Ахилла

Отрывок из книги «Записки сельского священника». Под псевдонимом «Сельский священник» публиковался священник Александр Розанов, который сначала служил в Саратовской губернии, потом при Мариинской колонии Московского воспитательного дома. Записки публиковались в журнале «Русская Старина», охватывают период примерно с 1840 по 1880 гг.

***

Одевались ученики — кто как мог и хотел. Многие носили нанковые сюртуки, а большинство — просто в ситцевых или полосущатых халатах. Полосушкой назывался простой, самотканный, толстый холст, сотканный полосами белых ниток с синими. На белье (конечно, далеко не белое) накинет иной такой халатишко, да разувшись и валяет в класс. Это дело у нас велось по-домашнему. Зимой одевались в нагольные тулупы и валенки. Зимой нам было сущая беда: двери разбитые, а часто их не было и совсем; звеньев в окнах не было наполовину; печей не было и в помине, а если и были где, то развалившиеся. Об отоплении не было и речи не только в училищах, но и в семинарии. Все сидели как пришли, только, вдобавок к большему горю, снимали шапки. Поднимется, бывало, метель, вьюга, в классе вертит снежный вихрь и несет из окон в дверь… Мы мерзнем, и сидим, конечно, без шапок. Жарко было только тем, кого пороли. Ну, те не могли остыть во весь класс. Мы, наконец, совсем окоченеем и начнем гудеть: погреться, погреться!.. Учитель выйдет в коридор. У нас и пойдет возня… Услышит нашу возню сосед-учитель, третий, выйдут все и во всем училище пойдет война. Но учителям тоже не мед был стоять в холодном коридоре на сквозном ветру. Им было хуже еще нашего: мы хоть возились, боролись, дрались на кулачки, а им хоть, по всей вероятности, и хотелось бы, по старой памяти, поразмять свои окоченелые члены, да, конечно, было стыдно. А классы наши были четырехчасовые, без перемен; утренние от 8 часов до 12, а послеобеденный от 2 до 4. До обеда и после обеда один и тот же учитель, по разным предметам. Учителей было по два в классе и учили поденно — ныне один, а завтра другой. В четыре часа на морозе камень треснет. А мы приходили за час до учителя; значит, пять часов должны были выдержать кое-в-каких лохмотьях, без шапок, на сквозном ветру и морозе. Это совсем не шутки! После обеда мерзнуть не полагалось и греться не давалось.

Учебных пособий у нас не было никаких и по нашей бедности, да и более потому, что их, в то время, вообще было очень мало. Во всем училище не было ни одной географической карты, а о глобусах мы не имели и понятия. Самые наставники наши не имели о них понятия. Однажды учитель Вазерский вздумал толковать нам по математической географии. Он из воску сделал шарик, всучил в него нитку, принес в класс и стал вертеть над головою. «Вот как, — говорит он, — ребята, вертится земля!» Географию мы учили от доски до доски, слово в слово: мы могли перечислить все государства со всеми их городами; но где эти государства, в каком направлении от нас, — мы не знали. Русские губернские города мы могли пересчитать со всеми их уездными, слово в слово; но смежны ли, хоть, например, Одесса и Варшава, рядом ли стоят Москва и Иркутск, — мы этого не знали. Мы не понимали, что и знать-то это нужно. Откатал по учебнику, и молодец.

Точно так же проходилась и арифметика. Мы учили все механически. В сложении мы только писали цифры под цифрами, подводили черту и складывали. О других действиях, особенно с неизвестными, мы не имели и понятия. И здесь-то опять начальство наше знало не больше нашего. Когда я был уже в среднем отделении семинарии, то ректор семинарии, архимандрит Спиридон, захотел нас на экзамене математики озадачить, и задал одному ученику задачу: «а скажи-ка, сколько лошадь может в день привезти воды?» Наставник наш М. И. Смирнов и говорит: «здесь, ваше высокопреподобие, вопрос ваш нужно дополнить: какая вместимость бочки, сколько привезено бочек», — но ректор покраснел и говорит: «ну, там уж это ваше дело!» Смирнов дополнил вопрос, и ученик сделал.

Начиная училищем и кончая семинарией, все предметы разделялись на главные и не главные. Главными все занимались, на неглавные никто не обращал внимания. В училище главными предметами были латинский и греческий языки. Зато уж этими предметами и занимались! Все время поглощено было этими языками. Но, зато, кроме латинского и греческого языков, никто не знал ровно почти ничего. Книг и журналов в то время, вообще, было мало, а то, что было, не было нам доступно. Но, главное, совсем не была развита потребность чтения. Училищный мальчик не читал ничего, кроме какого-нибудь Еруслана Лазаревича и Бовы Королевича и подобных.

Ныне, с развитием литературы, естественных наук и отмены разделения предметов на главные и неглавные, т. е. когда стали все предметы главными, классические языки пали, и в отцах и в детях явилась потребность чтения. В учебных заведениях наставники всех предметов требуют основательного знания их предметов. И при этом хотят восстановить прежнее знание классических языков? Да это прямо невозможно! В наше время классические предметы были паразитами и жили в ущерб жизни других предметов, но теперь это немыслимо. Нужно воротиться за 40 лет назад и жить той жизнью, какой жили в наше время, тогда знание классических языков возможно. Я сужу так по опыту на себе и на своих детях. Нужно у мальчика отнять все и дать одну латинскую грамматику, тогда он будет знать этот язык так, как знали его в наше время. Ведь в наше время — сказать смешно: русское красноречие, русскую словесность изучали на латинском языке! Зато на латинском языке писались даже стихи.

После обеда у нас было три дня письмо и три дня пение. На письмо все приходили со своими тетрадками, чернилами и перьями. Писавшие получше, в течение всего класса, чинили другим писавшим перья. Стальных перьев тогда совсем еще не было. Я был в числе хорошо писавших. Мы, во все время занятий, ходили по классу и только и знали, что чинили перья то тому, то другому. Я считался, как я сейчас сказал, хорошим писцом (это восьмилетний-то ребенок!), но у меня убереглись некоторые тетради того времени. Хуже этих каракуль, как я писал тогда, и не выдумаешь. Можно судить — каково было письмо остальных, если я считался хорошим писцом. Писаки-то были молодцы, да и писали-то, зимою, на морозе, на сквозном ветру, в метель, ну и выходило Бог весть что. Подойдет к иному остолопу, лет в восемнадцать, учитель и закричит: «что ты как скверно выводишь?» — Пе-ро не-хо-ро-шо. Учитель, не говоря дурного слова, схватит, хоть бы меня — чинильщика за волосы, да и поднимет кверху: «а ты, — трясет, — не ленись чинить-то, не ленись!»

Вспоминая о своем воспитании, не надивишься, как мне помог Господь Бог перенести все то, что перенес я!.. Но это все были еще присказки, а сказки еще впереди: и физическая, и нравственная гибель ждали меня в будущем…

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: