Ахилла

Из дневников 1918 года

2 Марта

Утром газета: делегация прогоняется. Мой логический вывод, что немцы придут, и отсюда разные практические последствия, которые я излагаю хозяйке. Старуха, однако, говорит:

– А может быть и так, что к самому Петрограду придут и повернут, и пойдут, и пойдут назад.

– Но как же это может быть?

– Не знаю, как может быть: у меня это вера такая.

К вечеру узнаю, что мир подписан, и сообщаю опять хозяйке.

– Вот, – говорит она,– вышло по-моему.

3 Марта

Обратная сила войны… Похабники… Косные души… Костяная сеть… Остается от личности кость – остальное, общее рассеивается в пространстве – вот когда настало время увидеть человека.

Игнатьевна после отъезда хозяев кормила голодных хлебом – я дал ей по 5 рублей за фунт, и она стала кормить меня.

Голодная повестушка

Теперь кусочком хлеба и фунтиком сахару можно приманить к себе человека: вот она теперь, как богатая невеста в прежние времена, думает: правда, он любит ее или ходит из-за продовольствия? Между тем он ходил, конечно, из-за нее, только ему нравилось, между прочим, что она в это время существует со своим хозяйственным уютом, самоваром, сухарями, маслом и всякой всячиной.

Вселение семейств красногвардейцев в буржуазные квартиры и конец колебаниям Марии Михайловны: он селится у нее для защиты от «вселения», и роман приходит к концу.

Любовался я Игнатьевной: тверская старуха шестидесяти лет; волосы совершенно седые, а лицо молодое, и бодрая, тихая и добрая. Когда ее хозяева уехали из Питера, стала она получать по пять фунтов хлеба в день и кормить голодный люд: тому кусочек, тому кусочек, а себе оставит не больше восьмушки. День пробудет, как хорошо ей: сколько людей подкормила пятью хлебами! бывало, в прежнее время одному рабочему человеку пять фунтов надо, и то недоволен – дай ему каши, сала, молока. А теперь по кусочку в одну шестнадцатую фунта надели человека, и как он уж рад-радешенек, благодарит, благодарит. Под вечер станет на молитву – спокойна душа! А что немцы идут – Бог с ними! стало быть, так нужно: будь мы хороши, Бог не попустил бы немцев, значит, мы заслужили такое наказание, за наши грехи немцы идут. И то сказать: ежели мы достойны, то и отведет Господь вражью силу, под самый город придут и повернут и пойдут себе домой, как французы в двенадцатом году. Спокойна душой Игнатьевна на вечерней молитве.

Не знал я Игнатьевны с ее пятью хлебами. Забежал как-то к хозяевам ее, говорит – уехали. Разговорились: то, се.

– А как же, – говорю, – хлебные карточки?

– Получаю, – радостно отвечала, – пять фунтов в день.

– Пять фунтов! дайте мне фунтик!

– Ну, что ж!

Отрезала фунт, а я ничего и не знал, что она этот фунт на шестнадцать человек раздает: даю ей пять рублей с полтиной, почем сам покупал у китайца. Обомлела старуха:

– За что же?

– А такая цена. Хотите, каждый день буду платить за фунт пять с полтиной.

Покачала головой и ничего не сказала. На другой день беру у нее два фунта для приятеля, потом заказ получаю и все пять фунтов по пяти с полтиной беру ежедневно, и платим Игнатьевне 27 рублей с полтиной.

Приходят и теперь к старухе голодные люди – ничего нет для них у Игнатьевны.

Бог подаст!

Денежки откладывала (нрзб.) до чего дошла: керенками не принимает – настоящими кредитками.

Неспокойная, не спит: видит, электрические лампадки горят и вдруг, неугасимые, потухнут, и их…

– Оружие искали: двадцать человек. Стучали, стучали: «Ломай!» – пол ломали они. Искали оружие, нашли деньги, взяли. На другой день прознали про лишние карточки (уполномоченный при обыске).

И так осталась Игнатьевна без хлеба и без денег и ходит злая-презлая между электрическими лампадками и все на большевиков, все на большевиков валит и просит немца на них.

6 Марта

Наконец-то решилась хозяйка моя купить конину, опустила ее в святую воду и подготовила вообще к вкушению котлет такую обстановку, будто мы грех какой-то совершаем, не то человека, что ли, зажарили. И стоит она у печки старая, голодная, страшная и будто говорит: «Фу-фу, русский дух!»

Видел я сегодня – батюшка мой! – будто сон припоминаю ночной, как же это так? Я хотел только вспомнить и записать, что видел, слышал и передумал за день, а будто сон, самый настоящий сон хочу вспомнить. Или ночь так опутала день, что ходишь наяву, как во сне? Шевелится какой-то хаос событий, который в снах и не считаешь, из снов вспоминаешь только хитрую цепь приключений. Так и тут, в эти ночные дни, вспоминается только чушь пустяковая…

Снились мне какие-то, не вспомню какие, добрые и умные звери, между ними была и моя собака Нептун, и как-то эти звери – не помню, как – помогли людям в их ужасных падениях, выводили их и доводили до состояния своего, гораздо более высокого, чем нынешнее человеческое.

Одни верили в народ, поклонялись народу – что теперь от народа осталось? Другие верили в человека – что теперь от человека осталось, «где человек»? И третьи верили в себя – эти раздеваются теперь: оказывается, вера их была не в себя, а в одежду свою, они теперь снимают одежду, а за ней другая показывается, как из большого красного пасхального яйца – синее, потом откроешь – зеленое, и все меньше, меньше до последнего, желтенького (нрзб.), которое уже не раскрывается.

Думали – Москва, пропала Москва, думали…

Думали – крестьяне, пропали крестьяне, думали – казаки, пропали казаки, думали – Москва, фукнула Москва, Дон, Украина, и остались немцы и голые Советы солдатских дезертиров и безработных рабочих.

Нет больше на улицах голубей – их незаметно выловили удочками, а может быть, многие и сами погибли без еды.

Самоубийство собаки. Собака голодная, облезлая шла, качаясь, по Большому проспекту, на углу 8-й она было упала, но справилась, шатаясь, пошла по 8-й, навстречу ей шел трамвай, она остановилась, посмотрела, как будто серьезно подумала: «Стоит ли свертывать?» – и, решив, что не стоит, легла под трамвай. Кондуктор не успел остановить вагон, и мученья голодной собаки окончились.

8 Марта

«Передышка» уже сказывается: Петербург пустеет, и вообще прежний страстный интерес к событиям в России не мог бы теперь оправдаться с общей точки зрения: наше отходит на второй план, судьбу мировой войны теперь не мы будем решать, мы теперь провинциалы от интернационала.

Деспотизм и дитя его большевизм — вот формула всей России.

10 Марта

Эта свобода ведет к проститутству: немцы хотят сделать из России проститутку.

11 Марта

Хотели делиться и равняться по беднейшему, безлошадному, но тогда пришли безногие и безрукие: «Как же, – говорят, – нам быть, равенство не получается». Думали, думали, как тут быть, и решили обрубить себе руки и ноги… Обрубили и когда потом хотели на работу идти, смотрят – и идти-то не могут: ног нет. Стали допытываться, как же подойти к такому делу, с кого взыскать: тот на того, тот на того говорит, хотели подраться – рук нет. Тогда стали болванчики друг в друга плеваться и тем делом по сию пору занимаются.

– Вы ее идеализируете!

– Что значит идеализировать? говорить хорошо о том, что мне нравится. Да, она мне нравится, и я ее идеализирую.

– Значит, видите не то, что есть.

– Я вижу то, что мне нравится.

– Так вы скоро в ней разочаруетесь.

– Ну, что же: наше время скорое.

Хозяйка моя все ищет дочери своей жениха, уже весь человек брачный обобран, уж и в церкви не венчают, уж и в комиссариате не заключают условия, а расписываются прямо на стенах пальцами, а она все еще благоговеет перед словом «жених».

14 Марта

Годовщина революции (27-го февраля). На Василеостровской набережной завалилась лошадь, никто не убирал ее, вокруг снег, лед – горы целые сложенного льда. Дня три лежала лошадь и стала уже врастать в снег, сплющиваться, как вдруг однажды я заметил, что она опять стала выделяться надо льдом и снегом, кто-то вытащил ее из залежа и вырезал филей. Потом стали собираться собаки и глодать ее, и драться из-за нее и брехать. Так долго стоял гомон собачий у скелета, и ноги, замерзшие, обглоданные, высоко торчали.

18 Марта

Так вот оно что значит: «Звезды почернеют и будут падать с небес». Звезды – ведь это любимые светлые души людей – оглядываюсь вокруг, спрашиваю себя назвать хоть одну душу-звезду, за которую хотелось бы дальше терпеть, и нет ее, все мои звезды попадали!

Господи, неужели ты оставил меня, и, если так, стоит ли дальше жить и не будет ли простительным покончить с собой и погибнуть так вместе с общей погибелью?

Вот она, тьма тьмущая, окутывает небо и землю, и я слепой стою без дороги, и пластами вокруг меня, как рыба в спущенном пруду, лежит гнилая русская человечина.

Так или так – все равно! Умереть ли нужно, жить вместе (нрзб.) нельзя, а как умереть, все равно: убить себя или жить…

Нет, нельзя убивать себя.

Хорошо генералу, который весь живет в храме своей чести и убивает сам себя, если храм оскверняется, но я знаю, что есть высшее – умереть, отдавая жизнь за других.

За кого же я отдам жизнь свою?

20 Марта

Все говорят, что из Петрограда нельзя выехать, разные запрещающие выезд декреты, забитые дороги – будто бы сами комиссары чуть не с палкой в руке должны пробивать себе путь в Москву, и народ простой по дорогам из Петрограда будто бы валит на подводах, и пешие с котомками.

Другой и рад бы выехать из Коммуны «вольного города» в Россию: все-таки теплится такое чувство, что Россия жива еще и лучше бы там быть, а не тут, в Коммуне; хотя, по правде сказать, в последние дни относительно продовольствия стало здесь вовсе неплохо, но уехать…

Случилось так, что выехать мне стало необходимо: получил худые вести из дома – как уехать? Системы нет – рад бы к большевикам, да не знаешь, как подойти. Способ – взятка, но это умеючи, командировка – министерство земледелия: пустое министерство. Счастливый день: грузчиком поезда – из Царского, телефон, 77 вагонов, кондуктором, закинул удочку в воздушный флот (фантазер) – похоже, на Львов: лакеем, околоточным. Нет ходов, а чувствуешь, что есть ходы… Всех спрашиваю.

Окончание следует

Фото Михаила Пришвина, цикл «Колокола. Троице-Сергиева Лавра», 1930 г.

Читайте также:

• Горилла поднялась за правду

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: