Ахилла

Все события вымышлены, совпадения с реальной жизнью случайны…

Недавно поймал себя на мысли о том, что просто боюсь заходить в новые православные храмы, — боюсь того, что там увижу.

Сколько себя помню, я всегда ходил в церковь, и любое храмовое строительство или восстановление воспринимал как несомненное благо и очередное свидетельство возрождения Православия. Так было всю жизнь, но несколько лет назад стало очевидно, что далеко не все так безоблачно и однозначно.

Почти все профессиональные художники, кого мне удалось опросить за последние годы, говорили мне, что, входя в недавно созданные или свежеотреставрированные интерьеры православных храмов, все испытывают одновременно и радость, и грусть. Радость они объясняли тем, что храмов, особенно в больших городах, теперь хватает на всех. Что касается грусти, то, по их мнению, она возникает, когда ощущаешь все усиливающийся диссонанс. Диссонанс между тем, какой образ Дома Божия они привыкли видеть по версии наших предшественников, и тем, каким его воплощают сегодня.

Я долго считал эти жалобы досужей болтовней профессионалов, которые всегда не прочь критиковать ошибки коллег. Вижу, что ошибался, потому что слова о качественной катастрофе в отечественном храмоздательстве я в последнее время стал слышать все чаще, и уже не только от художников, но и от просто знакомых, регулярно ходящих в храм прихожан, и даже от людей, далеких от церкви.

Что же изменилось? Чтобы ответить, придется начать с последней страницы истории современного храмоздательства, — с открытия храмов в 1990-е годы. В эти годы, впервые после 1917 года государство вновь разрешило официальную регистрацию новых приходов.

Все пришедшие тогда к вере вспоминают это время в первую очередь в связи с трудностями при обустройстве пространства для литургии. Финансовое обеспечение было минимальным (часто его не было вовсе), не было профессионально обученных иконописцев, резчиков иконостасов и золотошвей. Элементарные навыки оформления литургического пространства приходилось добывать с огромным трудом. Советуясь с реставраторами, историками и искусствоведами, а также роясь в архивах и библиотеках, энтузиасты восстанавливали азы древних техник и технологий, и тут же применяли их, ошибались, и пробовали опять.

Тем не менее именно эти тяжелые времена и совместное преодоление разрухи все без исключения — и священники, и миряне, и начинавшие тогда церковные художники — вспоминают с теплом и ностальгией. Для них уже сам процесс был цементом, сплачивавшим заново создававшиеся общины. И для всех без исключения приходов, образовавшихся в девяностые и в начале двухтысячных, характерно восприятие своего храма не только как места присутствия Божия, но и как пространства, созданного совместными усилиями, сообща. Рисуешь? Умеешь работать с деревом? Помоги написать иконы и сделать иконостас. Имеешь музыкальное образование или просто умеешь петь? — Приходи на клирос!

Такое любительское и наивное, но, в то же время, в прямом смысле слова соборное церковное искусство (и утварь) и сейчас можно видеть в тех храмах, где настоятели из-за экономических трудностей или сознательным усилием удержались от ставшего современным трендом соревнования в благолепии. Сейчас, в 2020-м, то и дело натыкаясь в интернете на объявления о сборе денег на купола или пятиярусный иконостас, думаю, что описанный выше подход много ближе к многовековой традиции христианского храмоздательства, — гораздо ближе, чем это может показаться на первый взгляд.

Открывая историю церковного строительства на Руси и в России, мы увидим, что храмы почти никогда не строились и не украшались из государственного бюджета. Исторически пожертвования на строительство и благоукрашение церквей собирались «всем миром» или же выделялись из личных средств, и всегда направлялись на конкретные цели. В отсутствии же богатых пожертвований храмы строились и жили на средства членов общины. Видимо, из-за этого для наших предков было обычным и традиционным приглашать на работу тех мастеров, на которых хватало денег (часто своих — сельских и деревенских), не расшибаясь в лепешку, чтобы кому-нибудь пустить пыль в глаза.

Как ни парадоксально, но именно эта финансовая скромность при большей свободе творческой, стали той благоприятной средой, где явились ныне всемирно известные величайшие (и при этом такие разные) шедевры древнерусского литургического искусства. И ведь сейчас нам легко отличить школу иконописи Новгородскую от Псковской, с их почерком и традициями, только лишь потому, что заказчики подчас не только не могли, но и не хотели приглашать мастеров из столиц, предпочитая иметь дело с местными. Местный мастер не только брал меньше денег, но еще и жил в том же контексте, что и они, понимая нужды и чаяния прихожан, для которых рассчитывалась высота ступеней и писался иконостас.

Нам это трудно сейчас представить, но те, кто создавал и расписывал наши древние храмы, не только работали, но и мыслили по-другому. До появления ксероксов и станков с ЧПУ, заказчикам утвари, росписей или икон просто не могло прийти в голову, что роль архитектора, художника или резчика в церкви может сводиться к скрупулезному воспроизведению известнейших образцов, называемого «работой по канону». Даже в начале ХХ века, когда фотография уже была изобретена и известна (даже цветная, — вспомним Прокудина-Горского), к буквальному повторению образцов не стремились ни архитекторы, ни иконописцы, ни создатели золотого шитья, ни резчики, создававшие утварь. Мы по-прежнему видим «списки», но не точные копии. Работая над «Владимирской» для храма в Новгороде или в Пскове, иконописец писал узнаваемую икону, но, не будучи отягощен обязанностью следовать «букве», в первую очередь работал над образом, над его выразительностью. Икона Владимирской Божьей Матери здесь взята для примера, — списки делались не только с нее, но и с Тихвинской, Смоленской и многих других. Их сохранилось множество не только в Третьяковской галерее или Русском музее, но и в большинстве провинциальных музеев. Все они свидетельствуют о живости отношения мастера к образцу, о взаимном доверии мастера и заказчика, и о нацеленности их общего труда на вечность.

***

В сегодняшней Православной России все по-другому. Казалось бы, современные храмы строят в тех же формах, что и в XV веке, иконы для них пишут, копируя образцы XV века или раньше… Но, несмотря на все ухищрения, даже такие как использование красок с берегов местных озер, применение золотого сечения или недавно восстановленного способа полировки золотых нимбов по кругу, храмовые пространства получаются совершенно другими. Другими не по форме, а по содержанию, — по их смысловому и художественному наполнению.

Когда я только начинал думать о том, кого бы обвинить в сегодняшних бедах, претендентов у меня было много. Первым и самым любимым был соблазн начать ругать технологии, позволяющие воссоздать Троицу Рублева одним нажатием кнопки. Также казалось уместным упомянуть и про вред, наносимый серийным строительством храмов, и про многое другое, но на поверку все это оказалось поверхностным и вторичным. Многие из нынешних технологий как способов механической обработки материалов были известны нашим предкам уже в начале ХХ века, многое уже тогда отливали серийно, но было нечто такое, что эти новшества были не в силах разрушить.

Еще один вариант для критики, — тоже из разряда любимых — написать о вредности имитации материалов. Иконописцы вообще часто ругают детали, любят сетовать, мол, зачем платить за мрамор, если он выглядит стеклопластиком, и зачем левкасить и золотить деревянную резьбу, если в конце концов ее не отличить от крашеного пенопласта, но кого, кроме профессионалов, эти вещи могут начать волновать? Тем более, что если представить все эти вопросы, по отдельности или вместе, решенными, это не решило бы основной проблемы современного российского храмоздательства.

Нужно было искать другой способ постановки вопроса — найти более глубокую причину, породившую все вышеназванные, и тогда в голове сам собой возник очень простой вопрос: что во главе угла?

В древних храмах, даже таких полуразрушенных, как Благовещенская церковь на Рюриковом Городище, всегда поражает одна вещь. Несмотря на то, что труд во славу Божию хоть и подвержен тем же естественным процессам разрушения, что и труд ради выгоды, он вызывает другие чувства и отношение. Несмотря на всю разномастность и разномасштабность многовековых напластований, в древних храмах есть ощущение единого целеполагания, — той цели, ради которой прикладывались все усилия и тратились сотни и тысячи их непростых человеко-часов. Своды и стены древних церквей, со всеми протечками, следами от пуль, пожаров и естественного старения, являют нам здания, построенные с главной целью, — дать общине возможность собираться во Имя Христово.

Что если попытаться оценить нашу сегодняшнюю ситуацию с этой точки зрения? Можем ли мы сказать, что строительство современных храмов предпринимается с той же целью или она другая?

Если говорить о приходах перестроечных и первых постперестроечных лет, можно однозначно сказать, что цель была та же. Они создавались общинами для общин, обустраиваясь своими силами и на свое усмотрение. В каждом конкретном случае, не важно — с большим или меньшим успехом, осуществилось задуманное, мы можем говорить о стремлении исполнителей к гармонии и красоте литургического пространства через личный выбор и личную же ответственность. Несмотря на некоторые формальные несовершенства (и даже незрелость некоторых решений), внутренние пространства этих храмов, при всей их неровности, создают ощущение исторической рукотворности и естественности. Именно эти качества литургического пространства мы видим и в древности. И архитектура, и живопись, и прикладное искусство в наших музеях и сохранившихся храмах всеми своими качествами свидетельствуют о личной вовлеченности мастеров, о том, что они создавались людьми для людей.

Можем ли мы говорить о том же подходе сейчас, в 2020 году? Судя по тому, что́ строится, — нет, и ясно, что те времена прошли. С окончанием эпохи самодеятельности и личной творческой инициативы российское церковное строительство полностью перестроилось.

Чтобы описать день сегодняшний, можно начать хотя бы с нынешних (в основном) городских протестов против строительства новых храмов. Может показаться, что они не имеют прямого отношения к рассматриваемому вопросу, тем не менее они симптоматичны и умолчать о них значило бы упустить важную часть общей картины.

В древности, и даже в начале нулевых, обычными инициаторами строительства или восстановления храмов были общины, искавшие места, где собраться для совершения евхаристии. В последние же несколько лет строительство церквей в России в основном инициируется представителями власти, действующими, как правило, в интересах аффилированных строительных корпораций. Община или приход в таких ситуациях нужны лишь формально, поскольку основная цель такого строительства состоит в первую очередь в «освоении», а то и попросту в «распиливании» бюджета страны или региона.

Храмы строятся как объекты городского благоустройства, вносятся в «план» вместе с парковками и торговыми центрами. Вероятно, в какой-нибудь из реальностей, где жители городов и их воля принимаются в расчет в вопросах градостроительства, такой подход мог бы приносить пользу. Я уверен, что в этой гипотетической реальности, где учитывались бы интересы всех граждан и было бы пространство для диалога, при наличии активной христианской общины вполне нашлось бы место для храма, при условии, что на первое место ставилась бы возможность собрания ради Христа.

Плоды текущего положения в сфере встраивания церквей в городскую застройку вызывают совсем иные ассоциации. Активное навязывание храмов и застраивание храмами «зеленых зон» в больших городах не только вызывает все более активное отторжение у ранее нейтральных и сочувствующих Православию жителей, но и приводит к искусственному разделению населения на «верующих», якобы думающих только о себе, и на «всех остальных». И несмотря на то, что очень хотелось бы списать протесты на антихристианские общественные настроения и даже называть их гонениями, это было бы несправедливо. Правильнее было бы признать их последствиями отсутствия обратной связи между жителями и администрацией, результатом неправильно принятых решений в общественном поле.

Но представим себе, что описанной ситуации удалось избежать. Строительство храма завершено, и воздвигнуты купола, — как дальше развивается ситуация в наше время?

Ни для кого не секрет, что в современном приходе в России священнику приходится не только нести духовное служение, но быть и прорабом, и худсоветом, и дизайнером интерьера одновременно. Именно на нем в большинстве случаев лежит бремя принятия всех окончательных решений во всех этих областях, и именно он выбирает, как положить полы, кто будет делать иконостас, какое паникадило заказывать и у кого.

Так было и раньше, но принцип выбора изменился. Говоря про дореволюционный уклад и времена перестройки по сохранившимся памятникам, мы можем с уверенностью сказать, что определяющими были вкусы и предпочтения отца настоятеля или ктитора, — упомянутые вопросы были зоной их личной ответственности.

