Ахилла

Глава из книги «Где-то в Тьматараканской епархии». Все имена изменены, все совпадения случайны, такой епархии на свете нет, только в туманной Тьматаракани, за неведомыми горами…

***

Вместе предисловия

Суть моих воспоминаний о митрополите Георгии, своем бывшем правящем архиерее, который рукополагал меня, не имеет под собой какой-то особой цели. Я не стремлюсь «обличать негодных архиереев РПЦ», как не стремлюсь петь панегирики и дифирамбы. Это просто воспоминания, попытка собрать воедино то, что я видел, знал (или думал, что знал) об этом человеке и жизни епархии. Разумеется, это субъективный взгляд, тем более что я никогда не был ни приближенным, ни, простихосподи, иподьяконской «сволочью», не занимал никаких постов в епархии.

Знакомство

Впервые о владыке Георгии я услышал в 1991 году, в тот год, когда он принял епархию. Мне было 13 лет, я с родителями ехал в маленьком тесном ПАЗике на дачу. Дачи были от отцовской работы, и автобус возил работников предприятия. Я услышал обрывок разговора, который почему-то запомнил очень ярко. Один мужчина, из начальников невысокого звена, сидевший на заднем сиденье, что-то со знанием дела объяснял соседям:

— Ну как же: конечно, Георгий – шпион, он же раньше в Америке служил, так что это совершенно понятно.

После этого я не слышал и не вспоминал о каком-то там Георгии до 1998 года, пока не сделал «первые шаги в храме» и однажды не попал на всенощную в монастыре, где архиепископ Георгий служил. Наверное, это был какой-то праздник или просто всенощная под воскресенье, но, мне кажется, что богослужение с его участием произвело на меня впечатление. «Кажется», потому что я не помню этого первого «знакомства», возможно, всё смешалось с последующими службами, на которых я встречал его.

Я довольно долго ходил в монастырский храм только на всенощные. Помню, как владыка неспешно спускался со второго этажа монастырского здания, оттуда, где у него была келья, и выходил в храм. Там начиналось обычное действо встречи его священниками и дьяконами, иподьяконами, а потом начиналась служба. Часть службы архиепископ Георгий находился посередине храма, на небольшом, в одну ступеньку, возвышении, где стояло его седалище. Никаких ограждений никогда не было, поэтому я часто стоял совсем рядом, в метре-двух. Помню, что постоянно какие-нибудь беззаботные малыши копошились около кафедры владыки, но он спокойно служил, не обращая на них внимания.

Одной из особенностей служения владыки было то, что он всегда сам совершал помазания на всенощной, всегда сам причащал до конца, правда, крест после литургии не всегда давал сам, часто это делали служащие священники. Но помазание он совершал спокойно, размеренно, было такое ощущение, что владыка видит именно тебя, а не просто очередное лицо, мелькнувшее перед ним для получения порции маслица на лоб. Нередко владыка о чем-либо спрашивал подходившего, порой улыбался, шутил или на что-то благословлял.

Руки у него были теплые, сухие, какие-то добрые, как у родного дедушки. Роста он невысокого, не выше 165, но всегда выглядел величественно. Главной составляющей этой величественности была большая ухоженная борода.

Вообще, я встречал владыку на богослужении довольно часто, с 1998 по 2015 год, нередко служил с ним сам. Могу с большой долей уверенности сказать, что он действительно молился на богослужении, не просто отбывал номер, скучал, а молился внутри, и текст молитв, которые он произносил, он воспринимал через себя. Не раз я видел, как на литургии, во время евхаристического канона, глаза его были полны нетеатральных слез, а голос дрожал искренним обращением к Богу. Можно предположить, конечно, что он так наловчился в актерском мастерстве, что никогда не выходил из роли, не расслаблялся, но надо быть слишком циничным, чтобы так думать.

С другой стороны, несмотря на молитвенность, владыка часто раздражался на сослужащих или (реже) на хор.  Не раз мне доводилось слышать и видеть, как владыка вдруг резко хмурил свои густые брови, вскидывал руку ладонью вверх и, потрясая ею, сердито кричал:

— Ну что ты делаешь?! Что ты поешь?! Куда ты пошел! Совсем чинопоследования не знаешь!! – или страшно зыркал глазами, когда, например, с его пути не успевали вовремя убрать выносной подсвечник.

На прихожан он практически никогда не раздражался.

Общение

Впервые я пообщался с архиепископом году в 1999-м или 2000-м, когда я уже был прихожанином монастырского храма и страстно хотел стать священником, хотя в то время еще только оканчивал университет, не имел практически никаких знаний ни устава, ни богослужения, ни богословия, кроме книг митрополита Антония Сурожского и дьякона Кураева.

Приемная у владыки была тогда там же, где и он жил, только жил он на этаж выше. С трудом помню тот момент, когда я, трясясь от страха и собственной смелости, пришел в крохотную приемную и, среди здоровенных толстых попов, во всем черном и с крестами на пузах, стал ждать приема.

Владыка принял меня в своем кабинете. Смутно помню наш разговор, но был он довольно краток: я, клацая зубами, рассказал, что хочу стать священником, но пока я еще студент, и духовник советует доучиться, а потом немного поработать. Владыка благодушно покивал головой, согласился, что надо доучиться, надо слушаться духовника. Напомнил мне, что для рукоположения надо сначала поступить в духовное училище.

После университета я уехал работать в деревню, в школу. Это были 2000-2002 годы, самое время разгара страстей по поводу принятия ИНН и шестерок. Я, как молодой неофит, был в сомнениях, кто же прав, кто нет, хотя видел, конечно, что борцы с ИНН крайне неадекватны в большинстве. Но в то же время было сомнительно, почему я, например, должен писать заявление в налоговую, чтобы мне выдали ИНН, хотя государство и так его уже присвоило. (Итогом этого стало то, что, работая в школе, я так и не получил свидетельство об ИНН, а теперь я узнаю свой ИНН из писем, которые приходят из пенсионного фонда. Даже в общей базе в интернете нет данных о моем налоговом номере.)

Тогда я решил написать письмо со своими сомнениями. Не помню, что именно я писал, но владыка Георгий ответил мягко и коротко, что руководствоваться в данном вопросе следует вышедшим как раз в те дни постановлением Синода, что ничего страшного в ИНН нету. Но меня потряс сам факт, что митрополит (в сан митрополита его возвели как раз в начале двухтысячных) удосужился ответить какому-то парнишке из деревни.

Хиротония

В 2002-м я вернулся из деревни в город, стал работать при храме, настоятелем которого был благочинный отец Петр, главный герой истории «Третье лицо епархии». Он же мне и предложил рукоположение, но владыка сказал ему, пусть, мол, сначала доучится. Весной 2003-го я завершал учиться заочно в духовном училище, и, наконец, в мае меня вызвал телефонным звонком из храма отец Петр и велел срочно все бросать и мчаться в епархию: будет разговор с владыкой по поводу хиротонии.

Вновь та же приемная, где я был тремя годами раньше. Владыка был строг и суховат. Вопросов было мало: знаю ли я службу, читал ли «Известие учительное». Спросил с сомнением:

— Жены у тебя не две?

Я сначала опешил, но потом понял, что вопрос — не во втором ли я браке (это я потом только узнал, что и второбрачных без проблем рукополагали, если первый брак был до крещения). Владыка подумал, пожевал губами и подписал прошение, назначив хиротонию на Духов день.

За день накануне, на Троицу, я пришел в кафедральный собор, где служил всенощную архиерей. Ключарь, заметив меня, позвал в алтарь, чтобы владыка меня еще раз увидел. Я стоял сбоку от дьяконских дверей в алтаре и трясся от страха (в алтаре я был вообще впервые): все вокруг сияющие, мощные, громогласные, в камилавках, а владыка так совсем величествен: митра, саккос, омофор… Владыка сурово бросил взгляд в мою сторону:

— Подрясник принес? Давай, пойдешь шестопсалмие читать!

(Всякий ставленник накануне хиротонии читает шестопсалмие на всенощной.) Я проглотил язык:

— Аа, ээ… Нет, не принес…

Владыка рассердился, подозвал ключаря, кивнул недовольно в мою сторону:

— Ну-ка, найди ему какой-нибудь подрясник!

Тут я опомнился и дерзнул влезть:

— Владыка, но вы же сказали, что хиротония на Духов день! В монастыре!

— Аа, — равнодушно протянул митрополит, тут же выбросив меня из памяти.

На Духов день все было как в тумане. На всенощную я пришел в белой футболке без рукавов с логотипом какой-то газеты на груди. Игумен монастыря, духовник, который у меня принимал ставленническую исповедь, брезгливо поморщился:

— В чем пришел?! Не мог что-то нормальное надеть?

Середина июня, градусов 30-35 в тени. Но дурость моя была не только в том, чтобы подставиться под гнев игумена – я и подрясник себе сшил шерстяной, о чем потом дико пожалел, проходя сорокоуст.

Но все прошло нормально: владыка молча благословил в подрясник (в смысле, дал добро надеть его в первый раз), шестопсалмие было прочитано.

Хиротония (рукоположение) утром тоже прошла спокойно (внешне, внутренне меня колотило и трясло). Именно на хиротонии я впервые столкнулся с архиерейской сволочью – с иподьяконами. Вернее, встречал их и раньше, они приезжали в храм отца Петра вместе с владыкой, вели себя, как всегда, борзо, и даже на одной из служб я как-то посмел что-то возразить одному из них. Я забыл об этом, но иподьяконы никогда никому ничего не забывают.

Во время хиротонии есть момент, когда ставленник стоит на солее, держа в руках поднос и кувшин для умывания лица и брады архиерея. Вот только меня иподьякон вывел на солею намного раньше, потом забрал кувшин и вернулся через полминуты. Спокойно глядя мне в лицо и кривя улыбочку, иподьякон вылил мне воду в поднос практически до краев, то есть нельзя было даже колыхнуться, не вылив воду на себя. Потом он опять ушел с кувшином. Вернулся, поставил кувшин в воду на поднос. Кувшин был полон воды. Представили: ты стоишь, трясешься от нервного возбуждения, с полным подносом воды и с тремя литрами воды в кувшине… Это была месть.

Об иподьяконах будет отдельный разговор, скажу лишь, что нас с этим гаденышем-иподьяконом рукополагали потом в один день: меня в священники, его в дьяконы. Он посчитал это типа братского посвящения, и стал считать меня своим корешем. Но засранцем быть от этого не перестал.

Трапезы

Сорокоуст я проходил в кафедральном соборе: два месяца дьяконом, 40 дней – священником. Владыка служил в соборе часто. Он там считался настоятелем, поэтому там не было такого отношения к его приезду как на обычных приходах: не было встреч с цветами, роскошных трапез после, часто митрополит сразу же после службы садился в машину и уезжал. Но и трапезы бывали нередко, на большие праздники: престольный, день ангела владыки, Преображение, Успение. Вот в такие дни за столом было море разливанное угощения, все по высшему разряду.

Владыка, кстати, всегда ел умеренно: видно было, что у него нелады со здоровьем. Немного того, немного этого, немного спиртного. Но роскошные столы накрываются не ради того, чтобы архиерей насытился: тут главное – престиж, а также (особенно это касается трапез на приходах, куда владыка приезжал на престольные праздники) необходимость ублаготворить других начальственных попов, благочинного, и – особенно! – протодьякона с иподьяконами. И горе тому настоятелю, кто не удовлетворит последних…

На таких трапезах обычно брали роль тамады или благочинные, или маститые настоятели: лились дифирамбы в адрес владыки, поднимались тосты, отпускались шуточки в адрес молодых священников. Обязательно присутствовали значимые люди: глава местного самоуправления (района, села), спонсоры, их представляли владыке, тот ласково беседовал, пожимал руки. Сам владыка тоже не брезговал едкой шуткой в адрес попа, мог отечески пригрозить за что-то, громко, через весь стол, указывая пальцем в сторону провинившегося.

Прихожан за трапезой я практически никогда не видел: их не приглашали, кроме редких избранных, например, кандидатов в сан. Чаще всего прихожанки обслуживали стол. Лишь один раз в храме, который представлял собой недостроенный цокольный этаж, столы накрыли на всех, но даже в этом храме прихожан отсадили за другие столы, подальше от начальства.

В приемной

Нельзя сказать, чтобы владыка Георгий брезговал людьми: нет, например, в епархии ходили восторженные разговоры, что он знает по именам всех учащихся православного института, помнит очень многих людей, которые приходили к нему на прием. Многие говорили, что он помогал деньгами: просто лез в ящик стола, доставал приличную сумму и давал просящему.

Так было в начале 2000-х, где-то года до 2010 – владыка принимал у себя (в новом кабинете, уже в другом здании – кабинет был просторен, богат, со множеством подарков от почитателей) каждую среду и пятницу, с 10 утра и до последнего посетителя. Любой мог прийти, встать в очередь и попасть к архиерею хоть поздно вечером. Конечно, попов пропускали вперед, но все же шанс был.

Со временем это сошло на нет. Многих мирян стали тормозить на уровне секретаря епархии, и в последние годы на прием к архиерею стояли в основном только попы, да и то их стало намного меньше (особенно после раздела епархии на три части). Думаю, дело еще было и в том, что большинство мирян приходили или за разводом (поэтому их отсекли от личной встречи – достаточно заполнить бумажки и заплатить пошлину), или жаловаться на попов — и тогда отсечение их на уровне секретаря облегчало многим жизнь. Одна психически нездоровая дама тоже ходила на меня жаловаться, спасибо, ее тормознул секретарь, иеромонах, который мне потом пересказывал ее бредовые жалобы.

Секретари епархии

Важным лицом, через которое проходили все, желающие встретиться с архиереем, был его секретарь. Первым секретарем, с которым я познакомился, был ключарь собора, второе лицо епархии, но когда священником стал я, то вскоре на месте секретаря оказался замечательный батюшка, который встречал всех с застенчивой улыбкой, спрашивал, в чем суть вопроса, доброжелательно все объяснял. Но он тяготился ролью секретаря, тем более что у него не было собственного прихода, служил то там, то сям. Поэтому он попросился на приход и покинул это место.

Следующим секретарем был довольно знаменитый поп – протоиерей Владислав Жмурин, по прозвищу «Похоронщик». Он перебрался в нашу епархию из другой среднерусской, где тоже был известен своими темными делишками.

Он служил на окраине города, в кладбищенском храме. В середине 2000-х прославился громкими скандалами, связанными с погребальным бизнесом: взял в аренду земельные участки и стал там незаконно хоронить людей. Он перешел дорогу погребальным мафиози (хотя сам отличался от них лишь крестом на животе и протоиерейством) – пошли суды, прокуратуры, разоблачения в газетах, покойников было велено перезахоранивать. На владыку надавили, и он опубликовал письмо, где говорилось, что «… в связи с вредоносными для епархии действиями, не согласованными со мной, нахожу невозможным ваше дальнейшее пребывание в должности моего секретаря, о чем вас извещаю».

Отец Владислав был отстранен от секретарства, снят с настоятельства кладбищенского храма. Далее логика подсказывает: «…был переведен пятым священником в деревню Кукуй-на-Горе» — фига с два. Он был отправлен настоятелем в отличный, недавно построенный спонсором храм в центре города, где благостно провел несколько лет, а потом был переведен на самое высокое место: стал настоятелем кафедрального собора, митрофорным протоиереем, кем и пребывает в благости и довольстве до сих пор, подгребая под себя власть над епархией при престарелом архиерее.

Именно он был героем анекдота, когда в одном интервью сказал: «Выходных у меня почти не бывает, а когда и бывают, то чувствую себя неуютно: сразу хочется сделать что-нибудь богоугодное…»

Оля

Следующие попы-секретари уже не интересны, зато интересна секретарша владыки, некая Оля. Именно Оля, по отчеству ее мало кто звал, да почти и никто не знал, как мало кто знал ее по фамилии. Говорят, владыка подобрал ее, девочку-сироту где-то в девяностых, став ей вроде опекуна. Я не хочу думать про владыку что-то иное, нехорошее: в то время владыке уже было в районе 60-ти, а девушка малопривлекательная, тощая, со злобной хищной мордочкой.

Официально Оля была типа делопроизводительницы, но реально в ее тонких ручках сконцентрировалась вся власть в епархии.

Не знаю, как было дело в девяностых, но в начале-середине двухтысячных основную власть над владыкой имели попы-олигархи, те самые вторые, третьи лица епархии, о которых я уже рассказывал: ключарь собора отец Никита, мой настоятель отец Петр, ревизор епархии отец Леонид и, возможно, еще пару маститых протопопов. Они крутили владыкой, как хотели, не стесняясь об этом говорить: мол, стоит нам что-то захотеть, кого-то снять, перевести – считай, что владыка уже это подписал.

Вообще, на сей счет ходила присказка в нашей епархии: «Кто первый донес – тот и прав». Владыка отличался излишней доверчивостью, а так как у его ушей постоянно паслись эти крутые попы, то и слушал их он, выполняя их волю. Был даже период, когда отцы-олигархи, опасаясь за свою власть, приняли постановление, чтобы никакой священник не мог пойти к архиерею на прием, не спросив разрешения у благочинного, да и вообще не надо было идти к архиерею – надо было изложить просьбу благочинному, а благочинный сам ее передавал (или не передавал) выше. А благочинными были они же, так что круг замыкался. Естественно, что так отсекалась возможность пожаловаться архиерею на них самих.

Но постепенно эти крутые попы стали слетать со своих мест: то ревизор слишком нагло стал воровать, и его сняли, то моего настоятеля и благочинного отца Петра сгубила его собственная злость (ну и я дал ускорения), а потом и всесильного ключаря сняли с собора (возможно, усилиями протоиерея Владислава, который занял это место). Олигархи слетели, а Оля осталась. И вот она была тем человеком, которого боялись практически все попы, включая и олигархов.

Ибо Оля была неумолима как смерть. Ей не нужно было с кем-то спорить, сражаться, интриговать: если кто-то переходил ей дорогу, смел возразить, или просто ей не нравился, то ей достаточно было наедине зайти в кабинет владыки, положить ему на стол документы этого священника – и гудбай, священник кубарем вылетал в деревню, хорошо, если еще не из епархии.

Поэтому все попы знали: хочешь себе добра, хочешь получить что-то от архиерея – сначала умасли Олю, повиляй перед ней. Оля же умела держать всех попов на поводке: даже на архимандритов, митроносцев-протоиереев смотрела холодно, брезгливо, сжав тонкие губы.

Думаю, я был один из немногих, кто совершенно не боялся Оли. Она понимала это: знала историю, как я свалил могущественного отца Петра, видела мои статьи в газетах, и знала, что в случае чего – я дам отпор. Поэтому со мной она была вежлива, порой даже добродушна. Один только раз она, не разобравшись, написала мне что-то угрожающее по электронной почте. Я приехал в епархию, вломился к ней в кабинет и наорал на нее. Она была в шоке: такое вряд ли случалось с ней часто. Мало того, она даже постаралась разобраться в ситуации, и почти извинилась за свой тон.

Был случай, когда она даже попыталась протолкнуть меня по карьерной лестнице (не ради меня, разумеется): я уже несколько лет писал критические статьи в епархиальной газете, выпустил книгу, и однажды меня вызвал к себе владыка. Сделано это было в обычной форме — испуганный звонок благочинного:

— Отец! Срочно бросай все дела: лети в епархию – тебя владыка вызывает! Почему – не знаю!

Когда я зашел к владыке, он сидел задумчиво перед раскрытой газетой соседней, крупной епархии.

— Вот, видишь? – сурово спросил он меня. – Хорошая газета, а?

— Не знаю, владыка, не читал.

— А наша газета, «Православные вести», хорошая? Как думаешь? Или что-то в ней надо поменять?

Вопрос был провокационный. Наша убогая епархиальная газета в реальности состояла из одной тетушки, слабо разбирающейся в православии, хотя в редакционном совете значились два священника. Из интересного в газете были только (да простят меня читатели за хвастовство) мои критические статьи. Остальное: или бред с приходских полей, или идиотские «духовные» стишки, или мракобесные статьи одного протоиерея-фрика, безграмотного в православии, зато бывшего ректора сельхозинститута, а ныне значащегося в редколлегии епархиальной газеты. Тот бред, который он нес в своих статьях, о духовной экономике, духовно-нравственных системах, вперемешку с патриотическим угаром, был просто невыносим.

— Честно сказать, владыка? – рискнул я.

Тот нахмурился:

— Конечно, честно!

— Тогда нужно перестать печатать глупые статьи, запретить все стишки, нанять пару профессиональных журналистов, платить им зарплату, искать нормальных авторов, выезжать «в поле» – тогда еще что-то можно будет сделать.

Владыка сдвинул брови, яростно метнув в меня взгляд:

— Та-ак! Понятно!.. То есть работать ты не хочешь – я так понимаю?!

Я развел руками, сразу словив, что решение на мой счет уже принято. Потом я был выдворен из кабинета.

Оля догнала меня на лестнице:

— Ну, как прошло?

— Да вот так.

Она вытаращила глаза:

— Ничего себе! Это ведь я предложила тебя: ему надо было назначить человека в информационный отдел епархии! Я думала, что дело верное…

Для нее, видимо, было неожиданностью, что нечто пошло не по ее плану.

Казалось, что власть Оли будет вечной: в соседних епархиях подшучивали над нашей, говоря, что «везде патриархат, а у вас — матриархат». Но случилось неожиданное: уже после моего ухода из епархии мне рассказали, что Оля была поймана за руку на подделке подписей митрополита: она составляла липовые указы от имени правящего архиерея, по которым неугодные ей священники ссылались в тьмутаракань на самые худшие приходы.

Оля была уволена, но в епархии, как говорят, изменилось только одно: вместо Оли стал безраздельно властвовать уже известный нам протоиерей Владислав Жмурин.

Епархиальные собрания

Епархиальные собрания у нас проводились обычно три раза в год: на второй неделе Великого поста, в августе-сентябре и под Новый год. Схема практически всех собраний, на которых я присутствовал (а я был штук на тридцати), была одинакова: в актовом зале собирались попы, в первые годы около 300-350 человек, после раздела епархии – уже сотни полторы. В актовом зале стояли стулья, впереди – сцена, сбоку от сцены – огромная картина Христа, высотой метров 15. На этой сцене стоял стол, за который потом садился архиерей. Иногда, но редко, рядом с ним садился кто-то: или Оля, или какой-нибудь чиновник.

Собрание никогда, разумеется, не начиналось в урочный час: попы сидели, болтали, делились житейской информацией: деньги, епвзносы, товар с епсклада, нагоняи от благочинных, проблемы со спонсорами или с прихожанами – все как всегда. Наконец пролетал шепоток: «Идет!» Все вставали, протодьякон взмахивал рукой: все рявкали «Царю Небесный». Владыка быстро проходил на сцену, допевал вместе со всеми (петь митрополит любил, у него был немного дребезжащий, но уверенный тенорок), поворачивался, благословлял, отцы в этот момент ревели: «Исполла эти, деспота».

Собрание начиналось чаще всего (хотя изредка эта часть опускалась) чтением дневного Евангелия и Апостола. Владыка неторопливо открывал зачало (на русском языке), медленно читал. После говорил что-то рассудительное, типа: ну вот, мы с вами прочитали, так что нам с вами следует это соблюдать, быть примером… и прочее из серии «единожды один – один».

Начиналась самая длинная и утомительная часть – перекличка. Особенно утомительной она была, когда попов и дьяконов было больше 300 человек. Представьте: владыка берет лист бумаги, смотрит внимательно поверх очков:

— Иерей Алексей Алексеев!? – взгляд в зал.

— Тут! – вскакивает нужный иерей. Владыка ищет взглядом, смотрит на попа задумчиво:

— Ты где у меня служишь, Алексей?

— В Муходрищенске! Приход такой-то!

— Аа, — вспоминает о существовании Муходрищенска и тамошнего прихода митрополит. – У отца Лаврентия? Как он там, выздоровел?

— Я тут, владыка! – вскакивает отец Лаврентий.

— Аа, и ты тут! – довольно хмыкает архиерей. – И до тебя очередь дойдет! – снова глаза в бумагу:

— Иерей Алексей Алексеев! Владимирович! – добавляет владыка, чтобы отличить просто Алексея Алексеева от такого же, но, слава Богу, от другого родителя.

Иногда дело шло быстрее, отцы вскакивали, десятки пролетали, но иногда на зов владыки никто не отзывался. Тогда тот хмурился:

— Где отец такой-то? А?! Благочинный знает?!

Горе тому благочинному, который не знает, что с его подчиненным попом. Горе тому попу, который не доложился благочинному, почему не приехал на собрание. Если у попа не было уважительной причины: чередной, болезнь, застрял на острове во время наводнения, как мазаев заяц (был такой реальный случай), то владыка потрясал пачкой листов:

— Передайте этому БЕЗДЕЛЬНИКУ!! что жду объяснительную! Если и в следующий раз пропустит собрание, то буду принимать меры!

Когда дело доходило до меня, то нередко владыка останавливался и отпускал какую-нибудь шуточку в мой адрес, типа:

— А, критик! Опять статью написал – ух, я читал! Смело, остро, мда, ну что ж – берите пример!

А если статья была слишком острая, то:

— А, писатель… Ты там это – смотри, пиши-пиши, да поосторожней!

Когда перекличка заканчивалась, то начиналась еще более скучная часть: владыка зачитывал вслух бумажки, пришедшие из Патриархии или от каких-нибудь органов власти (зачем – непонятно, потом нам все эти бумажки все равно скидывали по электронке). Потом что-нибудь обязательно говорил митрополит про взносы, распекал те приходы, которые плохо выкупают товар со склада или не выкупают положенную квоту епгазет. Когда дело касалось епархиальных денег, владыка начинал кипятиться, порой громко кричать, взмахивая кулаком. Именно в один из таких моментов он произнес свою коронную фразу, которую можно отлить в гранит:

— Я знаю: наших отцов Страшным судом не запугаешь! Но я приму административные меры!

После митрополита обычно выступали или приглашенные гости, типа какого-нибудь чиновника по пожарной части или по части образования, а потом выступали одни и те же попы, руководители епотделов. Говорили они одну и ту же скучищу: докладывали, как у них все хорошо, но было бы еще хорошее, если владыка благословит, а отцы подмогут. Владыка благосклонно кивал, отцы зевали.

Были еще отцы, которые хорошо понимали психологию архиерея, поэтому практически на каждом собрании пытались выйти на сцену и что-нибудь хорошее сказать про себя. Обычно это было глупо, пошло, выглядело так, будто собака виляет хвостом перед хозяином – попы в зале посмеивались, но эффект достигался: владыка благосклонно слушал, запоминал, что такой-то отец много работает, раз много выступает на собрании. И потом был виден результат: чаще всего именно такой говорун-подхалим получал какой-нибудь пост в епархии.

На этом собрание заканчивалось. Нет, иногда владыка спрашивал, не хочет ли кто задать вопрос, но умудренные жизненным опытом отцы вопросов не задавали, ибо знали, что ничего хорошего они не услышат. Бывали идиотики, которые изредка искренне пытались что-то спрашивать. Обычно владыка прикидывался глухим или обрывал задающего животрепещущий вопрос какой-нибудь резкостью, после чего тот терял нить и садился, не получив ответа. Все знали: собрание не для того, чтобы спрашивать о важном, оно для того, чтобы просто было. Положено ему быть три раза в год – и все, на этом хватит.

После собрания обычно я возвращался еле живой: три-пять часов потерянного времени, шума, бессмыслицы.

Проповеди

Когда-то, много десятилетий назад, митрополит был ректором одной из семинарий, но во времена служения в нашей епархии он не был замечен тяготением к наукам или даже к особому проповедничеству. Единственное – он регулярно вел передачу на местном телевидении: читал кусочек из Писания, потом толковал его на самом доступном уровне.

Проповеди в храмах были замечательны. Во-первых, тем, что длились не более 5 минут. Во-вторых, говорил он их проникновенно, с душой, громко и часто потрясая дланью по направлению к слушающим: мол, ну услышьте меня наконец! Суть проповеди из года в год была одна и та же, мало того, даже текст проповеди был обычно один и тот же: на любой праздник, событие, хоть пост, хоть Пасха, владыка говорил: надо молиться — читать утреннее и вечернее правило, соблюдать пост, укреплять семью, воспитывать детей и «ВЕСТИ ПРАВОСЛАВНО-ХРИСТИАНСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ!» Последняя фраза была у него коронной: я слышал ее все годы на всех проповедях без исключения. Эта фраза и была центром и сутью его проповеди, а несколько предложений служили обрамлением.

Таковы же были и его рождественское и пасхальное послания. Он всегда писал их сам (и я был очень благодарен ему за это): нас заставляли зачитывать патриаршее и митрополичье послания на тех службах. И если патриаршее послание было нудным, с цитатами, рассказами о том, как патриарх посетил ту или иную страну или епархию, с упоминанием социальных проблем и «вызовов современности», три-четыре, а то и пять страниц текста, то послание митрополита Георгия было такое же, как и его проповеди: два-три коротких абзаца (!) и обязательно «православно-христианский образ жизни». Коротко и отмучился.

Личная жизнь

О личной жизни и мировоззрении митрополита мне известно не много, владыка был не из тех представителей архиерейства, за которыми тянется шлейф скандалов. Ничего, связанного с мальчиками или женщинами, я никогда не слышал. Секретарша Оля явно была из другого теста: скорее, змея, пригретая на груди.

Сам владыка жил в здании монастыря, келейницей у него была какая-то старая монашка, которую я даже в глаза не видел. Где-то на окраине города у него была дача, по всей видимости, коттедж. Время от времени он куда-то уезжал, по слухам, отдыхать или лечиться за границу или на юга.

Свои взгляды и предпочтения он не афишировал: мы, не приближенные, не знали, что он думает по поводу выборов патриарха или еще по каким-то вопросам. Он всегда отмалчивался. По всей видимости, и в Патриархии он не склонен был крутиться, искать себе лучшее место. Говорят, однажды, еще при Алексии, он ездил в какую-то значимую поволжскую епархию – ему предлагали занять там кафедру, но он отказался, сказав, что в нашем городе еще мало сделано.

Когда разделяли епархию, было неприятно видеть, как владыка с усилием над собой вынужден был врать нам в глаза. Он сказал, что ему тяжело руководить такой большой епархией, поэтому будет просить разделить ее на три части. Глаз он при этом не поднимал, и голос у него был недовольный. Но даже честно сказать нам, что его заставили разделить епархию, он не мог: то ли из корпоративности, то ли так силен был страх перед Кириллом.

Деньги

Финансово владыка был обеспечен так же, как и любой другой архиерей, правда, он никогда не выпячивал свои доходы, никогда не показывал какую-то роскошь. Как всякий епархиальный архиерей, он получал содержание (не знаю цифр, но думаю, они более чем приличные). За каждый приезд на приход ему вручался в качестве «благодарности» конвертик с суммой – это было святое. Горе тому настоятелю, который бы посмел не дать конвертик. Сумма в конвертике зависела от возможностей прихода, но определял эту возможность не настоятель, а, скорее, благочинный или, что еще вероятней, протодьякон, который обсуждал с настоятелем все детали. Раз я был свидетелем, когда настоятелю беднейшего прихода жестко выговаривали:

— Ты нам (протодьякону и иподьяконам) можешь меньше дать – но владыку не смей обижать!

И владыку не обижали. Думаю, минимальная сумма в конвертике была 10 т.р. С крупных приходов – на порядок выше. Служил на приходах владыка часто, два-три раза в неделю точно, так что можете прикинуть, какую сумму ежемесячно давал конвертик.

Помимо этого все приходы собирали несколько раз в год определенные суммы «на подарок архиерею»: на Пасху, Рождество, день ангела (память святого покровителя), день рождения, день архиерейской хиротонии. Иногда милостиво пропускался или день рождения, или день хиротонии, потому что они были слишком близко друг к другу.

Нищие приходы, типа моего вагончика, отстегивали 500-1000 р. за раз. Средние – 5000-10000 р., крупные – намного больше. Однажды деньги были вложены в конкретику: владыке подарили отличную Тойоту. Старую купил у него протодьякон.

После раздела епархии стало, конечно, беднее, но, впрочем, и суммы на подарок тоже увеличили в два-три раза.

Разумеется, в полном распоряжении владыки была касса епархии. Но, повторюсь, мы не видели ни золотых часов, ни какого-то другого шика. Вел себя на людях митрополит достаточно скромно.

С властями митрополит Георгий старался дружить, особенно, если власти города позиционировали себя православными, помогали ему в строительстве храмов. Но порой мог быть и жестким: говорили, что в середине девяностых он отлучил от Церкви одного депутата, который сунул нос в финансовые дела епархии.

Эпилог

Митрополит Георгий — человек неоднозначный, но на фоне множества других деспотов выглядит в целом достаточно приличным. Главная его беда: доверчивость к тем льстецам, которые крутились около него, многолетняя зависимость от всесильной Оли.

Главные плюсы: думается, он действительно верит во Христа, искренне молится, искренне желает блага людям. Но все-таки после 75 каждому архиерею надо уходить на покой, иначе он превращается в умильного или ворчливого старичка на кафедре, со слабой памятью и волей, а рулят епархией другие люди.

Читайте также:

• Третье лицо епархии