Ахилла

Автор — священник в запрете.

***

Я уже давно, со времен Дневников, «не верю в Шмемана» и Шмеману.

Его церковь — это церковь книг, это сферическая церковь в вакууме. К тому же он совершенно не знал русской церкви, быть частью которой он все же имел в виду, на которую он так или иначе оглядывался. Проблемы американской церкви, с которыми он столкнулся и от которых страдал, про которые писал в Дневниках и не только, и которые пытался решать, будучи высокопоставленным администратором — это вообще не проблемы, уж точно не проблемы русского православия.

Как сказал мой провинциальный приятель, его бы на полгодика да в наш кафедральный собор…

Сейчас я думаю, что о. Александр, как и некоторые другие святые, как и сам Христос — равно как и популяризаторы наследия Шмемана (от них же — не первый, но все же — есмь азъ) нанесли немало вреда православному духовенству.

Потому что основным актуальным вопросом, если не для всей церкви, то для священников является вопрос не «как правильно верить» — а «как выжить, правильно веря». О. Александр же говорит только о первом; и не может говорить о втором, потому что никакого опыта бытия в реалиях русского православия у него не было. А без ответа на второй знание ответа на первый обрекает священника (и плотно привязанного к церковности мирянина) на мучительное существование жертвы церковной системы.

Но основная претензия к о. Александру другая, она лежит в плане не его учения, а его личности. Из Дневников с очевидностью вытекает, что Шмеман жил в состоянии колоссального когнитивного диссонанса: реальность веры vs религиозная реальность (причем, что важно, диссонанс вызвала реальность американского православия, либерального, свободного, умноженного на значительную степень личной свободы — повторю, о. Александр был видным функционером OCA). Диссонанс этот не был ни решен, ни преодолен, и лишь отчасти проговорен — в тайных Дневниках, найденных в столе после его смерти, и после смерти опубликованных.

Слово «претензия» не стоит воспринимать буквально, оно далеко не исчерпывает гамму отношения, которое включает значительную меру и уважения, и восхищения.

«Претензия» в чистом виде в основном относится к популяризаторам наследия о. Александра (и к самому себе, как я уже сказал). Претензия эта, впрочем, не предполагает ни разу ни призыв к отказу от популяризации, ни собственный отказ от участия в популяризации — это как если бы отказаться проповедовать Евангелие, только потому, что «слово Божие… острее всякого меча обоюдоострого»…

Но вбросить в пространство рудиментарной церковности (а именно такова массовая церковность РПЦ) учение, ясное, мотивированное — и столь же противоречащее практике массовой церковности – ну, тут надо понимать всю ответственность это шага, дорогие коллеги… Цена этого «вброса» — личные драмы впоследствии репрессированных церковной машиной маленьких попиков, глотнувших свободы со страниц книг о. Александра.

(Любопытно, но два других «певца христианской свободы» последнего времени — о. Александр Мень и м. Антоний Сурожский — несмотря на, если не общий дух, то дух, скажем так, одного, антирудиментарного, вектора — они априори выведены из-под удара таких упреков. Мень по причине почти полной внешней адаптированности к жизни современной ему советской церковной системы — он не пример «протеста», а пример, скорее, умелой встроенности в систему. М. Антоний — просто потому, что он митрополит: любой поп нутром знает, что что бы ни говорил архиерей — то, что позволено Юпитеру, никогда и никак не позволено быку, и даже не стоит ходить в эту сторону, епископ не пример для подражания. Прямо почти «по делам же их не поступайте».)

Но гораздо существенней другое. Именно опасность, которая вызвана выплеснутым в православный паблик внутренним конфликтом о. Александра Шмемана. Акцентирую еще раз — нерешенным конфликтом. Я совершенно не уверен, что решение его лежит в плоскости перестройки церкви. Вполне вероятно, что возможное решение лежит за пределами православия в существующем виде или традиционной религиозности в принципе. А если это хоть на минуточку так — тогда мы подставили многих и очень многих, обрекли их не только на внутренний конфликт (который может оказаться вполне спасительным в экзистенциальном разрезе) — но на мучительный конфликт с церковной системой, из которой нельзя выйти ни победителем, ни даже без потерь.

Впрочем, думаю, всего этого нельзя было предположить и тем самым проявить осторожность. Дневники вышли в «позднее» время патриарха Алексия II, сонное время церковного застоя, когда тупик, в котором оказалась внутренняя жизнь РПЦ, был очевиден многим и многим. Соответственно и надежды, и шанс, если не на церковное обновление (не боюсь этого термина), то на вариативность форматов церковной жизни еще не то, чтобы не умерли, а только начинали зарождаться. Никто, наверное, не предполагал, что церковная система явит настолько звериный оскал, и зверством своим сумеет зачистить и заполонить всё и вся.

Вероятно, наследие и о. Александра (и м. Антония) — это для будущих поколений. Предположу, что для будущей православной реформации, вероятность которой по-прежнему не исключаю, но и не хочу гадать о будущем.

Сейчас, здесь и сейчас: гораздо актуальнее понимания исторических процессов формирования православия, анализа смысла таинств и чинопоследований — мудрое руководство по выживанию в концлагере церковной системы — с условием сохранения веры. Выжить без веры — понятно, как.

Отец Александр, вы опередили не только свое время, но и наше.

Источник