Ахилла

Отрывок из книги «Записки сельского священника». Под псевдонимом «Сельский священник» публиковался священник Александр Розанов, который сначала служил в Саратовской губернии, потом при Мариинской колонии Московского воспитательного дома. Записки публиковались в журнале «Русская Старина», охватывают период примерно с 1840 по 1880 гг.

***

Передавая часть моих Записок, именно рассказ о моей юности, я надеюсь, что многие согласятся со мною, что мне пришлось пройти тяжелую школу. Вспоминая юность, сердце, как говорится, обливается кровью. Когда стали подрастать у меня мальчики — дети, то я положил употребить все зависящие от меня средства, чтобы они не поступили в певчие архиерейского хора, если будут обучаться в духовном училище. Если же и в самом училище не изменятся его порядки, то отдать их в светские заведения. Так сладко воспоминание о былом!

Из официальных и частных газетных сообщений известно, что между людьми известного пошиба происходит сильное недовольство существующим государственным строем, и до того сильное брожение голов, что употребляются в дело револьверы и кинжалы. Как член великой русской семьи, я посоветовал бы этим непрошеным плакальщикам покрепче изучить русскую историю. Дети от отцов стоят ниже одною ступенью, одним только поколением, но какая разница!.. То ли теперь, что было при нас, когда мы были такими же, как они теперь? В училищах нас секли нещадно, секли по прихоти, без разбору, и правого, и виноватого. Мыслимо ли это теперь?! Наставники наши сами не знали, как следует, первых четырех правил арифметики. Терпимо ли это теперь?! Существуют ли теперь орды архиерейских певчих? Нет. Дозволят ли священники теперь, чтобы над ними издевалась всякая сволочь? Нет. Я живу шестой десяток лет; живешь, не замечая разницы между понедельником и вторником, — дни за днями идут незаметно; но когда взглянешь за несколько десятков лет назад, то видишь между прошедшим и настоящим непроходимую бездну. Отечество наше хотя тихо, но все же идет к своему и нравственному, и материальному улучшению; а что непроходимая бездна легла не в поповском только быту, я скажу кстати несколько слов и из быта «народа». Тем более я считаю уместным это сказать, что непрошеные народные плакальщики стремятся все «в народ», а история поучает нас лучше всякого самого теплого и самого радушного слова.

В 15-ти верстах от меня живет один древний старец, в своем имении, бывший, в старое доброе время, заседателем, что ныне соответствует исправнику. Этот старец, в свое время, выделывал такие штуки: своему крепостному лакею обреет половину головы, оденет его в сермягу, да и пошлет его в какую-нибудь деревню к богатому мужику спрятаться на гумне в овине. Утром наезжает с понятыми на деревню и обыскивает всю ее, не скрывается ли у кого беглый каторжник. Находит в овине и, за укрывательство, грабит его до ниточки. Из этой деревни пошлет его в другую и т.д. Мнимый каторжник говорит, конечно, что мужики скрывали его долгое время, кормили его и принимали от него краденые вещи.

Найдется мертвое тело неизвестного человека, а их на чужих кладбищах не мало, и наезжает заседатель. Если это летом, то он велит, до прибытия доктора, беречь его в погребе в крайнем доме деревни. Хозяева отмаливаются всеми святыми, чтобы не сквернить погреба и всего дома; они готовы отдать все, лишь бы избавиться от такой беды, дают — и труп переносится к соседу. И так обойдет с трупом всю деревню и каждого мужика, обдерет порознь. Наконец, за деревнею строят шалаш, туда помещают труп и ставят караул. Вечером кучер или лакей заседателя подсядут к караульным, подружатся и перепоят всех. Просыпаются утром караульные и, к ужасу своему, видят, что покойника-то нет. Ужас по всей деревне! Просыпается заседатель, ему докладывают, — и он зверь зверем! Мужики дрожат, и подступиться не знают как. Наконец, улаживается и это дело: теперь он грабит всех разом, а уже не порознь, как вчера. Но пока мужики собирали деньги, день прошел, а к вечеру является сотник из другой деревни с заявлением, что близ их деревни найдено мертвое тело неизвестного человека. Там та же история. И так далее, и так далее, пока труп не разложится совсем и нельзя уже будет более таскать его. Иногда мертвое тело находили у какого-нибудь богатого мужика на гумне под соломой. Несчастный хозяин соломы из богатого делался нищим.

Верстах в 400 от Саратова, к Уральску, в степи, есть огромное село Большая Глушица. В тридцатых и сороковых годах земли были там привольные, земля нетронутая, хорошая, и пшеница родилась там великолепная. Крестьяне засевали хлеба ужасно много. Нищим считался тот, кто засевал десятин по 20. Богатые засевали 700–1500 десятин. Все богачи из крестьян вышли в Самару в купцы и ведут теперь огромную хлебную торговлю. Жителей в Глушице было до 4000 душ. Для снятия только хлеба с полей такого огромного количества — рабочего народу нужны были десятки тысяч. Но за Волгою, не знаю — как ныне, а в то время был обычай молотить пшеницу тотчас после жнитвы, там же в поле, чтобы пшеница не поблекла, была янтарного цвету и не потеряла цены своей, а поэтому рабочего народу нужно тройное количество. В этот край, действительно, набиралось летом народу не одна сотня тысяч. Тут одни жнут, тут же, рядом с ними в поле, другие молотят, там веют, там насыпают в мешки и возят в село в амбары и т.п. Хозяину нужно найти рабочих, содержать, смотреть, чтоб чище жали и молотили, наблюдать, чтоб при отвозке не обокрали и т.п., и т.п. Словом — жаркое было время! Хозяин и все его семейство метались во все стороны.

И вот, в это-то жаркое время, наезжает начальство и приказывает поголовно собраться всем крестьянам. Крестьяне собрались, запрудили собой всю улицу, ждут; но начальство не выходит и не объявляет, зачем они собраны. Мужики просидели день, — начальство не выходит; сидят другой день, а начальства нет да нет. Мужики волком воют. У иного рабочих до 1000 человек, ему дорог каждый час; без его личного надсмотра и при неблагоприятной погоде он в два дня из богача может сделаться нищим. А начальства все-таки нет да и нет. Писаря и сотские между тем шмыгают по народу и толкуют, что «дело, ужасти какое, важное; что начальство все пишет, все пишет; что идти отпрашиваться — ни Боже мой! Уж разве, за ваш хлеб-соль, попросить за вас, чтобы отложили дело до другого времени; да и им-то — тоже; они ведь от города-то 150 верст, хоть бы рубликов по пяти». Тотчас улаживается дело, чтобы дать начальству по пяти рублей с рыла. В несколько минут собирается вся сумма и относится к начальству. Начальство выходит и милостиво объявляет, что «дело, по которому прибыло оно, — важное и скоро сделать его нельзя; но оно — начальство — жалея их, откладывает его до другого времени, и что все они, поэтому, могут идти по домам». После этого обе стороны, друг другом довольные, каждая отправляется в свои места и к обычным своим занятиям: одни в поля — трудиться; другие в Николаевск — картежничать и пьянствовать.

Я сказал только про Большую Глушицу; но в этом отдаленном степном краю много и других подобных, — больших и богатых сел, например, Малая Глушица, Вятовка, Петровка и др. Нет сомнения, что не одна Большая Глушица подвергалась нашествию начальства. (..)

Есть ли что-нибудь подобное этому «в народе» теперь? Нет. Сравнивая минувшее с настоящим, я радуюсь за себя, радуюсь за детей своих и радуюсь за народ.

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: