Ахилла

Замирение или эскалация?

В преддверии инаугурации Трампа многие с его президентством связывают надежду на разрешение каким-то образом и российско-украинского конфликта. Трамп, дескать, имеет рычаги влияния на обе стороны, а, значит, проявив политическую волю, сможет принудить и Украину, и Россию если не к миру, то к перемирию, прекращению огня. История знает много вариантов прекращения войн, замирения: это и победа одной стороны (или коалиции), это временное прекращение огня по линии соприкосновения с целью сохранения человеческих жизней и экономических ресурсов, это и договор, в котором мир возникает как следствие уступок одной из сторон (например, мир в обмен на территории или мир в обмен на изменение политического устройства). Все эти варианты так или иначе присутствовали в прошлом.

Конечно, в российско-украинском конфликте возможна и эскалация — дальнейшие наступательные действия одной из сторон или активное вовлечение в военное противостояние других государств. Тогда конфликт рискует расшириться до Третьей мировой войны с гибельными последствиями для значительной части человечества. Эту альтернативу мы пока не будем рассматривать, а сосредоточимся на вопросе: какой из вариантов мира, замирения оказывается наиболее прочным? Вопрос этот не так прост, как, может быть, кажется, поэтому обсудим его подробнее.

Два способа установления мира

Наверное, с некоторой долей условности можно сказать, что существуют только два способа устойчивого заключения мира так, чтобы мир был не временным перемирием, а долгим и прочным основанием для жизни народов.

Первый способ — военно-силовой. Это когда участники конфликта признают взаимную военную опасность или доминирующую силу одной из сторон и на основании этой опасности или силы устанавливают границы зон влияния, чтобы военного конфликта не возникло. Так обычно в природе ведут себя крупные хищники — они помечают область обитания, чтобы избежать никому не нужного прямого столкновения друг с другом из-за добычи.

Второй способ — цивилизационный. В этом случае мир возникает как следствие ненужности границ из-за того, что обе стороны достаточно развиты, цивилизационно близки и не представляют друг для друга опасности. Они как бы входят в единую расширенно-территориальную общность, в которой границы смываются или переносятся на дальние рубежи этой общности.

Иллюстрацией первого способа могут служить окончания многих крупных войн.

Скажем, Тридцатилетняя война в Европе (1618-1648 гг.) закончилась Вестфальским миром, который закрепил перераспределение территорий между многими воинствующими субъектами. Или Великая Северная война (1700-1721 гг.) прекратилась установлением доминантной роли России в Северной и Восточной Европе и падением Шведской империи с превращением её в парламентскую республику. А Наполеоновские войны (1805-1815 гг.) завершились Венским конгрессом, который определил новую конфигурацию сил, на долгое время обозначив ведущую роль стран-победительниц: России, Пруссии, Австрии и Великобритании. И, наконец, по окончании Второй мировой войны (1939-1945 гг.) сформировался т.н. Ялтинско-потсдамский порядок в международных отношениях с ведущей ролью США и СССР. Взаимный страх «двух систем» привел к холодной войне и гонке вооружений. Однако благодаря утвержденным сферам влияния удалось избежать крупного открытого военного конфликта (если не брать в расчет Корейскую войну (1950-1953 гг.)).

Иллюстрацией другого способа установления мира (правда, под военным «зонтиком» США и НАТО) может служить послевоенная Европа с её ориентацией на антиколониализм, демократию, республиканизм, открытость, доверие и сотрудничество, а не на страх, изоляционизм, автократию и милитаризм. И поскольку принципы удержания мира между странами здесь не столько военно-силовые, сколько гражданско-правовые, можно говорить о другой социальной антропологии, стоящей в основании этого мира. Речь уже можно вести не о том, как хищники помечают территорию, а о том, как люди совместно, в диалоге и сотрудничестве участвуют в управлении общим хозяйством на основании универсальных человеческих ценностей.

Отметим, что Тридцатилетняя война в Европе кроме новой конфигурации военно-политических сил породила также принцип веротерпимости и Вестфальскую систему международных отношений, которая, однако, не уберегла Европу от последующих войн, но, пополнившись другими важными принципами (которые появились уже по окончании Второй мировой войны), вновь легла в основу мирного сосуществования стран уже во второй половине XX в. Здесь также можно вспомнить и кантовский «проект вечного мира», о котором мы говорили не так давно. 

В 1973 г. начала работать ОБСЕ (Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе). Организация ставила своей задачей не только мониторинг в военной сфере, но и содействие соблюдению прав человека в странах-участницах. СССР, а потом и Россия также были причастны к её работе (многие помнят деятельность Московской Хельсинской группы, возникшей для помощи в выполнении Хельсинских соглашений в рамках ОБСЕ). Но с 2004 г. Россия стала вносить ряд деструктивных предложений, меняющих дух ОБСЕ и блокирующих, по сути, её демократически-правовую направленность, что привело фактически к остановке деятельности организации в России. Московская Хельсинская группа была ликвидирована в 2023 г.

Социальная антропология и международные отношения

Какой из двух способов установления мира эффективнее и прочнее: военно-силовой или цивилизационный? Что будет считаться миром, а что лишь временным перемирием? Если государства враждебно настроены друг по отношению к другу, если они из себя представляют хищных животных, то, наверное, первый способ эффективнее: в дикой природе могут защитить только когти, зубы и разграничение территории (худо-бедно, но договоренности Вестфальского мира, Венского конгресса и Ялтинско-потсдамских конференций работали). А если государства — это человекоориентированные сообщества, где люди друг другу не волки, а помощники и единомышленники, то возможны принципиально иные и межгосударственные отношения, а милитаризм, страх, отчуждение, изоляционизм — лишь оправдание для удерживающей власть верхушки. Важно отметить, что первый способ только на некоторое время в состоянии сохранить мир от крупной войны. Долгий (кантовский «вечный») мир возможен лишь при втором способе.

Получается, что способ установления мира зависит от цивилизационного и этического уровня развития общества, от социальных установок и антропологических паттернов. Если общество дозрело до открытости, доверия, законности и сотрудничества, то возможны и принципиально иные основания мира.

Конечно, в строгом смысле слова редко существуют общества одного типа. Как правило, приходится говорить о некоем смешении. Вопрос лишь о пропорциях внутри этого смешения. Армии есть и в европейских странах, но это не означает, что Европа милитаристски-агрессивна.

Если Россия как государство стремится к новому Потсдаму и Ялте с т.н. разграничением сфер влияния, то этим она прежде всего декларирует свою неготовность войти в мир безвоенной цивилизации свободы и права. Это надо понимать.

Но так ли это? Действительно ли Россия не готова? И её место только рядом с Китаем, Северной Кореей, Ираном и другими недемократическими странами?

Вторая русская идентичность 

Российско-украинский конфликт можно воспринимать как реинкарнацию конфликта Московии (Владимиро-Суздальского княжества) и Новгородской республики. В обоих этих конфликтах прослеживается альтернатива двух путей: военно-авторитарного и торгово-республиканского (в Новгороде князь со своей дружиной не имел статуса главы государства, а подчинялся вече, которое судило о его винах и указывало ему путь). Новгород и Киев — это в каком-то смысле вытесненная в подсознание вторая русская идентичность, которая частично проступала в т.н. «петербургском мифе», когда Петербург мыслился как европейский компонент в замесе российского общества.

В основе агрессии Москвы лежал и лежит «подростковый» страх перед взрослением общества, перед путем свободы и, как следствие, перед ответственностью и самостоятельностью. Этот страх вытесняет диалогичный взгляд на мир, при котором человек вступает в партнерские отношения с другими акторами. В духовном смысле военно-политическая агрессия проще, чем необходимость меняться и выстраивать новые отношения на принципах взаимного уважения.

Многоступенчатый транзит

Действия российского руководства последних двадцати лет показывают его неспособность вести диалог с западными партнерами в цивилизационном дискурсе, где такие вещи, как права человека, законность, человекоориентированность ставятся во главу угла. Поэтому оно пытается навязать соответствующий своим мировоззренческим и социально-антропологическим установкам военно-силовой способ выстраивания долгосрочных отношений. Если этот способ отношений удастся закрепить, то ценой этого будет цивилизационная отсталость страны, сползание общества в архаику и экономический упадок по крайней мере до тех пор, пока «малый ледниковый период» истории российского общества не закончится. А закончиться он может только в том случае, если вопрос о собственной идентичности будет народом пересмотрен.

Оптимистичное мнение здесь может выражаться в том, что, как завершился «большой ледниковый период» (собственно, ленинско-сталинское и шире — всё советское время), так рано или поздно может завершиться и «малый» (если не произойдет какой-то катастрофический обрыв в ядерную развязку или в новую смуту). И тогда эволюция общественных отношений продолжится, повинуясь «закону маятника», который вместо открытой политической конкуренции на Западе, здесь, в России, формирует свою историческую канву развития. А это значит, что не исключены и новый XX съезд партии, и новая перестройка.