В ситуации последних лет личные предпочтения настоятеля корректируются в соответствии с пожеланиями вышестоящего начальства. Наиболее востребованными оказываются новые качества, неведомые древним, но в наше время встречающиеся повсеместно. Это, прежде всего, быстрота, с которой строится новый или реставрируется старый храм, а также способность снабдить его всем убранством. Эти качества служат для правящего архиерея мерилом «эффективности» настоятеля. Хозяйственная хватка и умение найти спонсоров в наше время являются для начальства основным показателем профессиональной пригодности, демонстрацией способности сделать конкретный приход экономически состоятельным и приносящим доход. В этом контексте принятие решений, связанных со строительством или благоустройством храма, в свете всего вышесказанного становится не правом, но исключительной ответственностью настоятеля. Он, а отнюдь не приход и не архитектор, крайний в этом вопросе, поскольку отвечать за принятые решения приходится ему лично.

Вероятнее всего, именно эти требования, спускаемые «сверху», и естественное желание соответствовать ожиданиям и выполнять директивы начальства, можно связать с повсеместным желанием настоятелей даже бедных храмов вкладывать деньги прежде всего в весомые доказательства собственной хозяйственности и финансовой состоятельности. Это, как правило, масштабные строительные проекты, устройство профессиональных хоров и приглашение лучших исполнителей для обустройства. Ясно, что при таких требованиях навыки и умения мастеров-прихожан оказываются в такой ситуации явно недостаточными. Иконы, конструкцию иконостаса, паникадило, резьбу и утварь приходится заказывать в Москве или где-то еще, поскольку только проверенные мастерские и бренды могут помочь обеспечить достойный уровень оформления храма, да и то не всегда. Сплошь и рядом случаются ситуации, когда пригласивший казалось бы именитую фирму или известного иконописца сталкивается с необходимостью по тем или иным причинам забелить росписи или перестроить храм, поскольку тот не устроил священноначалие.

В такой системе координат новый храм обычно полностью наполняется содержимым в течение двух, максимум трех лет, и радует глаз тех, кто хочет быстрого возрождения Православия и восстановления святынь.

И заказчик, и исполнители в таких случаях обычно счастливы совпадению целей. Настоятелю (для начальства) требуется, чтобы церковь выглядела солидно, для того, чтобы не стыдно было епископа на служение пригласить и чтобы спонсору показать, на что деньги потрачены. Исполнитель тоже доволен: чем больше храм, тем больше заказ.

Ну, а с идеями проблем нет, знай, вставляй в проект побольше фото с известных памятников. В ход идет все: Помпеи, Старая Ладога, Андрей Рублев и Мануил Панселин… Некоторые даже Феофана Грека задействуют. Для большей нарядности все украшается орнаментами, резьбой, золотыми колоннами… Помню слова одного бригадира резчиков иконостасов из дуба. Он говорил (дословно): «В Сибири у нас — ого-го строительство идет! На вертолете приходится передвигаться, иначе контролировать все объекты просто не успеваю».

Ясно, что вертолетный контроль объектов, особенно в нынешней ситуации, к счастью, применяется не везде, тем не менее в общую картину он вписывается прекрасно. Зато применять принципы наших предшественников в такой ситуации становится все труднее, почти невозможно. Хотя храмы не везде строят так быстро, даже при более спокойной работе всеобщая настроенность на представительность, солидность и коммерчески обосновываемый результат не могут не повлечь за собой перемен. Традиционные вопросы храмоздательства, — такие как выразительность образа, единство храмового пространства, иерархия ценностей, гармоничность и целостность интерьера как модели мироздания, — все это уходит в прошлое.

Интерьер нынешнего православного храма (особенно в городе) в первую очередь выглядит дорого и богато. В нем много икон с золотыми фонами, позолоченной утвари, росписей и сложной резьбы, а пол уложен драгоценными мраморами. В сельской местности мрамор на полу редок, да и утварь не столь дорогая, но эти «недостатки» обычно компенсируются обилием деревянной резьбы и бумажных икон, размещаемых в киотах по нескольку штук.

Само по себе это не ново, описанные элементы убранства использовались на протяжении всей истории церкви. Начиная с четвертого века, уже в самых первых христианских храмах мы встречаем мрамор, позолоту, сложную резьбу и многие другие непростые техники и редкие материалы. Тем не менее сегодняшний принцип отбора того, как предметы и материалы взаимодействуют между собой, того, что именно призваны выявить их визуальные качества, неправомерно сравнивать с древними из-за разницы в целях использования.

Я очень люблю бывать в древнерусских городах, и всегда стараюсь попасть в сохранившиеся старинные храмы. Когда их видишь вживую и входишь, — примерно так же, как в течение сотен лет входили под их своды древние новгородцы или жители Кириллова, — понимаешь, что сохранились они не только и не столько из-за каких-то особенных технологий. То, что они устояли, тогда как почти все дворцы и другие светские постройки оказались разрушены, объясняется тем, что их строили и украшали не для демонстрации личных богатств, власти и приобретения выгоды. Храм, храмовая архитектура и искусство были пространством для служению Богу, тем самым освобожденное от «маммоны». Этим объясняется, почему творчество на благо церкви достигло в древности таких высот, — потому что от наших коллег требовалось в первую очередь решение богословских и художественных задач, а не воплощение чьих-то амбиций или зарабатывание очков. В древних храмах, росписях, иконах, тканях и даже в ювелирных изделиях нас поражает отнюдь не количество потраченных на них человеко-часов. Архитекторы и художники занимались поисками наиболее подходящих их времени средств художественной выразительности, не сопоставляя это с тем, сколько им за это заплатят. В их труде мы не видим сегодня навязываемой повсюду конвертации труда в конкуренцию и финансы, зато видим воплощенное в нем служение — служение Богу. Задача такого труда по определению выводилась за пределы земного целеполагания. Не будучи подчинена материальной выгоде и достижению земных наград, она ставила мастера вне сферы зависти, гордости и самоутверждения, превращая в единомышленника заказчика.

Стоимость даже ценных предметов в древних храмах вызывает уважение не сама по себе, а лишь как одно из многих качеств. Задача древнего мастера — сделать храм образом неба на земле, все остальное оказывается вторичным, и именно этот небесный, а на практике — антивыгодоприобретательный характер пространства и предметов, его наполняющих, мы считываем, когда приходим к древним. По архивам мы можем узнать, сколько в том или ином случае было заплачено, но финансовая составляющая в храмах древности не выходит на первый план. Важнее тот результат, который дает затраченное личное время, помноженное на усилия, приносимые в жертву Творцу.

Входя в храм нынешний, «постперестроечный», мы считываем иное. Видимо, выражение «обилие и богатство в доме его» нынешние настоятели понимают буквально, — как призыв продемонстрировать всем входящим, сколь велики их затраты и усилия, употребленные на строительство их конкретного храма. Для успешного осуществления этого действия, исполнители, знающие вкусы заказчиков, в каждое из слагаемых интерьера современного храма вкладывают столько красоты и привлекательности, чтобы все поразились тем, как оно восхитительно, дорого и элитно.

Для любого, кто хоть раз делал ремонт в квартире, эти усилия очевидны, так как свидетельствуют о выборе. Выборе, где из всех возможных вариантов для обустройства современной церкви обычно предпочтение отдается тому, что выглядит максимально престижно. И это во всем, начиная от дверной ручки и заканчивая семисвечником. Этим мы можем объяснить практически все: и почему полы в храме уложены именно такие, и почему архитектор именно таким образом переработал традиционные формы, почему именно так резчики вырезали, а артель художников так позолотила и расписала. Могли ли они иначе? Или не могли?

Войдя в храм, ответы на эти вопросы мы получаем подсознательно, но они очевидны, — наши собственные глаза сканируют, и наш собственный мозг делает выводы. Выводы о целях и задачах, которые сообщили храму его заказчик и непосредственные исполнители. Есть на то наша воля или нет, входя в любой храм, мы чувствуем, чего хотели строители, резчики, иконописцы и золотошвеи. Хотели ли, чтобы каждый пришедший сюда почувствовал себя в здании, посвященном Богу, или им важнее было одобрение земного начальства…

Ответив на эти «маленькие» вопросы, мы сможем ответить и на большой: помогают ли декларативная представительность и показное богатство храмовых зданий, икон и иконостасов тем, кто приходит в храм для встречи с Создателем? Это, видимо, вопрос риторический. Как с «коробками» супермаркетов и иными формами современного градостроения, — нам может нравиться, может не нравиться, но их такими творят архитекторы, опираясь на определенные обстоятельства. Также и внешне богатые храмы уже стали приметами нашей эпохи, — примерно такими же, как было в свое время устройство алтарной преграды с шитыми завесами в храме святой Софии в Константинополе или высокий иконостас в России конца XV века.

Читайте также:

• Христос в темнице

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: