Обеспечить возрождение. Часть 5
27 января 2018 Carina Topolina
Предыдущие части тут.
***
Мама и сестра его супруги купили дом в получасе езды от этого города, чтобы почаще бывать у своего духовника — известного лаврского старца.
Когда он вернулся домой, все сразу поняли, что с ним случилась беда.
Вот он сидит за столом дома у жены. Пьёт пустой чай. Кусок в горло не идёт.
Супруга молча стоит за его спиной. Обнимает его за плечи и целует в макушку, как дитё.
— Гошенька, милый… — только и успела сказать Дуня.
Он молча взял её руку и прижал к губам.
Зашла теща и громко сказала:
— Молчит, как воды в рот набрал. Шо, за полгода-то рассказать нечего? — спросила она с обидой. Но он молчал.
Видя его сумрачный вид, теща ушла на кухню.
— Родная, — сказал он жене, — поедем к духовнику. Как можно скорее. Я спрошу у сестер, как он принимает. Нам теперь недалеко…
— Да, конечно, — тихо ответила Дуня.
Он выдохнул.
Хорошо, что они всё же переехали сюда перед самой женитьбой. Теперь и его сестры рядом. Стали приезжать в гости, рассказывать о возрождении духовной жизни, о чудесах по молитвам старца, происходящих в монастыре. Это немножко его раздражало, но было не до них.
***
Утро освещало церковный двор. Служба уже закончилась. Прихожане, переговариваясь, выходили из церкви. Отец Георгий наблюдал за ними, стоя недалеко от дверей храма. Он поправлял седые пряди волос, которые то и дело падали с высокого лба на лицо. Они пропахли ладаном. Неизменное странное чувство возникало у него каждый раз, когда он дотрагивался до своих седин…
«Вот и я уже старый… Наверно, скоро мне уже туда…»
Потому что седина — это мертвое… Сухие и ломкие, лёгкие, как пепел от догоревшего костра, по-прежнему длинные и растрепанные волосы как будто нарочно пытались спрятать оставшиеся угольно-чёрными брови и огромные, глубокие, карие глаза, от которых разлетались во все стороны черные стрелочки ресниц. Его взгляд оставлял впечатление надолго. Теща по этому поводу выразилась иронично: «Одни глаза остались», — сказала она ехидно.
Стоя в церковном дворе, он смотрел на женщин. Все лица знакомые, привычно-тусклые. Он не приглядывался, а наблюдал. Скучно…
Он, казалось, уже знал о своих прихожанках всё. Те из них, которые когда- либо загорались счастьем и любовью, наполнялись радостью от жизни — сгорели за считанные месяцы замужней жизни. Но самое страшное — многие потухли, даже не зажигаясь. Немногочисленные мужчины на приходе почти никогда не улыбались. Они были мрачными, усталыми, напряженными.
«Вот она, жизнь… Ну, а какая же она ещё может быть? Всё остальное — обман, мы это придумываем, чтобы оправдать свои слабости. Якобы нам чего-то не хватает, какого- то счастья… Разве Христос где-то говорил, что будет легко и радостно, что нас будут любить? Но мы не можем, не хотим это принять. И сколько сил тратим на бессмысленные вещи…» — думал он, вспоминая выслушанные на исповеди рассказы.
«Лучше оставить всё, как есть… Ничего не трогать. Будет только больнее. Освободимся мы от боли только ТАМ», — говорил он прихожанам. Но надо отдать ему должное, батюшка применял всё вышесказанное прежде всего к себе.
Чаще всего в знак согласия ему кивали головой и крестились на иконы.
И он, провожая их, благословлял и улыбался своей обычной улыбкой, за которую его считали никогда не унывающим, бодрым и сильным. Да, он пил. Но кто не пьёт? Кто не пьёт, тот ещё чего-нибудь…
А о жизни уже давно так мыслил отец Георгий: не может быть никакого счастья, радости на земле. А любовь — это всегда боль. Она постоянно нарастает и в конце концов — убивает. Даже Христа любовь привела на Крест. И нас убила бы сразу, если бы не маленькие радости. Но их может быть не больше, чем ровно столько, чтоб просто выжить хоть как-то. Никак не больше этого. Потому что все мы грешники. Вот он сам согрешил тогда. Покаялся… Но вокруг столько греха и смерти — в этом и живём.
Как в клетке живет и его душа, та самая птичка Божья, которая любила небо и облака, и даже их отражение в воде. Ароматы привольных полей и лесов, полеты над землёй, которая казалась теплой грудью матери. Она всегда, всегда ждала, жалела, питала, давала покой после длительных полетов. А когда его душа летала — воздух был наполнен светом и радостью. Нигде не бывало больше так хорошо, как тогда, когда его миром было огромное поле с одной стороны, река и лес — с другой, а сверху голубым куполом или облачным одеялом его укрывал любящий Творец. Дни, проведенные в одиночестве, были наполнены смыслом. Всегда.
***
Всё это вспоминалось иногда. Вспышка, которая озаряла его сознание, утомленное рутиной. В такие мгновения он чувствовал себя живым, настоящим. И он немного хитрил, чтобы это случалось почаще. Но рутина была всегда сильнее в этой борьбе. Теперь ему не надо было идти в поле или в лес, к реке. Стоило только взглянуть на жену — и он воскресал, счастье возвращалось в уже одряхлевшее и изнемогшее сердце. Всё, что было ему нужно — просто смотреть на неё, когда она делает самые простые вещи.
Он пристраивался рядом, стараясь помочь ей в каком-нибудь нехитром деле, а сам украдкой любовался своей красавицей. В ней была вся его жизнь. Тот рай, в котором он когда-то жил в одиночестве, он спрятал в ней. Только с ней хотел его разделить. Еще задолго до встречи со своей любовью, он быстро находил утешение в надежде, что не всегда будет один, и в любимой всё это вместилось, и сам он находил безграничное счастье, растворяясь в ней без остатка. Он никогда не думал о своей жизни иначе. Эта жизнь дана ему для того, чтобы отдать её.
Когда в окно заглядывало солнце, он иногда видел, как лучики играют на золотистых волосах. Уходя, они оставляли в них запах солнечных дней, а он улыбался, забывая обо всём. Представьте себе — его жена всего однажды за двадцать пять лет уехала без него на две недели. Так он весь извелся, не находя нигде покоя без неё, без её тихого голоса и светлой красоты…
Предав её по молодости и неосторожности, все последующие года он прожил, ища пути назад, в те счастливые мгновения, когда никто из них и не думал о таких поворотах. Их, этих мгновений, было немного, совсем чуть- чуть. Но это было куда сильнее сегодняшнего дня. Он видел свой рай прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки. Но войти в него не мог.
Он плакал украдкой, а за домашними делами и в гараже, копаясь во внутренностях старенького авто, пел «Седе Адам прямо рая» древним напевом шестого гласа, старинное песнопение, ожившее благодаря батюшкиному хрупкому звенящему тенору. Он выучил его в детстве, потому что отец батюшки частенько его пел и тоже плакал, совсем как он сам теперь. И больше ему не за что осуждать своих родителей. Он плачет о своём грехе, глотая украдкой слёзы — вместе с водкой, вместе ненавистью к себе. А полюбоваться супругой получается всё реже. Время летит очень быстро, она всё более устает, отдаляется, грустнеет и отвечает ему всё резче, все суровее. Прошлое настигает его. Вот и ее волосы потускнели, поседели, поредели. Но он не может, просто неспособен видеть их такими. Но куда от этого убежишь?
Она почти всё время молчит.
А он, иногда вспоминая, что его душа была птичкой Божьей, отчаянно хочет вырваться из клетки. Из череды похожих дней, связанных между собой церковными праздниками и трудами, цепочками обязательств, бед — больших и маленьких.
Они совсем почти не разговаривают больше. Батюшка задыхался от этого. Да, он пытался взлететь — но каждый раз падал. Его находили пьяным в поле, у леса…
Он лежал лицом вниз на земле и ничего не помнил. Не пить уже не мог. Его жизнь давно превратилась в замкнутый круг, где причины и следствия несчастья перетекали друг в друга. Иногда ему казалось — так хочу на свободу! Вырвусь, чего бы мне не стоило! Но пытаясь убежать из тюрьмы прошлого, вылететь из клетки, он, птаха Божья, разбивался в кровь.
И он перестал пытаться. Какое же сразу наступило облегчение!
Выбившись из сил, теперь его душа питалась крохами с чужих столов и совсем перестала летать. Каждое движение изувеченными крыльями причиняло страшную боль. И поэтому теперь птичка Божья тихонько ходила по земле мелкими шажочками, почти всегда глядя в землю, в поисках пропитания.
Он теперь не говорил о высоком, избегал музыки, которая тревожила душу, и за всю свою взрослую жизнь ничего не нарисовал. Всё это он оставил как пустяшное, а то и вредное, там, в далеких днях в поле, у реки, в лесу, к которым он теперь возвращался только пьяным.
Его связь с небом оборвалась. Чтобы не думать об этом, — он попросту был не способен в своём теперешнем состоянии ни на какие переосмысления — он часто повторял одно и то же.
— Главное — служение. Богу, людям…
Он привык служить. Конечно, была какая-то отдача, но маленькая. По сути, ему было очень одиноко, особенно дома. Но и вне дома было не лучше. Он так и не нашёл собутыльников, ни одного. Пил батюшка один, закрываясь в своей комнате.
А выходя из запоя, решительно и быстро разгребал завалы в домашнем хозяйстве, отправляя жену по врачам и на уколы и капельницы с витаминами, чтобы она восстановилась. Она ведь тоже работала. Сначала, недолго — в соборе в городе. Потом устроилась в тот большой монастырь, при котором жили сестры отца Георгия, чтобы быть ближе к духовнику. Сюда же приехала после смерти отца тетя Валя. По той же причине — ближе к духовнику. К тому самому, к которому они пошли вместе с молодой женой после его возвращения из села, на исповедь и за советом, как жить после такого падения.
***
И после этого настоящим главой их семьи был уже не отец Георгий. Седовласый игумен, известный старец и провидец — вот кто решал все недоуменные вопросы. Его слушались, ему подчинялись. А он, отец Георгий, потерял своё место, за возвращение которого с переменным успехом боролся всю жизнь.
С ним месяцами никто не общался, ничего не обсуждал. Чаще всего он запивал это дело крепким алкоголем, но трезвым видел, что нет у домочадцев и между собой никакого общения. Иногда он над ними смеялся, но в ответ его дружно обзывали алкашом и похотливцем. Всё очень просто — кто пьёт, тот и к блуду склонен, и убить может.
А ведь трезвым батюшка служил. Служил Богу и людям, до полного изнеможения. Он брался на приходе за любое дело, даже уборки не чурался. И во дворе, в том числе, много чего благоустроил своими руками. Руки у него большие, натруженные, жилы и сосуды торчат бугорками под кожей, покрытой пятнышками и ссадинами. Обе руки у него были сломаны в разных местах. Это он на крышу храма и под купол лез по стремянке, а она на него падала.
«Я нужен, я полезен!» — эта мысль опьяняла его сильнее вина. В запой он уходил, только когда уставал до такой степени, что не мог делать ничего. Только сходить к соседям, чтобы затариться самогоном. Пару раз он ездил куда-то на своём стареньком «опеле» по селу. Укатился в канаву. Сам без ущерба, а вот машину помял. Ну, это быстро поправили по знакомству. Трезвым он гонял, выжимая предельную скорость, и представлял себя за рулём крутого внедорожника.
Один раз домочадцы обступили его плотным кольцом, требуя отвезти их в монастырь на машине. Батюшка думал, что они заметят, что он выпил, но они не заметили. Почему-то никто не хотел дойти до станции и проехать немного на электричке. Погода и впрямь была не лучшая для прогулок. Он согласился.
И опять вылетел на обочину. Теперь без перевертышей, но его домочадцы, не получившие ни одной царапины, решили, что их спас Бог. Они, конечно, всё рассказали своему духовному руководителю.
Прошло несколько месяцев, и из очередной поездки в монастырь жена вернулась домой монахиней.
Чего-то подобного ожидал батюшка, и он понимал, что виноват сам. Он уже очень давно не ездил к старцу.
— Достал он меня, — говаривал он.
Ах, если б вы знали, что за этими словами стоит…
Но тут он к нему поехал. Растолкал всех и вломился в келью, почти как бандит.
Он застал старца с его новым келейником. Больше ничего не изменилось. Окружающий обоих беспорядок, книги, иконы в полумраке крошечной комнатенки, где всё пропиталось копотью от свечей и лампад — все казалось гадким и гибельным.
— Слушай ты, игумен! — сказал отец Георгий, задыхаясь. Ему хотелось схватить что-нибудь и бить этого человека, бить до смерти…
Но игумен выглядел настолько жалким и омерзительным, что он забыл все слова. Лица келейника даже запомнить не удалось.
Сжав кулаки, он застыл перед старцем. В дверь кто-то скребся, слышались голоса.
— Пошли вон! — заорал отец Георгий не своим голосом.
Он подошёл поближе, плюнул на грязный, истоптанный пол под ноги старцу. И снова смог говорить.
— Будьте вы прокляты… Ненавижу…
Он развернулся и вышел. Никто ничего ему не сказал, но жена, конечно, узнала. Она причислила мужа к опустившимся, погибающим.
***
После того, как отец Георгий вернулся к жене после горестного опыта приходской жизни в одиночку, духовник (тогда слово «старец» еще не применялось к нему) сказал, что нет нужды сообщать местному архиерею, в чём дело. Ведь даже тот, в чьей епархии это случилось, не имел понятия о происшедшем.
Тогда отец Георгий как на крыльях порхал после исповеди.
Последняя разлука с милой была связана с тем, что он съездил к архиепископу, у которого прежде служил. И просто сказал, что у него чуть не развалилась семья, и ему надо это исправить.
— Ну, исправляй, — ухмыльнулся владыка в ответ. Батюшкина душа сжалась в одну маленькую черную точку.
Но вдруг архиерей наклонился и открыл ящик своего стола. Он достал и положил на стол перед отцом Георгием отпускную грамоту.
— Лежит вот, дожидается тебя, — улыбнулся он. — Мы знали, что ты не вернешься.
«Кто это «мы»?» — мелькнуло у отца Георгия в голове. Архиерей хлопнул его по плечу.
— Ну давай, с Богом. И смотри, не подведи там меня.
— Вашими молитвами, владыко! С Богом!
Он выскочил из епархиального управления, как школьник из директорской — испуганный и счастливый одновременно.
Батюшка подумал, что это как второй день рождения. Настоящее чудо.
Деньги могут многое. Чудо не в этом, а в том, что, начинаясь с таких злоключений, всё завершилось так благодаря пачке долларов, брошенной им тогда на стол секретаря в отчаянном порыве.
И он по пути домой молился, а по возвращении, как херувим, горел благодатным огнём до самой Пасхи.
После Светлой седмицы он наконец начал свою отсроченную жестокой судьбиной семейную жизнь.
***
Это воистину была горько-сладкая пора. Какой же нежной и беззащитной была любимая, какой хрупкой. Внутри неё было много страхов. Он стал понимать, что опыт с чужой женщиной ему не вредит, а только помогает. Чего нельзя было сказать о советах духовника.
Он стал реже бывать у него, ожидая, что Дуняша не станет ездить в монастырь без него. Так и случилось. Они стали сбегать вместе в лес, в поле, к реке.
Как же колотилось сердце, когда он видел ее среди природы… Сбывалась его мечта ввести её в рай.
Дуня была очень зажата, напугана, она не смела взглянуть ни на себя, ни на супруга. В её понимании тело было только источником всяческих греховных злоключений, болезней, неизбежной причиной для разнообразных хлопот и ненужных трат.
Но у него был огромный запас терпения, нежности, тепла, веры в то, что жизнь — это быть с милой женой.
Петров пост, конечно, отбросил их назад. Мама опять стала возить ее в монастырь.
После поста он снова стал гулять с ней подолгу, чтобы не быть на виду у родни.
Он очень старался помочь жене. Он горел так, что пламя доставало до небес. И вот однажды она всё-таки смогла забыть обо всём. Тогда он взял её за руку, и они вместе сбежали вниз по склону, к реке. Её коса расплелась, и волосы развевались на ветру. Речушка была мелкой, и он нес ее на руках на другую сторону. Он собирал для нее ягоды в ладошку, целовал ей руки, крепко обнимал. Они забылись вместе на солнечной лужайке, глядя в небо. Это счастье невозможно описать словами. Именно после этого молодой священник начал сильно сожалеть, что отдал доставшиеся ему ужасной ценой деньги духовнику.
Тот сказал, что их нельзя нести в семью, потому что за ними стоит грех блуда. И вообще, они украдены.
А ведь теперь он мог бы жить отдельно от тещи и от сестер. Это они вместе с тещей купили этот дом, а после к этому союзу присоединилась тетя Валя. Он остался ни с чем в материальном плане. Но это не самое страшное. Власть в доме была игуменская! Бабы вчетвером вертели им и Дуней, ссылаясь на духовника. Его это ужасно изводило.
Он винил себя. А кого еще было винить? Однако счастье давало ему силы трудиться и надежду исправить всё позже.
А Дуня к тому времени забеременела.
Продолжение следует
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
