«Не надо нам воли! Пишите, что мы воли не хотим!»
16 апреля 2019 священник Александр Розанов
Отрывок из книги «Записки сельского священника». Под псевдонимом «Сельский священник» публиковался священник Александр Розанов, который сначала служил в Саратовской губернии, потом при Мариинской колонии Московского воспитательного дома. Записки публиковались в журнале «Русская Старина», охватывают период примерно с 1840 по 1880 гг.
***
Правый берег Волги горист и с ущельями, поросшими лесом. Волга смягчает климат, горы защищают от ветров, лес дает множество ручейков и речек, — все это вместе способствует разведению садов. И, действительно, в каждом ущелье непременно сады. Ущелья эти, в былое время, служили притоном беглым, бродягам, ворам, разбойникам и раскольникам. Но туда ж сумели засунуть лапу и землевладельцы. Как выродки всякого сброду и, вдобавок, народ приволжский, побережный, крестьяне — плут на плуте, каналья на каналье, народец отпетый, при удобном случае не прочь схватить вас и за горло.
Но и помещики, тоже, были соколы, в особенности некто И. И. Б. Из множества случаев его озорства скажу об одном: летом чрез его землю прогоняется множество гуртов скота. Сметит барин, что гонят гурт баранов, сядет верхом, а, кстати, — он был не последний наездник, возьмет с собой человек пять дворни и бросится в стадо. Овцы испугаются, шарахнутся в сторону, а у дороги, как раз, его хлеба. «Стой! — заорет барин. — Хлеба потоптал! Хватай баранов!» Гуртоправ хоть тресни, а за потраву барана отобьет. Или: выедет барин с людьми ночью на большую дорогу и стоит за кустом. Тотчас, как только кто из проезжающих поравняется, они и бросятся на него. Проезжающий испугается и бросится скакать, а барин за ним. Натешится досыта испугом проезжающих и повернет назад. Особенно он любил тешиться над хорошими экипажами.
Заслышавши об отпуске крестьян, он стал принуждать крестьян всеми способами откупаться на волю. Крестьяне тоже волю чуяли и даром денег давать не хотели, и порешили вытерпеть до конца. Одни из крестьян с малолетства занимались рыболовством, другие хлебопашеством и садоводством. Рыболовы во весь свой век не брали в руки ни сохи, ни цепа, а хлебопашцы и садоводы совсем не знали рыболовства. Прежде всего Б. рыболовов заставил пахать землю, а хлебопашцев и садоводов ловить рыбу. Эти рыболовы должны были платить барину те же оброки и доставлять столько же рыбы, как настоящие рыболовы, а между тем рыба у них не ловилась. Рыболов должен был вспахать, скосить, сжать, убрать хлеба столько же и так же, как исконный хлебопашец, а между тем работать он не умел и, поэтому, должен был работать на барина изо дня в день. Таким образом в один год остались все без хлеба.
Незадолго до манифеста я приехал в это селение, по своему делу, производить следствие. Между прочим, мне понадобилась к спросу одна старуха. Та пришла ко мне вся в слезах. «Что ты, — спрашиваю, — бабушка, плачешь?»
— Как не плакать-то, кормилец! Барин велит откупаться, а у меня денег нет. Ныне, чем свет, у нас сломали крышу с избы, стали уже разламывать потолок, как я пошла к вам. Прикащик кричит: откупайся, не то раскидаем всю избу!
— Избу ломают, а вы-то где же?
— Знамо, тут же в избе, куда деваться-то. Бабы воют, ребятишки плачут, а ведь холод-то, Господи!.. Послала уж двоих сыновей в С—в закабалиться к какому-нибудь купцу. Авось, Бог даст, кто-нибудь сжалится.
— Много ли барин требует с вас?
— Да восемьсот рублей.
— Много вас в семье?
— Работников-то только двое, да парнишка 15-ти лет, а то все мал-мала-меньше, да я, старуха. А что мы, старый да малый, только хлеб едим.
В эту же зиму, и все еще до манифеста, Б. велел порыть в степи, в овраге, верстах в пяти от селения, огромные землянки и согнал туда тех, которые или не хотели, или, по бедности, не могли откупаться, и согнал туда семейств по пяти в землянку. Не говоря уже о том, как они рыли мерзлую землю, сколько пришлось пролить слез и поту, о грязи, тесноте и духоте, у них не было ни воды, ни отопления. Состояние крестьян, говорят, было ужасное. Сюда же попала и та старуха, которая посылала сыновей своих закабалиться в С—в.
В то время, когда объявлялся манифест, в С…. губернии был расквартирован по селам Бутырский полк. В день объявления манифеста к И. И—чу Б. собрались все военные чины изо всех ближайших селений и деревень, человек до 20-ти. И. И. Б. и гости, все пришли в церковь. Крестьяне стояли, как бы не дыша: не шевельнулись и не вымолвили ни слова, но смотрели зорко и жадно впивались в каждое слово. И. И—ч Б., еще до чтения манифеста, пригласил нас к себе ночевать. Исправник не выяснял крестьянам ничего. Он хорошо понимал, что толковать с крестьянами небезопасно, потому что в доме И. И—ча как раз попробовал бы и плети. Закуска у И. И—ча была на славу. По выходе из церкви, крестьяне, разумеется, потолковали между собой и потом все — и свои, и чужие, — до нескольких сот человек, привалили к И. И—чу на двор.
Долго и хозяин, и гости ходили по комнатам из утла в угол молча и то тот подойдет к бутылке, то другой к графину. Наконец, один из военных вытянулся и говорит:
— У меня имение во Владимирской губернии, одни пески. Все крестьяне ходят у меня с коробками и платят мне оброку рублей по 150–200. А теперь?!
Другой: «У меня — в Новгородской губ. и одни болота. 10 мужиков у меня ходят с медведями и платят мне по 100 р. А теперь?!» Когда все подвыпили порядком, и пошла беседа нараспашку: «Эх, бывало, бери любую!.. А теперь?» Чего-то тут не наговорено, что-то тут ни вспомнилось!.. По всему было видно, что манифест был писан не спросясь ни бутырцев, ни И. И—ча.
Только я и исправник были люди незаинтересованные лично в это дело. У меня, конечно, была только собственная душа, а у исправника была одна крепостная девка, да и та, года два тому назад, сбежала и пропала без вести.
Положения о крестьянах не читал никто; читали его только мы с исправником, и то урывками. И. И—ч и гости обращались к нам с вопросами: «Вы читали Положение; что будет вот в таком-то случае?»… Если статья Положения была стеснительна для крестьян, то исправник говорил прямо, иногда даже немного и привирал в пользу помещика; если же стеснялся помещик, то он обыкновенно говорил: «Не припомню, ведь Положение-то вот какое!»… И при этом разводил руками, чуть не в аршин. «Мы с о. благочинным пробежали его, так, наскоро, теперь и не припомнишь». А сам шепчет мне: «Молчи, а то, пьяные-то, как раздразнишь, ни за что ни про что изуродуют».
Во время выпивки и толков И. И—чу докладывают, что пришли мужики и желают о чем-то переговорить с ним. И. И—ч пошел на двор, пошел за ним и я. И. И—ч вышел, и с своего высокого крыльца, с барскою важностью, начал:
— Ну, вы теперь не мои, вы теперь вольные! Теперь вас будут обирать и донимать и становые, и окружные, и сотские, и десятские, и всякий черт. Я заступаться за вас уж не буду. Живите, как знаете!
Мужики его, каналья на каналье, упали на колена и завопили: «Батюшка, отец родной, И. И—ч! На что нам волю! За вами мы, как за каменной горой, без вашей милости мы пропали! Теперь нас заедят, разорят вконец. Кто за нас без вашей милости заступится?! Не надо нам воли! Пишите, что мы воли не хотим!»
— Нет, нет, не могу! Вы теперь вольные, взяли у меня вас. Я больше заступаться за вас не буду!
— Отец родной, взмилуйся, похлопочи!
— Вставайте! Крючков! (управляющий) Дай им ведро водки!
И. И—ч ушел в дом, а я остался на крыльце. Меня мужики не стеснялись нимало и говорили откровенно все. Лишь только Б. ушел за дверь, как мужики: «Чтоб тебе сдохнуть, собаке! Измаял ты нас, раззорил в конец! Тебе мало, что отнять крестьян, тебя повесить бы надо, как собаку!» Крестьяне ругали И. И—ча на чем свет стоит, как говорится. Каждый, наперерыв один перед другим, старался бранью выразить всю свою душу, всю свою злобу и… в это же время пили его водку. Остальные, посторонние мужики услышали в кабаке, что Б. поит водкой, бросились к нему. Когда мужики выпили всю водку, я вошел в дом. Б. обращается ко мне:
— Вот как мы жили с мужиками! Им дают волю, а они: не надо нам воли! Мужик хоть дурак, а сейчас понял, что без барина ему плохо. А подносили им водки?
— Подносили.
— Пойти к этим мерзавцам еще потолковать.
Я пошел за ним. Лишь только Б. вышел, как мужики опять бросились на колена и заорали: «Благодарим вас, И. И—ч! Пишите, кормилец, что нам воли не надо, не хотим мы воли! »
— Нельзя, ребята, нельзя! Теперь уж вы не мои, теперь уж вы во-ль-ны-е! Да, во-ль-ны-е! Теперь уж живите, как знаете!
— Отец родной, сжалься!
— Нельзя! Крючков! Дай еще ведро!
А сам опять ушел; я остался. Мужики вскочили и принялись ругать пуще еще, кажется, прежнего, и еще с большим ожесточением. Они не знали, как выразить свою злобу. Выпито и другое ведро. И такая история повторялась раз пять и водки выпито ведер пять, если не больше. Одни мужики перепились и тут же валялись, другие подходили вновь. Хватил через край и сам И. И—ч, и тоже свалился; хватили и все гости, и разбрелись, кто куда попал. А мы с исправником пошли дочитывать Положение. Утром мы спросили себе чаю и уехали, не простившись со спавшим хозяином.
Читайте также:
Обсудить статью на форуме
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
