союз приехали, ты уж… — и он неопределённо замотал головой.
Этих гостей из Африки Михаил Павлович сперва принял за немцев. Тем более они представились: Питер и Пауль. Ну, кто ещё? Немцы. К немцам Михаил Павлович относился настороженно. Буры совсем другое дело. Буров в Барат-рейде он уже видел.
И, водя гостей по монастырским угодьям, косил глазом. Особенно на корреспондента.
За обильной трапезой этот корреспондент, толстый и белобрысый Пауль, неожиданно спросил через переводчика: «Не доводилось ли Михаилу Павловичу бывать в Африке?»
И сразу, как пелену с глаз сняло, Михаил Павлович вспомнил, при каких обстоятельствах им уже доводилось встречаться.
XIX
Судно было аргентинским. Русских моряков на судах из Южной Америки было много. Кто-то из моряков попросил Михаила Павловича прийти к больному, который находился на корабле.
Взяв дароносицу, Михаил Павлович отправился в порт, искренне полагая, что его пригласили причастить русского моряка.
Однако в маленькой каютке, где лежал больной, он увидел тощего парня, который по-русски не говорил ни слова. Михаил Павлович бочком примостился на койке и попытался с помощью тех нескольких английских и немецких слов, которые знал, понять, чего же хочет моряк.
Но моряк остановил его слабым жестом руки. Затем вытащил из-под матраца затрёпанную книжку и вручил её Михаилу Павловичу, выразительно на него посмотрел. Потом закрыл глаза, и то ли действительно заснул, то ли тем самым показал, что говорить не намерен.
Книжка, которую Михаил Павлович рассмотрел уже дома, оказалась потрёпанным молитвенником, напечатанным готическим шрифтом на непонятном языке. То, что это молитвенник, Михаил Павлович понял по многократно встречающемуся слову Amen.
Не будучи уверенным, что поступает правильно, Михаил Павлович всё же показал эту книгу Сергею Сергеевичу.
Тот при виде книги очень возбудился. Долго выспрашивал Михаила Павловича, как выглядел моряк, и даже потирал руки от переживаний.
Вот этим моряком и был Пауль. Изрядно растолстевший и приобретший солидность и уверенность.
Выпили за Барат-рейд, за моряков и опять за Барат-рейд и за всю Африку… Много в тот раз выпили…
А в следующий приезд Володя передал от Сергея Сергеевича «особую благодарность»…
XX
После смерти патриарха Пимена, Михаила Павловича включили в число тех, кто должен был ехать в Москву, на Поместный Собор.
Собор предстоял необычный. Чёткого указания, за кого «надо» голосовать, не было. Михаил Павлович, сумевший всё-таки перед голосованием встретиться с Сергеем Сергеевичем, буквально поймав его за руку в коридоре, задал вопрос прямо: «За кого?»
— За кого хочешь, только не за Денисенко! — отмахнулся Сергей Сергеевич.
— А как же? Вроде Совет за него? Константин-то Михайлович…
— Константин — человек временный, всего не знает. Ты делай? как я говорю, тебе же лучше будет…
Так Михаил Павлович и сделал. Тот, за кого он проголосовал уже в первом туре, и стал новым Патриархом.
А уже осенью Михаил Павлович был хиротонисан во епископа и назначен на одну из двух новых кафедр, которую выделили из бывшей большой митрополии.
Кафедра была древняя, но при Советском Союзе её объединили ещё с несколькими, да и в тех было по пять-шесть приходов. Теперь задача была: «возрождать».
Что «возрождать» и как, а главное, за какие деньги, было непонятно. И поначалу Михаил Павлович этой своей новой ролью весьма тяготился.
Тяготился постоянными поездками, службами, тяготился необходимостью давать указания чужим, незнакомым людям. Уставал от бестолковости священников и от их вечно слезливых матушек.
Но как-то постепенно всё образовалось. Помогал, возникший словно из ниоткуда, но так вовремя, младший Никитин, со своей зарубежной благотворительностью, а потом и отечественные меценаты подтянулись. Вскоре и молодые священники, рукоположенные уже самим Михаилом Павловичем, появились в епархии, и постепенно он назначил их на все важные для себя приходы.
Михаил Павлович приободрился и постепенно вошёл во вкус. Ему стало нравиться, что его (и только его слово) является законом. Ему нравилось, что губернатор зовёт его не только сидеть в президиуме, но и советуется искренне по важнейшим в области делам. Нравилось отсутствие бытовых забот. Всё крутилось, вертелось и делалось так, как он любил. Достаточно было только обронить веское слово.
При новом патриархе, за которого Михаил Павлович голосовал, уже не задумываясь, тут было ясно всё и сразу, он получил и белый клобук. С новым, митрополичьим саном он уже окончательно успокоился и принял своё епископство как должное.
XXI
Году в девяносто седьмом опять позвонила Вера. Михаил Павлович чётко знал распределение ролей у своих сестёр: если надо что-то попросить – звонит Люба, старшая, если плохие новости – младшая.
— У Павла – онкология. Просит приехать, попрощаться.
Михаил Павлович поручил секретарю набить багажник машины подарками и поехал в Воскресенское.
Павел сильно похудел. Половина Павла осталась. Глаза блестели лихорадочно. К запаху лекарств примешивался стойкий запах сивухи. Брат полусидел на кровати, лежать было больно, а так – полусидя, удавалось найти удобное положение.
— Благослови, Владыка! — сказал Павел, когда Михаил Павлович вошёл к нему в захламлённую комнату с грязными занавесками на немытых окнах.
Михаилу Павловичу не понравилась интонация, с которой брат это сказал, в словах чувствовалась издёвка, но смолчал. Так же молча благословил и присел на кресло перед кроватью.
— Ну, как служится? — хрипло спросил брат.
— Слава Богу! Трудов много… Всё большевики порушили, всё… Теперь восстанавливаем потихоньку…
— Что восстанавливаете? — неожиданно зло спросил брат. — Стены! Вы б людей восстанавливали…
— И людей, батюшка, восстановим, не всё сразу, — сказал Михаил Павлович примирительно.
— Нееет! Не восстановите! Я вот, слава Богу, пока лежу, много всего передумал. Я ж сорок лет без малого прослужил в Воскресенском. Смешно. Отец всего семнадцать, а я почти сорок… И что? Что мы сделали? Ни-че-го! А знаешь почему?
— Почему? — механически спросил Михаил Павлович.
— Потому что – обман! Кому должна церковь служить? А?
— Богу и людям…
— Богу… Людям… Где наш Бог? Где люди?.. Как можно служить, если любви нет? Какая Церковь без любви? Я вот полгода лежу, хоть бы одна собака из епархии поинтересовалась как дела?
— Так ты на это обижен?
— Да не обижен я! Это пример просто. Плохой, но характерный… Всё так… Нет любви, понимаешь…
Заметив возле кровати на тумбочке стопку Джорданвилльских календарей, Михаил Павлович кивнул на них и спросил мрачно:
— Начитался? К ним уйти хочешь?
— Куда мне уйти? Мне уже осталось, дай Бог месяц… А у них… Я тут разговаривал, приезжали ко мне… Всё думают – вы церковь советская, теперь власть новая их позовёт, а вас выгонит. Такие же прохвосты, всё власти хотят…
Это «вы», «вас» — неприятно поразило Михаила Павловича. От брата он не ждал такого отношения. Вида, тем не менее, не показал.
На другой день он соборовал отца Павла и молился трепетно, как никогда раньше. Евангелия и молитвы вычитывал строго и громко, грозно поглядывая на столпившихся в дверях комнаты родственников, но после засобирался, сослался на то, что вызывают на Синод в Москву и, простившись второпях, уехал.
Телеграмму о смерти брата прислали через десять дней. На похороны Михаил Павлович не поехал, только позвонил в Псков, в епархию, и попросил «отнестись с пониманием»…
XXII
— Может, останешься, переночуешь? — спросил Михаил Павлович, разливая остатки настойки.
— Нет, дорогой, тороплюсь, — замотал головой Сергей Сергеевич.
— У меня теперь такие кельи – пять звёзд!
— В другой раз, в другой раз… Я сейчас подремлю в машине, а Петюня меня через восемь часиков до Сочей и довезёт…Сам там должен быть, может, увижу, может, порешаем дела наши, — Сергей Сергеевич поднялся.
Они вышли из трапезной, прошли через приёмную, где несколько священников с трепетными глазами поначалу качнулись к митрополиту, но потом испуганно отхлынули, услышав: «После, отцы, после…»
Возле машины Сергей Сергеевич обнял митрополита:
— А может, со мной поедешь? А? На солнышке погреемся…
— Нет. Мне уж надо из Москвы бумагу дождаться. Мне же весной семьдесят пять было, написал прошение, теперь жду…
— Ах, да! — Сергей Сергеевич всплеснул руками. — Тебе же передать просили.
Сергей Сергеевич нагнулся к открытой дверце и достал плотный конверт.
— Хорошо, что ты напомнил. Ну, бывай! Звони, пиши…
Машина фыркнула и умчалась.
Михаил Павлович смотрел ей вслед, держа конверт в левой руке. Он повернулся медленно и пошёл к себе.
В приёмной молоденький священник с жидкой бородкой и плачущим лицом заступил ему путь:
— Владыка, смилуйтесь! Пять минут уделите…
— Не юродствуй, отец Никита! После…
Пройдя в кабинет, Михаил Павлович сел за стол и не спеша достал из незапечатанного конверта лист бумаги. Буквы расплывались, и ему пришлось надеть очки:
«Решением Священного Синода… Возблагодарить за понесённые труды… Почислить… Почислить на покой…»
Михаил Павлович медленно положил бумагу на стол и с удивлением посмотрел на свою дрожащую руку…
Читайте также:
