Ахилла

В последнее время в медийном пространстве часто звучала тема национального нарратива, национального покаяния и поиска образа будущего. Так советник президента РФ В.Ю. Сурков опубликовал резонансную статью «Долгое государство Путина», а Преображенское Содружество Малых Братств уже не первый год говорит о национальном покаянии. Надо сказать, что эта тема неотделима от своей религиозно-философской основы. И споры о национальном нарративе часто носят именно религиозный характер. Об этой основе и о её влиянии на национальный нарратив и идёт речь в этом исследовании.

Постановка проблемы

После распада СССР, которому предшествовал крах советской идеологии и банкротство экономической системы, многие люди ощутили, что они оказались перед лицом метафизического вакуума. С одной стороны, открылись сдерживаемые советским строем шлюзы, и в страну потекли обильные потоки всего: от товаров народного потребления до фильмов и запрещенной литературы. С другой стороны, исчезли те цельность, единство, видимая безграничность внутреннего особого пространства, которые были характерны для советского общества. Советский человек был ущемлён как частное лицо: он был лишён частной собственности, ограничен в свободе; но зато он мог чувствовать общее своим, был приобщён к общенациональному макроуровню. Достижения в космосе, победы хоккейной сборной, успехи в науке… — всё это было и достижением «маленького человека». Этот «маленький», простой человек чувствовал плечо ближнего как того, вместе с кем он участвует в большом общем деле…

В 90-е теперь уже постсоветский человек занялся своей частной жизнью. Он пытался найти себя уже как индивид, как частное лицо, обретал частную собственность, искал свой личный путь в жизни. Но метафизический вакуум оставался. И он был связан не только с тем, что уменьшились географические границы внутреннего пространства. С особой остротой у многих заявляла о себе ментальная пустота: на место идеократии пришло, по сути, безыдейное государство. Это не означает, что в обществе не было разных объединяющих идей и концепций. Они были. Но тогда, в 90-е, ни одна из них не обрела статуса национальной идеи. Попытка привить России западническо-либеральный общественный образ жизни натолкнулась на существенное сопротивление, а порой и полное неприятие. Это было вызвано, во-первых, тем, что в России не произошло люстрации (поэтому многие бывшие представители партийной номенклатуры и КГБ смогли укрепиться на значимых должностях и в бизнесе). Во-вторых, в результате экономических реформ и приватизации многие слои общества оказались на обочине жизни, и появившийся негатив прочно прикрепился к т.н. либералам. И, в-третьих, главное, верховенство прав человека и закона, свойственное, как принято полагать, западному обществу, в России не образовалось. Соответствующие институты защиты прав личности не были сформированы. Отчасти по этим причинам, отчасти по другим западно-либеральной национальной идее противостояли те или иные виды имперской идеи, где Россия мыслилась как крупное геополитическое образование со своей сверхзадачей в мире.

В нулевых и десятых гг. XXI в. всё больший вес в обществе стала набирать т.н. идея русского мира. Это было вызвано отчасти и экономическим ростом, и присоединением Крыма, и попыткой более активно отстаивать и формулировать национальные задачи… При этом надо заметить, что идея русского мира, национальная идея единства русских несёт в себе проблемы, связанные, как минимум, с международным правом. Можно сказать, что сама эта идея имеет корни в размышлениях А.И. Солженицына о единстве России, Украины, Белоруссии и Казахстана, высказанных им в его программной статье «Как нам обустроить Россию»¹. Но надо заметить, что статья А.И. Солженицына была написана им ещё до распада СССР на независимые государства. Сейчас ситуация другая: попытка объединить русскоговорящих в разных странах неизбежно будет восприниматься как вызов всей системе международного права. Более того, центральной идеей Александра Исаевича была не идея единства русскоговорящих, а идея сбережения народа, демократия малых пространств. Эта идея противостоит имперской идеи расширения границ.

При этом проблема формулирования юридически безупречной и при этом полной смысла и позитивной национальной идеи, способной стать объединяющим началом, остается. Однако позитивный тренд в будущее вряд ли возможен без глубокого анализа прошлого, без ответственности за это прошлое…

И здесь хотелось бы обратить внимание на одно размышление, которое, по нашему мнению, не было в должной мере замечено думающим сообществом.

От национального нарратива к национальной ответственности и к национальной идентичности

19 мая 2017 г. д.ф.н. Г.Б. Гутнер в помещении Свято-Филаретовского института сделал доклад на тему «Национальный нарратив и ответственность за прошлое». В этом же году в журнале «Этическая мысль» (Институт философии РАН) вышла его статья «Национальный нарратив и национальная ответственность»². И в докладе, и в статье Г.Б. Гутнер размышляет о национальной ответственности и попытках преодоления тоталитарного наследия.

В этих размышлениях идёт речь о том, что прошло уже более ста лет с октября 1917 г., однако нравственные последствия тех и последующих событий, связанных с массовым террором, до сих пор ощутимы и сегодня. При этом большинство людей этих проблем либо не видит (и готово, например, даже саму фактическую составляющую массового террора предать забвению), либо, в лучшем случае ограничивается скорбным воспоминанием о жертвах. Голоса, произносящие слова «национальное покаяние», немногочисленны (отметим в скобках, что тема национального покаяния была темой 2017 г. в Преображенском Содружестве Малых (православных) Братств, однако, несмотря на частичную поддержку интеллигенции и церковных кругов, эту тему, пока, во всяком случае, не удалось вывести на более широкий общественный уровень (А.Д.)). Однако далее, в статье, Г.Б. Гутнер обращает внимание на то, что «благородный призыв» к национальному покаянию лишён какой-либо конкретности. Туманно видится как то, к кому обращён призыв, так и то, в чём именно должно состоять покаяние. Может быть, в этом кроется частичная причина того, что тема национального покаяния не получила широкой общественной поддержки?

В попытке определить эту конкретность Г.Б. Гутнер обращается к американскому, европейскому колониальному и особенно германскому опыту.

Так, в 2009 г. Конгресс США принёс официальные извинения коренным народам Америки. Речь идёт о том, что завоевание Америки колонистами было связано со страданиями коренного населения — индейцев. И вот, спустя несколько веков после событий, извинения были принесены. Важно, что в американском обществе по этому поводу был определённый национальный консенсус. Одновременно был изменён правовой, социальный и культурный статус индейцев, что отразилось на национальном нарративе, определяющем американскую национальную идентичность.

В странах Западной Европы также была взята ответственность за колониальную политику прошедших веков, что во многом привело к пересмотру т.н. империалистического нарратива.

При разговоре о германском посттоталитарном опыте Г.Б. Гутнер приводит четыре вида вины, предложенные К. Ясперсом в его книге «Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии». У К. Ясперса выделены следующие виды виновности: уголовная, «политическая» (когда статусом судьи наделяется государство-победитель), «моральная» (это вина не столько в правовом, сколько в моральном смысле, которую ощущает человек в своей совести) и «метафизическая» (виновность, вытекающая из солидарности и связанности между всеми людьми). Первые два вида виновности можно формализовать, два других — исключительно взятые на себя добровольно. В связи с метафизической виной возникает публичный аспект: метафизическая вина побуждает взять ответственность за то, что ты не совершал. Особенно это существенно, когда речь идёт о единстве семьи или единстве нации. В случае с нацией уместно использовать концепт национального нарратива.

При уточнении понятия нации Г.Б. Гутнер использует «мифическое понятие нации» К. Хюбнера, в котором национальная идентичность связывается с особой интерпретацией истории. История в таком понимании состоит из выдающихся событий, куда входят мифически окрашенные военные победы, революции, дни рождения выдающихся личностей, этапы становления государства… Эти события не только прошли и сохранились лишь в памяти, но они продолжают оказывать влияние и в настоящем. Таким образом, национальный нарратив — это определенным образом интерпретированный исторический рассказ, касающийся и прошлого, и настоящего.

Далее Г.Б. Гутнер, опираясь на работы Б. Андерсона и Э. Геллнера, говорит о том, что нация — это продукт определенных исторических обстоятельств. При формировании нации характерно, что возникают особые, ранее не встречавшиеся единства, к которым ведут и рост грамотности, и массовое распространение печатной продукции, и стандартизация языка и образования. Эти единства связаны с государством. Через технологии распространения информации национальный нарратив навязывается населению. При этом он легитимизирует нацию и все конституирующие её институты, в том числе государство. Национальный нарратив, как правило, оптимистичен в своей основе. Он указывает перспективу и скрытые возможности нации. Также он создает идентичность, которая важна для каждого человека. Поэтому неудивительно, что коррекция национального нарратива — довольно трудоемкий процесс, а признание национальной вины болезненно сказывается на идентичности.

В европейской истории, по мнению Г.Б. Гутнера, с конца XVIII в. практически одновременно происходили три процесса: процесс формирования европейских наций, появление и утверждение идеологии как особой формы мысли, становление историзма. Идеологии помогают индивидууму осознать собственную идентичность и придать осмысленность своему существованию.

При осмыслении германского опыта можно сказать, что национальный нарратив был сращен с преступным. Поэтому попытка придерживаться этого нарратива составляет нравственную и метафизическую вину. Но тогда, если национальный нарратив разрушается, невозможна и собственная идентичность, что чревато хаосом и бессмыслицей. Г.Б. Гутнер упоминает о «споре историков» — дискуссии, состоявшейся в Германии в середине 80-х гг. Одна из сторон спора предлагала восстановить в национальном нарративе образ непрерывной истории, который включает в себя и национал-социалистический период. Однако такой подход привел бы к отказу от призыва К. Ясперса солидаризироваться с жертвами режима и явить тем самым общечеловеческую солидарность.

Что касается нашей страны, то здесь Г.Б. Гутнер говорит о статье Г.П. Федотова «О национальном покаянии», в которой революция объявляется следствием отступничества народа от настоящего христианства. Россия свернула на путь строительства империи. Идеал правды и святости был принесён в жертву мощи и славе, и Россия, по мысли Г.П. Федотова, отреклась от Христа и преклонилась перед стилизованным по-православному Ксерксом. Однако, по мнению Г.Б. Гутнера, безусловно существующий нарратив, описанный Г.П. Федотовым, не был именно национальным нарративом, т.е. он не разделялся всеми слоями общества, он разделялся лишь небольшой группой людей образованного слоя. Поэтому и отказ от этого нарратива не мог стать национальным покаянием. По-настоящему национальный нарратив сформировался позже, в 30-е гг., когда сложились соответствующие условия: заметный рост грамотности, развитие радио и кинематографа, массовая печать… Этот нарратив успешно сочетал в себе советскую действительность и прошлое российского государства.

Можно сказать, что этот советский нарратив продолжает в какой-то мере формировать и настоящую действительность. У многих сильна ностальгия по советскому прошлому. Однако придерживаться этого советского (или, как говорит Г.Б. Гутнер, национал-большевистского) нарратива означает легитимировать и его преступления. В отличие от германского случая наш национальный нарратив был сформирован не до, а во время тоталитарного режима. Поэтому задача национального покаяния как смены национального нарратива представляется чрезвычайно сложной.

Национальный нарратив и национальная идея. Конкретизация проблемы

Итак, зададимся теперь вот каким вопросом: возможен ли, в принципе, такой национальный нарратив, который удовлетворил бы условиям, сформулированным Г.Б. Гутнером? А именно, может ли образованная элита предложить обществу такой национальный нарратив или даже такую национальную идею, в которой, с одной стороны, не было бы попытки уклониться от ответственности за прошлое в метафизическом аспекте К. Ясперса, а, с другой стороны, те единства, которые получили своё существование при формировании нации, сохранились? Стоит ли говорить, что в случае, когда ответственность за прошлое взята не будет, Россия так или иначе будет «наступать на те же грабли», возвращаться к той или иной форме государственного террора? Масштабной или выборочной, это уже другой вопрос. А, если при коррекции национального нарратива не удастся сохранить те единства, которые образовались в советское время, под угрозу ставится само существование государства со всеми его атрибутами: единство закона, границ, армии, финансовой и налоговой систем, образования и т.д.

Национальный нарратив неизбежно связан с образами будущего, с тем, что называют национальной идеей. От взгляда в прошлое и интерпретации этого прошлого зависит и образ будущего.

Рассмотрим теперь некоторые национальные нарративы и попробуем проанализировать их историческую перспективность.

Начнём с недавно опубликованной в «Независимой газете» статьи помощника Президента РФ В.Ю. Суркова³, в которой автор, можно сказать, предложил свой нарратив, высказал некое своё понимание прошлого, настоящего и будущего России. Мы не будем комментировать всю статью. Остановимся лишь на некоторых моментах.

«Долгое государство Путина»

В.Ю. Сурков, в частности, отметил, что в путинское время «контристорический распад России» был остановлен. Россия, по его мнению, не та страна, которая может «отмолчаться в массовке». Ей предопределено быть «собирающей земли» общностью народов. В.Ю. Сурков выделяет четыре основные модели государства, известные российской истории: Царство Московское (XV-XVII вв.), Российская империя (XVIII-XIX вв.), Советский Союз (XX в.), Российская Федерация (XXI в.). Автор статьи предрекает большое и славное будущее Российской Федерации XXI в., которую он называет государством Путина (т.к. предполагается, что именно при Путине закладываются основные государственные институты для будущего развития). Слышен призыв трансляции методов и подходов Путина как во времени (в будущее), так и в пространстве (за пределы страны). Методы эти заключаются в отстаивании суверенитета и национальных интересов в ущерб интересам наднациональным. При этом многие процессы в мире оцениваются в дискурсе военной риторики: интернет — не пространство свободы, а сеть, через которую происходит иностранное вмешательство во внутренние дела, за ширмой демократии проглядывает американское «глубинное государство», которое имеет враждебные и исключительно захватнические цели. А в путинской России нет никакого «глубинного государства». Наше государство не делится на глубинное и внешнее. Оно… «честное» и поэтому не скрывает своё «тёмное подсознание» в виде неприкрытой «хитрой» бюрократии и «брутальных конструкций силового каркаса». У нас западные многоуровневые политические институты ритуальны и не работают, т.к. не в силах преодолеть «гравитационное поле» глубинного народа, который живёт стихийно, ориентируясь только на «первое лицо».

Надо сказать, что в статье В.Ю. Суркова слышатся отголоски идей сторонников евразийства, в которых Россия мыслится не столько наследницей Киевской Руси, сколько Монгольской монархии. Поэтому у неё особый «кочевой» путь, особое «континентальное», а не «морское» умонастроение, особое «бытовое исповедание», которое основано на идеях личной преданности «первому лицу» и социальной безответственности. Эти ценности несовместимы с европеизмом и поэтому естественно образуют антитезу западным ценностям. При таком подходе и Московская Русь, и советский проект, и «государство Путина» содержат историческую правду, так как они подсознательно реализуют евразийский проект сопротивления Западу в содружестве с азиатскими народами…

Текст В.Ю. Суркова весьма показателен. Насколько он отвечает условиям, описанным выше? К сожалению, в тексте совершенно нет намёка на какое бы то ни было этическое измерение. Об ответственности за прошлое в смысле К. Ясперса нет и речи. При прочтении этого текста может показаться, что думающие элиты не призваны структурировать глубинную народную жизнь (тогда как по нашему мнению элиты несут ответственность за просвещение и развитие масс, как в отдельной личности разум обычно отвечает за управление чувствами и движениями тела). Общечеловеческая солидарность уступает место национальным интересам, поэтому концепции открытого мира и универсальных ценностей противостоит охранительная концепция узконационального русского мира и особых «глубинных» мифических народных ценностей… Причём и народ в такой картине оставляется на какое-то самопосрамление и саморазложение: его пороки «глубинны», пусть такими и остаются. Соответственно и всё политическое устройство как бы отбрасывается на более, чем сто лет назад. Современная конституция России слишком напоминает царскую конституцию с той лишь разницей, что вместо фигуры императора теперь мы имеем фигуру президента. Уровень единств снижается. Вновь возникает проблема этнической и религиозной ангажированности. Универсальное часто приносится в жертву, в угоду самобытному и часто даже тогда, когда это самобытное «с душком».

Не удивительно, что этот национальный нарратив, предложенный В.Ю. Сурковым, не адекватен вызовам и требованиям современности. Не удивительно, что и внешняя политика делает наше государство изгоем в среде цивилизованных стран. Это похоже на то, как если бы подросток не хотел расти, а стремился бы и во взрослой жизни оставаться с подростковой ментальностью и подростковыми комплексами.

Однако всё-таки обратим внимание на существенную мысль, высказанную В.Ю. Сурковым. России, действительно, предопределено быть «собирающей земли» общностью народов…

Попробуем теперь поговорить ещё об одном нарративе, который В.Ю. Сурков скрытно подвергает критике и от которого отталкивается. Это т.н. западно-либеральный нарратив.

Западно-либеральный нарратив. Возможен ли российский «аристотелизм»?

До сих пор при в общем-то удачных рыночных реформах, при создании устойчивой финансовой системы, частной собственности оказывается не совсем ясно, почему этот нарратив в массовом сознании был отвергнут. Действительно, у многих западно-либеральные идеи ассоциируются с бедностью, несправедливостью и анархией, характерной для 90-х. Но чем всё-таки плохи сами по себе западные демократические институты? Чем плохи подлинные, а не декларативные независимые суды? Чем плоха свобода выборов или свобода слова? Характерно, что эти атрибуты западного общества вовсе не отвергаются т.н. патриотическим лагерем. Многие критики либерализма охотно ездят в Европу и Америку, покупают западные товары… Но, если не в этом дело, то в чём тогда? В чём коренится причина неудовлетворенности? Возможен ли всё тот же ответ, что человеку не хватает сверхидеи, чего-то такого, ради чего он готов жить, и, может быть, даже готов отдать жизнь? Такую сверхидею может дать ему только то, что больше него самого: семья, общество, нация, вера…

Многие думающие люди (такие как Ф.М. Достоевский, С.А. Аскольдов, Н.А. Бердяев, Ю.М. Лотман, С.С. Аверинцев, М.Н. Эпштейн…) почти в унисон отмечали, что существенной особенностью русской культуры является её «принципиальная полярность», «дуальность», «бинарность»… Душа русского человека тяготеет к полюсам: либо стремится к святости, либо впадает в крайность звериного состояния. Промежуточное, срединное, специфически человеческое начало проскакивается. С.С. Аверинцев видит причину этого в том, что российской цивилизации была привита платоновская модель реальности с её расколом на мир идей и мир вещей⁴. Платонизм дал отблеск и на греко-православное христианство с чётким делением на рай и ад, на спасение и погибель. Тогда как на Западе возобладал «христианский аристотелизм», в котором прослеживается линия на опосредование крайностей раздвоения, «на пребывание идей в самих вещах в качестве присущей им формы». Это даже коснулось и посмертной участи: в католической сотериологии появилось чистилище, среднее место пребывания душ.

В 90-е была надежда на то, что и в России возможен средний, европейский, человекоориентированный путь, когда присутствует широкая полоса нейтрального поведения, общественных институтов, направленных ни на плохое, ни на хорошее… И «бинарная» система (по Ю.М. Лотману) сменится «тернарной» с широкой средней полосой…

Но маятник опять откачнулся дальше, пролетев точку равновесия…

Итак, формально Россия не отвергла западно-либеральный нарратив, но усвоен обществом он тоже не был.

При этом надо помнить, что либерально-рыночные реформы, которым предшествовали лозунги перестройки и гласности второй половины 80-х, возникли как отчаянная попытка исхода из советского прошлого. Однако сейчас во внутренней, внешней политике, а отчасти и в экономике происходит некоторый откат к советскости как таковой с опасным усилением роли спецслужб. Поэтому имеет смысл пристальнее всмотреться в т.н. советский проект и попробовать отделить в нём «добро от зла», хотя сделать это будет чрезвычайно сложно.

Две стороны советского проекта. Между тотальностью и тоталитарностью

Советская эпоха характерна помимо всего прочего некоей двуслойностью бытия.

С одной стороны, очень сильное и не всегда негативное место в жизни советского человека занимал официальный слой. И в нём, в этом слое было всё хорошо: ликующее единство сплоченных этносов во главе с русским народом, торжествующая справедливость в распределении благ (споры о том, какая экономика эффективнее, плановая или рыночная, решались догматически — ссылками на Маркса и Ленина), бесплатная всеобщая медицина и бесплатное образование, отсутствие безработицы, уверенность в завтрашнем дне. Во внешней политике декларируется борьба за мир. СССР — активный геополитический игрок не столько с защитой национальных интересов, сколько с отстаиванием единого интернационального мирного будущего всего человечества. Складывалось ощущение некоей полноты, светлой и гармоничной тотальности, когда все стороны жизни человека задействованы.

В сознании для простого человека тоже предполагалась ясность идеологических схем. Такая полнота и ясность была возможна, конечно, на каком-то религиозном фундаменте. И этим религиозным фундаментом стал атеизм. Атеизм как общий нулевой числитель всех религий освободил советского человека от религиозных споров и на корню устранил религиозные конфликты, обнулив их простым умножением на ноль.

С другой стороны, помимо официального слоя была темная изнанка в жизни советского человека. И в этом втором, скрытом, неофициальном слое советской реальности было всё ужасно. Агрессивно-захватническая внешняя политика, массовый террор государства в отношении собственных граждан в ленинско-сталинское время, голод и бездомность, отсутствие собственности, рабство прописки и места работы, отсутствие права на правду и права на свободу дискуссий. Квазимонополистическая советская экономика производит низкокачественные товары народного потребления. Высокая преступность, засилье тюремно-блатной «культуры» в неформальном общении. Всё это и многое другое делало жизнь советского человека дисгармоничной, подмывало советские лозунги. Вместо декларируемой свободы и радости бытия человек встречался с экзистенциальным кризисом и бессилием. Сознательное неверие не оставляло никакой надежды на помощь свыше. Мы теперь понимаем, что советский человек — это во многом человек страдающий…

Существенно то, что оба эти слоя бытия присутствовали одновременно. Сложность в анализе советского времени заключается в том, что два образа бытия, два слоя, добро и зло смешались до неразрывности. Причём оба слоя достигли как будто бы какого-то своего предела: предел позитивной тотальности и предел негативной, преступной, не достигающей полной полноты и потому подменной тоталитарности. Однако, первый позитивный слой не был нереальным, поэтому та степень единств, которая была явлена, уже осталась в памяти народа. А это очень важные и глубокие единства: единство религиозное, единство этническое, интернациональное, единство в достатке (точнее, в недостатке, но это в каком-то смысле вторично)… Именно эти единства теперь лежат в основе национальной идентичности, которая, по Г.Б. Гутнеру, начала формироваться в 30-е гг. XX в.

Возможно ли, пройдя через «игольное ушко» национального покаяния и отмежевавшись от наследия тоталитаризма, сохранить при этом то, что осталось позитивного в национальном «сухом остатке», и на основе этого сформировать новый национальный нарратив, выйдя в новую не тоталитарную тотальность?

Н. А. Бердяев в своей работе «Истоки и смысл русского коммунизма» говорит о неслучайности русской революции. По его мнению, советское государство наследует и Российской империи Романовых, и Московскому Царству XV-XVII вв. Мессианские и псевдомессианские идеи православного царства, требующие защиты царства и распространения правой, правильной веры оправдывали в глазах многих как существование борьбы со всяким инакомыслием внутри государства (не допускающей никакого плюрализма), так и необходимость расширения государства и экспансии идеалов православного мира за пределы государственных границ. Фанатичная борьба коммунистов с христианством была, по сути, перевернутой формой веры, не терпящей религиозного конкурента.

Идея православного царства во многом держалась на идее возможной святости человека. Русь известна целым сонмом святых, подвижников благочестия. Логично, что страна, где столько святых, будет именоваться святой. Отсюда, думается, и возникла идея Святой Руси (само словосочетание впервые появилось в XVI в. и связано с именем Максима Грека, хотя синонимы такие, как Небесная Русь, Христова Русь, Божья Русь были известны и раньше).

Сам концепт Святой Руси весьма серьезен и существует не на пустом месте. Поэтому стоит рассмотреть его отдельно.

Окончание следует

Иллюстрация: картина Оскара Рабина

—

¹ Александр Солженицын. Как нам обустроить Россию. Специальный выпуск. Брошюра к газете «Комсомольская правда» от 18 сентября 1990 г.

² Гутнер Г.Б. Национальный нарратив и национальная ответственность // Этическая мысль. 2017. Т. 17. No1. С. 94–109. УДК 172

³ Сурков В.Ю. «Долгое государство Путина» // Независимая газета. 11.02.2019 г.

⁴ Сергей Аверинцев. Два письма Михаилу Эпштейну. https://docplayer.ru/29839127-Prilozheniya-dva-pisma-mihailu-epshteynu-publikaciya-i-predislovie-mihaila-epshteyna-pismo-pervoe.html

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: