Ахилла

Как в нашей церкви принято относиться ко всему «неприкасаемому», что есть в алтаре? Мой сын не должен был — даже случайно — коснуться престола; нельзя и пройти перед ним. Чтобы предотвратить такое «кощунство», священнослужители готовы устроить скандал, оскорбить человека или напугать ребенка. Если смотреть шире, подобный подход к святыне создает риск соблазнить входящего в храм, навсегда отбить у него желание иметь что-либо общее с Церковью. За этим подходом скрывается определенная модель мира, которая так или иначе обычно усваивается духовенством.

Согласно этой модели, весь мир — это обитель злой силы или, по крайней мере, такого начала, которое не заслуживает уважения; материя этого мира есть лишь объект эксплуатации, но не уважения, почтения, благодарности. Посредством неких магических действий из этой материи выделяется священная область, являющаяся, в отличие от всей остальной материи, объектом не эксплуатации, а служения, и если все в мире должно рассматриваться как средство для удовлетворения наших нужд, то священное становится целью: не престол для человека, а человек для престола. Из уважения к святыне к ней не следует даже прикасаться, но к несвятыне можно относиться как угодно.

Такому подразделению материи соответствует деление людей на духовенство и мирян. Первым, в отличие от последних, можно прикасаться к святыням. Логика, лежащая в основе таких запретов и разрешений, казалось бы, такова, что есть вещи, столь святые, что следует бояться оскорбить Бога небрежным обращением с ними. И, чтобы избежать кощунства, нужно как можно меньше прикасаться к ним. Поэтому нужно по возможности отстранить от них тех, кому прикасаться к ним нет необходимости. С другой стороны, те, кому по долгу службы приходится к ним прикасаться, должны это делать только в случае нужды и, естественно, с благоговением и страхом.

На деле, однако, все это вырождается в нечто иное, а именно деление людей на посвященных и непосвященных. Этому делению верующих, которое исторически сложилось в нашей церкви, в противоположность существовавшему в древности пониманию всех крещеных как «царственного священства», посвящены глубокие и до сих пор мало цитируемые работы прот. Н. Афанасьева. Первым просто можно то, что нельзя последним, и при этом можно как угодно, а последним вообще нельзя. Чтец должен бояться задеть стихарем престол, когда он в тесноте проходит мимо, а дьякон может облокотиться на него, когда угодно, например, во время спора с кем-либо из собратьев о том, чья машина лучше. Таким образом, запреты на прикосновение к священному, вместо того чтобы воспитывать благоговение, служат лишь для обозначения тех, кто принадлежит к особой касте в церкви. И те нередко своим правом пользуются — без нужды, чтобы показать свое превосходство. Так из средства богообщения святыни превращаются в «памятники», которые никому не могут служить, но сами нуждаются в служении.

Казалось бы, цель всего — человек, его спасение. Ради человека Бог стал человеком, учредил Церковь и все, что считается святым в ней. Евхаристия есть средство спасения человека, приобщения его к Богу; при всей своей святости это именно средство. Ради этого средства существует все остальное в храме — алтарь, престол, жертвенник, священные сосуды и т. д. Тем не менее, человека, являющегося тем, ради чего все это, можно оскорбить, унизить, попросту соблазнить и лишить спасения, ради ограждения от его прикосновения святыни — того, что в отрыве от человека, от служения ему, не имеет никакого смысла.

Христос укорял религиозных вождей: если кто поклянется жертвенником, то ничего, а если поклянется даром на жертвеннике, то повинен; но что святее — дар или жертвенник, освящающий дар (Матф. 23: 18-19)? Но ведь так же и здесь: если кто оскорбит человека, ничего, а если лишь коснется престола, повинен; но ведь престол обретает свою святость, да и просто необходимость, только как средство для освящения даров, служащих для спасения человека. Человек, являющийся целью всего, что имеется в алтаре, приносится в жертву тому, что является средством и даже средством средства.

Как посмотреть на все это в правильной перспективе? Зачем вообще что-то «освящать»? Чтобы человек боялся к этому прикоснуться или выбросить, или еще как-то не так с этим обойтись, тогда как ко всему остальному принципы обращения с освященными предметами не относятся?

Согласно литургическому богословию прот. А. Шмемана, все, будучи сотворено Богом, призвано стать путем к Нему и средством общения с Ним. Никакая вещь не является нейтральной. И когда мы что-то освящаем, мы не выделяем это из всего как святыню в отличие от профанного, а лишь подчеркиваем истинное назначение всего в мире. Хлеб Евхаристии — это не просто хлеб, являющийся объектом поклонения в отличие от всего остального хлеба, который можно попирать ногами. Евхаристический хлеб является в своем роде единственным истинным хлебом — хлебом, который в полной мере исполняет свое назначение. Тем, чем становится служебная просфора на Литургии, призвана стать вся материя. Когда некая просфора становится Телом Христовым — это не привилегия этой просфоры, а подчеркивание назначения всего хлеба, всей пищи и всего мира. Каждая песчинка, все, к чему мы относимся как к грязи, призвано стать тем, чем становится Агнец на Литургии — материей, обнаруживающей Присутствие Божие, средством общения с Творцом, сотворившим все для служения человеку в его пути к Нему.

В развитом Шмеманом понимании материи как потенциального средства богообщения можно видеть и богословское основание святоотеческой заповеди все воспринимать как дар. Человек ничем вполне не обладает, в том числе и самим собой. Ничто не является его безусловной собственностью. Вот, проехал на машине — слава Богу, что позволил воспользоваться этой вещью во благо; спасибо самой этой вещи, что послужила мне сегодня. Благодарность за все, потому что ничто не верно, всего может не быть, каждая минута хоть какой-то радости, света, удобства — это дар, а не привилегия или плата, на которую ты имеешь право.

Источник