Ахилла

Мысли и чувства — от старого до малого в дневниковых записях от 22 июня 1941 года.

***

Хрисанф Лашкевич, 81 год. Зубной врач на пенсии, житель Симферополя.

13 часов. Выступление Молотова по радио: война Германии против нас. Я давно ждал этого, я был уверен в этом, я предсказывал это год назад и предупреждал знакомых за 3-4 месяца до сегодняшнего дня, — казалось бы, я был подготовлен не только к известию о войне, но и к варварству и предательству немцев, и все-таки это известие как бы оглушило меня и наполнило ужасом.

Я тотчас почувствовал как бы болезненное сжатие сердца — тупую боль. Беспорядочные мысли о звериной злобности, разбойничьей беспощадности, диком варварстве тысячелетнего славянского врага смешались с мыслями о возможности распада моей родины и о порабощении и уничтожении славян. Мои приятели Лапидус и ст. лейтенант Червинский, которым я сообщил по телефону эту новость, встретили меня потрясенными.

Все слушавшие радио имели вид оглушенных, пришибленных. Мои близкие кинулись ко мне с расспросами, ища во мне поддержки против охватившей их тревоги. Я должен был скрывать свое угнетенное состояние и старался убедить их в том, что наше правительство стоит на страже страны, но меня томило мучительное соображение: внезапность удара дает страшные преимущества нападающему — это все равно что удар ножом в спину.

В городе паника. Не успел Молотов кончить речь, как уже образовались очереди в сберегательные кассы и за продуктами, как будто бы враг уже на подступах к Крыму. «Патриоты» колхозники уже в 2 часа дня подняли цены на продукты на 100%. Везде лихорадочный обмен мнениями.

Какой-то идиот, еврей, пристал ко мне с полувопросом: правительство обещало ни пяди земли не отдавать и воевать только на вражеской территории, а сколько немцы захватили уже советской земли!

В злобе я хотел его побить, но подумал, что когда пройдет первая паника, этот идиот получит способность рассуждать, ведь я сам в панике, но только умею себя сдерживать. Говорить с ним я не стал. Жалко смотреть на моих соотечественников, настолько у них растерянный вид и пришибленные фигуры. Неужели и я так же выгляжу? — это было бы позором.

Уже сейчас распространяются слухи о наших победах, но никто им не верит, это ярчайший признак растерянности, страха и недоверия своему правительству. Сберегательные кассы ломятся от напора желающих взять свои деньги.

Иван Бунин, 70 лет.

22 июня. 2 часа дня. С новой страницы пишу продолжение этого дня — великое событие — Германия нынче утром объявила войну России — и финны и румыны уже «вторглись» в «пределы» ее.

После завтрака (голый суп из протертого гороха и салат) лег продолжать читать письма Флобера (письмо из Рима к матери от 8 апр. 1851 г.), как вдруг крик Зурова: «И. А., Герм. объявила войну России!» Думал, шутит, но то же закричал снизу и Бахр. Побежал в столовую к радио — да! Взволнованы мы ужасно. […]

Тихий, мутный день, вся долина в беловатом легком тумане.

Да, теперь действительно так: или пан или пропал.

Георгий Князев, 54 года. Историк, архивист, директор Архива АН СССР в Ленинграде, свидетель блокады Ленинграда.

День первый. Воскресенье. Итак, совершилось.

По радио передали речь В. М. Молотова о нападении на Советский Союз Германии. Война началась в 4 1/2 часа утра нападением германской авиации на Витебск, Ковно, Житомир, Киев, Севастополь. Есть убитые. Советским войскам дан приказ отбить врага, выгнать его из пределов нашей страны. И дрогнуло сердце. Вот он, тот момент, о котором мы боялись даже думать. Впереди… Кто знает, что впереди!

По радио звучат из Москвы марши, патриотические песни. На дворе солнечно; какая-то женщина развешивает белье, детишки играют как ни в чем не бывало. Соседка, старушка, зашла, бледная, молчаливая. Прослушавши речь Молотова, ни слова не говоря, пошла обратно к себе, предупредив только, что окна должны быть вечером очень хорошо затемнены. Приходили от коменданта предупредить об этом.

Вспоминаю 19 августа 1914 года… Начавшаяся тогда война была далеко. Теперь она везде. Может быть, сегодня ночью уже прорвутся к нам вражеские самолеты.

По радио — марши.

Жизнь моя больше не принадлежит мне. Всё родине, только ей. Но что я могу сделать!.. Спокойно работать, работать. Вот и сейчас я сижу дома, не зная, что делается кругом, что нужно предпринять на службе. Сегодня воскресенье. Жду, что кто-нибудь из сослуживцев зайдет. Не может быть, чтобы те, кто со здоровыми ногами, сидели бы дома в такие часы. Сейчас нужна организация и спокойствие.

По радио беспрестанно раздаются патриотические песни и марши…

Достали и проверили противогаз. Вероятно, на улицу можно выходить только с противогазом. Что делается кругом… Неизвестность томит.

16 часов. Опять по радио повторили речь Молотова, и опять песни и марши. Прочел брошюру «ПВХО жилого дома». Маловразумительная книжка. Но для организации кое-что пригодится.

Просматриваю последний номер «СССР на стройке». На последней странице — счастливый, улыбающийся хакасец и подпись: «Счастлив народ Советской Хакасии… Радостно он смотрит на свой завтрашний, еще более счастливый день».

«Счастливый» завтрашний день!..

Приходили от коменданта. Установлено дежурство жильцов. Записал жену.

18 часов. В третий раз прослушал текст речи Молотова по радио о начале войны.

Взял себя в руки. Сел заниматься. Прежде всего написал инструкцию для службы на случай воздушной или пожарной тревоги. Наметил переноску наиболее ценных материалов в более безопасное хранилище. Теперь берусь за очередную работу.

По радио передают «Последние известия». Выступают рабочие, работницы, артисты, передают о выступлениях казаков на Донбассе… Грозный час, переживаемый нашей родиной, всех выступающих побуждает высказаться с призывом работать… Выступает академик Байков. Голос спокойный, но решительный: «Все встанем на защиту границ…», «Заверяем товарища И.В. Сталина идти до победного конца», «Ученые, как и все прочие граждане, отдадут все свои силы, чтобы защитить родину…» На всех заводах, фабриках и предприятиях после речи Молотова прокатились митинги.

Петр Ковалевский, 40 лет. Историк, религиозный мыслитель, исследователь русской эмиграции, жил во Франции.

Воскресенье. Всех святых русских. Сегодня наш русский праздник духа, память святых, просиявших на русской земле. Службу устроили торжественную. Штат был настолько велик, что я остался в храме. Все утро ходили слухи, что война между Германией и Россией началась, но так как они были исключительно противоречивы, нельзя было себе составить определенного мнения. Одни слышали по радио, что советские войска вторглись без объявления войны в Восточную Пруссию, другие — что, наоборот, германские войска вступили в Россию. Настроение поэтому напряженное. Так много было слухов за эти годы и месяцы, что все осторожны и не хотят ничему верить.

Германия начала войну с Россией. В течение дня. Вышел из церкви, потому что приехали представители газет и журналов и желают иметь мнение русских по поводу событий. От них получаю официальное подтверждение о начавшейся этой ночью войне. […]

11.15. Редактор «Paris-Midi» во что бы то ни стало желает получить мнение всех слоев русской эмиграции. Мое заявление о том, что мы не можем высказывать своего мнения и что наше дело — быть осторожными до последней степени, его явно не удовлетворяет. Представители «Semaine» хотят фотографировать ту «реакцию», которую произвела на русских весть о войне. Пока я борюсь с осадой журналистов, желающих, чтобы русские сразу оценили событие, выявляется два лагеря во дворе (собралось уже несколько сот человек, которые обсуждают события).

Младшее поколение, даже те, которые работают у немцев (до 40 лет), — очень выдержанно и не высказывает ни малейшего чувства радости о происшедшем. «Мы — антикоммунисты, — говорит один из молодых инженеров, — но мы русские и не можем радоваться нападению на нашу страну. Если немцы свергнут коммунистическую власть и в России будет национальная революция, мы будем им благодарны и признательны. Если же дело идет о расчленении России и борьбе не только с III Интернационалом, но и с Россией, нет причин этому радоваться». Таково мнение молодых.

Старшие, наоборот, явно выражают свой восторг, целуются, радуются, считают, что немцы спасут Россию и восстановят ее во всем величии и славе. Я очень осторожен и сразу получаю нахлобучку от группы офицеров, которые считают, что дело войны Германии с СССР — дело русское национальное. […]

12 часов. Встречаю одного молодого, приехавшего из Германии на побывку: «Для меня вопрос, ехать ли обратно, ведь немцы ведут войну не только с коммунизмом, но и с моей родиной». […] Для меня вопрос очень прост. Если борьба будет вестись с коммунизмом, то она вызовет несомненную реакцию в России, и возможна национальная русская революция. Тогда толчок, данный войной, будет благодетельным. Если Германия в этом случае остановит войну и скажет, что ее цель достигнута, она поступит согласно со своими заверениями. Если же вместо борьбы с III Интернационалом начнется борьба с могуществом и европейским значением России, то она для меня явится борьбой с моей родиной и ее достижениями. Первое испытание будет в том, что напишет пресса о событиях, второе, что будет в случае свержения Сталина.

12 ½ часов. Вышел «Paris-Midi». Он для нас является первой ласточкой отношения Европы к России. Хотя все направлено на борьбу с коммунизмом и его политикой, повсюду проглядывается враждебное отношение к Великой России. Эстония, Латвия, Литва и Бессарабия не признаются ее частями, а угнетенными странами. Советская власть, которая поступала все время в полном контакте с Германией, называется захватчицей (чего?), когда сама Германия оккупировала 17 государств. Боюсь, что цель борьбы — не только III Интернационал, но и желание отрезать Россию от морей. В обращении Гитлера — много интересного. Подтверждение обещания Москвы прийти на помощь Югославии и т.д. Для меня невыносимо читать утверждения о двуликости и лжи советской политики, так как мы всегда об этом говорили, а Европа не только это знала, но всегда им пользовалась, если не руководилась, а теперь утверждает, что только теперь это осознала! […]

3 часа. Еду обратно в Париж на службу всем святым русским. […] Несомненно для меня, что сегодня — исторический день, самый критический, после марта и октября, так как решается судьба моей родины: быть ей или не быть, погибать ей под коммунизмом, быть разбитой или воскреснуть. Я глубоко верю в ее воскресение и никогда в это не перестану верить, но заранее радоваться тому, что происходит, не могу. Твердо уверен, что коммунистическая диктатура не выживет, но что будет дальше, оторвут ли от России юг, Кавказ, Крым и Балтийское море?

4 ½ часа. На Дарю — большое оживление. Все пришли за новостями.

5 часов. Аресты среди русских. У Владыки застал еп. Иоанна, который приехал сообщить об аресте о. Зосимы, который оказался советским гражданином, вернее, не переменившим в свое время carte d’identité на réfugié russe. Его немецкие солдаты взяли прямо от литургии. Кроме того, арестован студент Папин. В городе вообще арестованы советские граждане и много русских, в том числе Ф.Т. Пьянов, за которым пришли, чтобы его задержать, не только на дом, но и на rue de Lourmel. Днем немцы были на Дарю, поднялись в Епархиальное управление и требовали Аметистова. Его не было. Просили открыть его комнату и грозили взломать его дверь. Искали его фотографию и, не найдя ее, ушли, ничего не унеся. Зато арестовали помощника Аметистова по епархиальной канцелярии Макарова и увезли его [в военную тюрьму] Cherche-Midi.

Молебен был очень торжественный, после него — доклад протодиакона (очень хороший и дельный) и небольшой концерт в пользу больных детей. Поднялся вопрос о текущей работе в Епархиальном управлении на случай невозможности Аметистову исполнять свои обязанности и ввиду ареста Макарова. Видимо, мне придется заняться спешными делами. Кн. Гавриил Константинович очень выдержан и говорит, что пока мы должны молчать и ждать. […]

9 часов. В гости пришла Веретенникова. «Будут убиты русские Сидоры и Карпы, а не Сталин и Молотов, будут разрушены русские города. Поэтому нам надо быть скорбными и ждать, уповая на Бога с надеждой, что русский народ не очень пострадает», — возвестила она еще в дверях.

Лев Федотов — советский школьник, ставший известным благодаря сделанным им в своем дневнике прогнозам политических и военных событий. Прообраз Антона Овчинникова из романа Ю. Трифонова «Дом на набережной». В 1941 году ему 18 лет.

Сегодня я по обыкновению встал рано. Мамаша моя скоро ушла на работу, а я принялся просматривать дневник, чтобы поохотиться за его недочетами и ошибками в нем. Неожиданный телефонный звонок прервал мои действия. Это звонила Буба.

— Лева! Ты слышал сейчас радио? — спросила она.

— Нет! Оно выключено.

— Так включи его! Значит, ты ничего не слышал?

— Нет, ничего.

— Война с Германией! — ответила моя тетушка.

Я сначала как-то не вник в эти слова и удивленно спросил:

— А чего это вдруг?

— Не знаю, — ответила она. — Так ты включи радио!

Когда я включился в радиосеть и услыхал потоки бурных маршей, которые звучали один за другим, и уже одно это необычайное чередование патриотически-добрых произведений мне рассказало о многом. Я был поражен совпадением моих мыслей с действительностью. Я уж не старался брать себя в руки, чтобы продолжить возиться с дневником: у меня из головы просто уже все вылетело. Я был сильно возбужден! Мои мысли были теперь обращены на зловещий запад! Ведь я только вчера вечером в дневнике писал еще раз о предугадываемой мною войне; ведь я ждал ее день на день, и теперь это случилось. Эта чудовищная правда, справедливость моих предположений была явно не по мне. Я бы хотел, чтобы лучше б я оказался не прав!

