Ахилла

Ее самым ярким воспоминанием из детства было не событие, не явление, не случай из жизни, а состояние ожидания. Сейчас Наде казалось, что оно было постоянным. Каждый вечер она ложилась спать с надеждой, что завтра-то уж непременно все изменится и отец перестанет пить. Но ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц, ни через годы этого, увы, не происходило. Он так и умер в запое. К тому времени ее детство закончилось, Надежде было уже 17 и ее состоянию ожидания почти столько же. Впервые девушка освободилась от него, когда выпила сама. Дождалась! То, что пришло на смену — радость, ни с чем не сравнимое ощущение свободы, полета, счастья, — она никогда раньше не переживала. Как в сказке про Золушку, девушка вмиг превратилась в принцессу. Ласковое и такое дружелюбное прикосновение спиртного было подобно волшебной палочке феи.

Разумеется, Наде хотелось переживать такие чудесные превращения еще и еще. Она и переживала.

Надежда окончила университет, работала в школе учителем русского языка и литературы. Вышла замуж, у нее родился сын. Только главой их семьи стал алкоголь. Правда, вскоре он перестал объединять супругов: муж пил в своей компании, жена — в своей. Все чаще Надя стала приходить на работу «после вчерашнего». Обильным парфюмом и жвачкой пыталась заглушить запах, а если было совсем тяжко, вела учеников на «экскурсию» к озеру. Подростки, конечно, видели, что с их учительницей что-то «не то», но это, пожалуй, только забавляло их. Как-то Надежда Петровна уснула прямо на уроке, а проснувшись от дернувшейся вниз собственной головы, увидела множество устремленных на нее пар глаз.

Однажды, готовясь к уроку за 15 минут до него, читала параграф в учебнике. И с ужасом обнаружила, что никак не может взять в толк, чем же отличается разделительный мягкий знак от разделительного твердого — это она-то, специалист с университетским образованием была не в состоянии постичь правило для пятиклассников?! Тогда Надя впервые испугалась — не за работу, за себя. И с содроганием подумала: «Видимо, выражение «отпить мозги» имеет буквальный смысл». Но страх быстро прошел.

Потом начались прогулы, липовые больничные, выдумывание уважительных причин. Но Надежда была хороша собой, обаятельна, улыбчива, умела найти общий язык с детьми, их  родителями, сослуживцами и даже с завучем и директором. К тому же, Надежда Петровна была талантливым педагогом. Ее, что называется, проносило. Но в один совсем не прекрасный день ей попросту предложили уволиться.

Она закодировалась — «на всю жизнь». Правда, «вся жизнь» длилась всего полгода. И… снова понеслась безудержная пьяная карусель.

Трезвой Наде было плохо, пьяной — хорошо. Но удовольствие, получаемое от алкоголя, уже с лихвой стало покрываться проблемами, приносимыми им же. Тогда Надя, как говорят в народе, «подшилась». И опять ненадолго. Обаяние и общительность уже не помогали. Учительнице «с проблемами» приходилось менять одно место работы за другим, с каждым разом это делать было все сложнее. С мужем разошлись, а сын безумно страдал от алкоголизма родителей.

Сначала робко, потом все настойчивей Надежду стала посещать мысль о том, что она — алкоголик. Молодая женщина, понятное дело, тут же прогоняла из головы непрошеную гостью. «В конце концов, я ведь не пропила еще квартиру, не сбила человека, управляя в пьяном виде автомобилем, я, в конце концов, не стою под пивнушкой с синяком под глазом».

Но прошел год-другой, и Надя уже стояла возле той самой пивнушки с синяком под глазом, дожидаясь недопитых кружек и стаканов, и с жадностью глотала чужие остатки. Она могла, ничуть не смущаясь, в четыре утра звонить в двери к соседям и просить денег на выпивку. Выходила на улицу, безошибочно высматривала пьющую компанию и устремлялась к ней. Надежда уже нигде не работала, жить ей было не на что, она попрошайничала. О том, как жил и что ел ее сын, мать понятия не имела.

Однажды она была в запое уже много недель, пила что попало и где попало. Очнулась как-то, почти раздетая, на лестничной клетке незнакомого дома. Было раннее весеннее утро. Надя замерзла. Сквозь мелькающие обрывки полупьяных образов, мыслей, видений ее неожиданно пронзил вопрос, нещадно впившийся в больное сознание: «Если я сейчас умру, то в каком же виде моя душа предстанет перед Всевышним? Пьяной? И как она, пьяная, сможет оправдаться?» Наверное, это было первым, хотя и уродливым, размышлением в жизни Нади о Боге и вечности. Конечно, она и раньше просила Его: «Господи, помоги!», когда были особо тяжкие дни похмелья. Он помогал, и она о Нем забывала. Теперь же впервые женщина не просила, она — убоялась…

Шатаясь, Надя отправилась на поиски своего дома. Ходила, искала очень долго. Наконец нашла. Но, к ужасу своему, не могла вспомнить ни подъезда, ни этажа, ни квартиры. Неизвестно, сколько бы она так бродила полуголая по двору, если бы ее не увидела соседка и не позвала Надиного сына: «Иди, забери мать».

Дома Надежда сразу же уснула, а очнувшись, просить могла только одного — выпить. Сын, к тому времени уже 13-летний подросток, ответил матери простым вопросом: «А дальше что?» Она не нашлась что сказать. Начался ее мучительный выход из запоя. С белой горячкой, слуховыми и зрительными галлюцинациями, эпилептическим припадком. К тому времени Надя уже знала, что больна туберкулезом — допивание из чужих кружек и курение подобранных окурков не прошли бесследно. Она лишь не знала, что заразила этой страшной болезнью своего сына.

Оказавшись в туберкулезной больнице, Надежда натолкнулась на глубокое презрение к себе со стороны медперсонала. О ней, казалось, забыли все. Никто ни разу не пришел к ней в больницу. Надя искренне думала, что вскоре умрет, во всяком случае, до следующей весны ей не дожить. Врачи и не старались уверить ее в обратном. Она не боялась смерти — уж не может та быть страшнее алкогольного ада, который пережила несчастная женщина. Надежда боялась послесмертия. Но была настолько опустошена, растерзана, изуродована и почти уничтожена алкоголем, что не было у нее никаких сил относиться хоть как-нибудь хоть к чему-нибудь, она обреченно ждала конца.

Но все-таки она еще жила, и вот это махонькое, хрупкое, но живое в ней отчаянно рвалось куда-то? Куда?

Однажды краем уха услышала: по четвергам в больницу приходит священник. Желающие могут прийти к 16.00 в столовую. Едва переставляя ноги, Надя пришла. Спроси ее зачем, она бы не сказала. Но никто не спросил. Что говорил тогда священник, Надежда не понимала (фраза «отпить мозги» все-таки имеет буквальный смысл), она только слушала его голос, интонацию, и от них становилось легче, они убаюкивали. Возможно, она задремала, или глубоко задумалась. Когда очнулась, увидела рядом лицо священника. Они были в столовой одни.

— Как Вас зовут?

— Надя, Надежда.

— Крещеная?

— Да.

— Что, очень плохо?

— Я умираю… 

Священник тихо смотрел, и столько в его глазах увидела Надя доброты, понимания, сострадания, участия — того, чего она в своей жизни не видела никогда. К нему, а через него ввысь, к Богу рванулся кусочек жизни в Наде — ее душа. Из нее потоком хлынуло все то, что копилось в ней, как в сточной канаве, мучило, о чем старалась забыть, закопать в себе. Господи, сколько же грязи сумела она скопить за свою, в сущности, недлинную жизнь! Слова, порой бессвязные, вперемешку со слезами, стонами и каким-то нечеловеческим воем по временам только накрывались батюшкиным «Господи, помилуй!»… Потом, лежа на кровати в своей палате, женщина превратилась в один комок боли. Ее утопленная в алкоголе, истерзанная, искореженная душа, казалось, заполнила собой все тело. И из самого нутра ввысь, к Небу шел вопль: «Господи, помилуй, не дай умереть без покаяния!»

Из больницы Надежда выписалась в никуда. Ей было 40 лет, у нее не было ни друзей, ни денег, ни еды. Сын лечился от туберкулеза вдали от дома. А в квартире, в которой месяцами никто не жил и в которой были выбиты все окна, гулял ветер. Ни о какой работе Наде с таким диагнозом и думать не приходилось. Она чувствовала себя совершенно одинокой, находящейся на самом дне жизни. Ей некуда было идти, кроме одного-единственного места. Но она не могла пойти туда просто так.

Очередь на исповедь шла невыразимо медленно, то и дело впереди кто-то подстраивался, повернувшись ко всем, кланялся, произносил: «Простите меня, грешного», и устремлялся к аналою. Стоять Наде было тяжело, настолько тяжело, что временами казалось, что она просто рухнет сейчас на пол. Когда состояние ее приблизилось к критическому, кто-то рядом спросил: «Вы идете?» На ватных ногах она подошла к священнику, впилась глазами в Распятие и замерла. Все слова вдруг застряли в горле. «Слава Богу, что пришла, Надежда», — уже знакомый батюшка решил помочь ей. А Надя, оттого, что священник запомнил ее имя, ее — горькой пропойцы, почти потерявшей человеческий облик, залилась слезами. Они лились и лились, омывая каждый грех, принесенный ей Богу, словно делая его заметнее, виднее, как хозяйка омывает и обтирает каждый помидор, выкладывая его на прилавок. Казалось, не будет конца словам, грехам, слезам — ну как же, вся жизнь тут сейчас! Наконец батюшка спросил: «Каешься в содеянном?» «Каюсь…» Епитрахиль, разрешительная молитва, дорога домой. Дорога к себе. Дорога в новую жизнь. Назавтра было Причастие — Святых Христовых Тайн. Надя совершенно не понимала происходящего — Тайна же. Она только почувствовала, что исчезла боль. Совсем. Ее душа больше не болела…

***

С тех пор прошло 10 лет. Долгих лет. Счастливых лет. Вслед за душой восстанавливалось тело. Восстанавливалась жизнь. Мать с сыном выздоравливали, причем настолько, что через несколько лет оба были сняты с учета в тубдиспансере. Появилась работа, да такая, о какой и не мечталось даже в лучшие годы жизни. И еще много чего появилось. Надежда не пила, и это ей легко давалось. Ходила в церковь — по воскресным дням на литургию, по вторникам на акафист перед иконой Божией Матери «Неупиваемая Чаша». Раз в месяц — обязательно на исповедь и Причастие. По утрам и вечерам — вычитывала молитвенное правило. Соблюдала посты. Давала милостыню. В общем, вела самую что ни на есть христианскую жизнь. Прошлое, оплаканное и исповеданное, постепенно забывалось (прощена ведь). Надежда была довольна собой. И постепенно в этом довольстве все меньше оставалось места чувству благодарности Богу. Его бесценные дары начали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Попрошайки пьяно-бомжеобразного вида, стоящие у церковных ворот, стали вызывать чувство брезгливости. А на встречающихся спившихся женщин отклик в Надином сердце был только один: «Слава Богу, я не такая».

Но о том, какая она, Надежде пришлось вспомнить. И напомнил ей об этом сын. Именно он, ее кровиночка, стал воплощением того страшного прошлого, которое Надежда так беспечно и предательски забыла. Ему, многие годы убеждавшему мать, что он не будет пить «ни-ко-гда», хватило лишь одного года, чтобы вплотную приблизиться к той адской бездне, из которой, по милости Божией, удалось выкарабкаться Надежде. Случилось то, что в народе называется «с места в карьер» — сын бегом бежал по материнскому пути: он пил запоем, уже нигде не учился и не работал, воровал деньги у матери, просиживал их в казино, влезал в бешеные игровые долги, и Надежде, чтобы вернуть их, пришлось продать все ценные вещи, приобретенные за десять благополучных лет. По ночам ей часто звонили и просили забрать его пьяного, нередко жестоко избитого, и сам он уже не раз вскрывал себе вены в алкогольном чаду, благо, мать оказывалась рядом. Она, как могла, пыталась воспрепятствовать этому кошмару, испробовано было все, или почти все: уговоры, объяснения, разговоры «по душам». Мать приводила в пример свою жизнь, ругалась, шантажировала, запирала его в комнате, выливала спиртное в раковину, угрожала участковым, психушкой и ЛТП. В минуты полного отчаяния и бессилия Надежда недоумевала: «Как же так?! Ты видел всю мою страшную жизнь. Ты жил в ней! Ты сам убеждал меня, что никогда не будешь пить… И что?..» Иногда она подходила к запретной грани: желала смерти своему сыну, ей было легче убить его, чем видеть весь этот кошмар…

Вот и в этот раз она пыталась остановить его, уже нетрезвого, встала на пути к выходу, дико закричала последнее, чем могла ударить: «Ах так! Забыл меня пьяную? Ну так я вернусь!» Замахнулась, но он перехватил ее руку перед самым лицом. И тут мать увидела след на его запястье. Нахлынувшая волна воспоминаний обожгла так, что Надежда задохнулась, крик застрял в горле, земля ушла из-под ног. Боже мой! Да ведь это она, двадцать лет назад, точно так же, как теперь ее сын, хотела уйти из дома: ее ждала веселая компания. А трехлетний малыш не хотел, чтобы мама снова уходила. Он цеплялся ручонками за ее платье, он плакал и просил ее. Надежда была неумолима. Она отталкивала его, словно собачонку, но мальчик снова кидался с плачем вслед за матерью. Тогда она взяла сына за руку и прямо в запястье впечатала горящую сигарету. Малыш взвился от боли и зашелся в крике, а получившая долгожданную свободу мать выскочила за дверь… Вслед за этим воспоминанием пошли другие, не менее страшные: вот Надежда уже неделю не появляется дома и на работе. Оправдательного документа нет, и она начинает в кабинете директора выдумывать душещипательную историю о внезапной болезни ребенка, которая якобы случилась у мальчика в тот момент, когда он был с бабушкой в другом городе. Как, узнав об этом, кинулась она, мать, на попутках в тот город, как застала сына в реанимации, как перепугалась настолько, что не побеспокоилась ни о каком больничном. Ее тогда в очередной раз пожалели — не уволили. Довольная, что ей опять сошла с рук ее пьянка и обман, с чувством победительницы Надежда наконец-то явилась домой, и тут ложь обернулась явью — с порога она узнала, что «Скорая» только что увезла ее мальчика в реанимацию… А вот другая картина из прошлого: сын, уже десятилетний, не зная, как заставить мать перестать пить, распахнул окно, сел на подоконник лицом к улице и, свесив ноги с 8 этажа, начал считать до трех: «Потом прыгну»…   

Нахлынувшее прошлое накрыло Надежду подобно бетонной плите. Она была раздавлена, уничтожена. «Я не перенесу этого: ни прошлого, ни настоящего». И в тот же миг как будто кто-то (кто?) вернул ее к последним словам, брошенным уходящему сыну, и подсказал: «Ты так долго мучилась. Ты испробовала все. Зачем тебе такая жизнь? А ты только представь, как легко и хорошо тебе станет, если ты выпьешь…» «Да-да, выпить, станет легче, я успокоюсь». Надежда кинулась в комнату сына в поисках бутылки: «Должна же быть где-то у него заначка». Она нашла ее, бутылку вина. «Сейчас. Сейчас все мои муки закончатся…» И следом возник вопрос: «А что потом?..» Что будет потом, Надежда знала лучше, чем кто-либо другой. Из кладовой памяти потянулись цепью кандалов воспоминания о том, какой жестокой и мучительной бывает расплата за час веселья. Как раскалывается наутро голова, как сдавливает сердце и полыхает огнем печень. Как страшна бывает ночь, когда бросает то в жар, то в холод, а сон не идет, и ночные минуты кажутся часами. Как воспаляются мозги и словно превращаются в кипящую смолу. Но все телесные муки ничто в сравнении с теми страданиями, которые испытывает душа. Как ледяной струйкой в нее медленно вползает тоска и страх. Как ужасны и жутки бывают те видения, которые становятся реальностью на тот момент, а реальность эта — ад, вот он, рядом, сделай только шаг. Многие алкоголики не выдерживают таких пыток и делают этот шаг — кончают жизнь самоубийством. А ему еще могут предшествовать сломанные ребра, отбитые печенки, потеря друзей и близких, разводы, лишение родительских прав, увольнения с работы, отобранные квартиры, болезни, преступления, совершенные в пьяном виде… «И это все может стать будущим моего бедного сына», — со страхом подумала Надежда.

Память ей напомнила услышанную когда-то фразу: «Ни один алкоголик не собирался становиться таковым изначально». А уж ее-то мальчик точно не собирался. Страдалец, тринадцать лет своей жизни, как крест, нес он на своих детских плечах алкоголизм матери. И вот теперь, когда он сам оказался в том же рабстве, что же делает его мать, мнящая себя благочестивой христианкой, читающая еженедельно акафист иконе Божией Матери «Неупиваемая Чаша»?! Надежда отставила бутылку и подошла к иконе, долго всматривалась в знакомый образ: «Матерь Божья! Да ведь ему, сыну моему, не выбраться из этой чаши самому. Как Сын Твой, по пояс он уже в ней стоит, да только не в спасительной, а в губительной чаше. Ты, Матушка-Богородица, за спиной Сыновней руки раскинула-распростерла — и оберегаешь, и благословляешь, и осеняешь… А я? Господи! Прости Ты меня! За гордыню мою прости! За нелюбовь прости! За немолитву мою материнскую прости!..»

На столе осталась стоять бутылка вина. Непочатая.

***

Эта история самая что ни на есть правдишная. Прошло 15 лет с тех пор. Трезвых лет. Надя, уже пенсионерка, еще востребована и работает. Сын женат, у него двое детей. Мать и сын стараются не забывать своего прошлого, чтобы оно не стало их будущим.

В коллаже использован рисунок Вячеслава Полухина

Читайте также:

• Элвис Пресли и зелёные ёжики
• Церковь, алкоголь и кошка