По радио сейчас же запорхали различные указы, приказы по городу, передачи об обязательной маскировке всей столицы, и я узнал из всего этого, что Москва со своей областью и целые ряды других районов европейской части СССР объявлены на «военном угрожаемом положении». Было объявлено о всеобщей мобилизации всех мужчин, родившихся в период 1902-1918 годов, которая распространялась на всю европейскую часть РСФСР, Украину, Белоруссию, Карело-Финскую республику, Прибалтику, Кавказ, Среднюю Азию и Сибирь.

Юрий Рябинкин, 15 лет.

Всю ночь мне не давало спать какое-то жужжанье за окном. Когда наконец к утру оно немного затихло, поднялась заря. Сейчас в Ленинграде стоят лунные, светлые, короткие ночи. Но когда я взглянул в окно, я увидел, что по небу ходят несколько прожекторов. Все-таки я заснул. Проснулся я в одиннадцатом часу дня, вернее, утра. Наскоро оделся, умылся, поел и пошел в сад Дворца пионеров. В это лето я решил получить квалификацию по шахматам. Как-никак, а я выигрываю часто даже у третьей категории.

Выйдя на улицу, я заметил что-то особенное. У ворот нашего дома я увидел дворника с противогазом и красной повязкой на руке. У всех подворотен было то же самое. Милиционеры были с противогазами, и даже на всех перекрестках говорило радио. Что-то такое подсказывало мне, что по городу введено угрожающее положение.

Придя во Дворец, я застал только двоих шахматистов. Вероятно, было очень рано. Действительно, немного позднее пришло еще несколько человек.

Расставляя шахматы на доске, я услышал что-то новое, обернувшись, я заметил кучку ребят, столпившихся вокруг одного небольшого парнишки. Я прислушался и… замер…

— …Вчера в 4 часа ночи германские бомбардировщики совершили налет на Киев, Житомир, Севастополь и еще куда-то, — с жаром говорил паренек.— Молотов по радио выступал. Теперь у нас война с Германией!

Я просто, знаете, сел от изумления. Вот это новость! А я даже и не подозревал такой вещи. Германия! Германия вступила с нами в войну! Вот почему у всех противогазы.

У меня голова пошла кувырком. Ничего не соображает. Я сыграл три партии. Чудак, все три выиграл и поплелся домой.

На улице остановился у громкоговорителя и прослушал речь Молотова.

Когда я вернулся домой, дома была только мама. Она уже знала о происшедшем.

Пообедав, я пошел ходить по улицам. Всюду чувствовалось какое-то напряжение, им была наполнена вся душная, пыльная атмосфера города. Подходя обратно к своему дому, я встал в очередь за газетой. Газеты еще не было, но очередь была огромной. По очереди ходили любопытные разговоры, проносились шутки на международные темы, скептические замечания.

— А что будет, если Германия с Англией мир заключит и вместе с ней да на нас?

— Теперь все будем бомбить, не как в Финляндии, и жилые кварталы, пусть пролетариат заговорит, поймет, на что идет.

— Слышали, под Ольгином самолет немецкий сбили!

— Вон куда залетел!

— Да, приготовляйся к бомбежке. Как налетит на Ленинград сотни три…

— Без этого не обойдешься. Все своим чередом.

Постояв около двух часов, я решил было уйти, как вдруг объявили, что хотя газет не будет, но будет какой-то официальный бюллетень, но когда он будет, неизвестно. Постояв еще полчаса, я все-таки пошел домой. За газетой пошла наша домработница Нина.

День кончается. На часах — половина двенадцатого. Началась решительная серьезная борьба, столкнулись два антагонистских строя: социализм и фашизм! От будущего этой великой исторической борьбы зависит благо всего человечества.

Зоя Хабарова, 13 лет.

Ночью мне приснился сон, что началась война. Я иду где-то в поле, там окопы. Вдруг из окопа вылезли 2 немца и идут на меня. Я проснулась и говорю маме: «Мне приснилась война, если будешь клеить окна, то клей белой бумагой». Она мне сказала, что я дура, и послала в санаторий за завтраком. Я пошла. На Набережной около «Интуриста» толпа людей, я слышу слово война. Побежала к Нэльке, потом в санаторий. Когда вернулась, мама уже заклеивала окна газетами.

Источник

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: