Папка живой и всегда со мной…
25 ноября 2017 протоиерей Вячеслав Винников
Из книги отца Вячеслава «Я поверил от рожденья в Богородицын Покров…», глава «Мама».
***
Мы c мамой долго ждали папу с войны. Всё думали, что придёт. Я часто шёл за каким-нибудь мужчиной по улице, надеясь, что вот сейчас он обернется и это будет мой папа.
Однажды мама видит сон и рассказывает его бабушке: «Снится мне женщина и говорит: “Ты что всё плачешь о Николае, иди во 2-ой Обыденский переулок, дом № 3, он там живет”. Бабушка посоветовала маме: «Знаешь, Лена, поди сходи, кто знает, может, и правда, может, семья у него там». Мама и пошла. «Иду, — говорит, — смотрю на дома, ищу дом № 3, а это — церковь». Мама пришла и рассказала об этом дома. Тогда бабушка ей и говорит: «Теперь, Лена, не жди, он погиб и никогда не придёт, молись за него».
Это оказалась церковь Святого Пророка Илии, в которой потом мама тридцать четыре года по понедельникам пела акафист Преподобному Серафиму Саровскому.
***
По понедельникам по дороге в церковь Пророка Илии она обычно выходила из метро к бассейну «Москва», где раньше был Храм Христа Спасителя, огибала его справа, поднималась по лестнице на площадку, а затем переходила улицу и направлялась к храму. «И вот как-то раз, — говорит она мне, — выхожу я на эту площадку, невольно поднимаю глаза к небу и… вижу — стоит сияющий Христос… Я это так просто приняла, как будто так и надо… посмотрела ещё раз, и он исчез… Ты, сынок, никому не говори…» Она показывала мне то самое место, где увидела Спасителя, и рассказывала, как это было. Теперь мама умерла, и я хочу со всеми поделиться её видением, которое свидетельствует, что место Храма Христа Спасителя святое, несмотря на то, что оно было осквернено.
***
У мамы было извещение о том, что папа похоронен в Калуге, на братском кладбище. Первые годы она этому не верила, так как многие возвращались домой и после похоронок. А когда я стал батюшкой и служил в Измайлове, то мы решили найти могилку папы. Братское кладбище в Калуге — это гигантское поле, разделенное на квадраты, на котором высится огромная стена с именами погибших. Начали мы читать имена на стене, а сами плачем и ничего не видим… Затем успокоились и прочитали: Винников Николай Васильевич. Мы с мамой обнялись и замерли, ни слова не могли вымолвить. Потом пропели панихиду…
Затем ещё несколько раз приезжали на это кладбище, расположенное рядом с храмом. Сейчас храм открыт, а тогда в нём устроили гробовую мастерскую. Как-то в один из приездов мы решили обойти храм и, когда поравнялись с алтарем, то услышали звуки гармошки. Я заглянул в окно и увидел мужичка, который сидел на гробу и наигрывал какую-ту мелодию… Наверное, о светлом будущем, в которое нас всех хотели загнать…
***
Народное поверье говорит, что погибшие на войне пребывают в раю. И я как-то всегда спокоен за папу, хотя и усердно молюсь за него. Нет у меня чувства, что он где-то мучается за свои грехи. Видно, у Бога особое отношение к тем, кто жизнь положил за други своя. А мы, оставшиеся на земле, это чувствуем. Чувство уверенности никогда не покидало ни меня, ни мою маму. Она, бывало, заплачет, а потом успокоится и скажет: «Нет, ему там хорошо».
Но молиться за погибших воинов надо, им тогда там будет ещё лучше!
(…)
***
Помню, как папа приезжал в Софрино, где я жил на даче у дальних родственников. Там был ещё один мальчик, которого тоже звали Слава. Когда папа шел по деревне, я бежал ему навстречу и кричал: «Я на догогу не хожу, мне Слава говогит, там ковова забодает». Папа брал меня на руки и так шёл по деревне… Ещё помню маленькую скамеечку в хамовническом подвале, на которой сидит папа и надевает полосатые носки. Он хотел, чтобы я стал поваром (наголодался, видно, приехав из деревни в Москву), так я и стал «поваром», только духовным.
Когда папу взяли на войну, то мы с мамой поехали к нему на станцию «Сокол», где формировали его часть. Я всё просил у него звезду с пилотки, не давал им с мамой разговаривать, а он не знал, как меня успокоить. Мама провожала его до Белорусского вокзала, стояла на мосту и видела, как папа на перроне купил мороженое, но не смог донести до рта… так дрожали у него руки.
Когда я подрос, то прочитал папины письма с фронта: «Лена, мама, со Славочкой из подвала никуда не уезжайте, это недоступное убежище… пришли мне мои краги и гуталин… все продай, ничего не жалей, вернусь и всё опять наживем». Но не вернулся, а остался лежать вдали от дома, на калужском поле, среди таких же отдавших свою жизнь за Святую Русь. Уходя, говорил маме: «Я за Советскую власть воевать не буду, а буду воевать за наш русский народ, за нашу страну». Уходил на войну с молитвой и с иконкой «Живые помощи» — так их всегда называли в народе… В 5 часов утра 18 июля 1941 года, на день Преподобного Сергия… В дверь постучал мужчина: «Собирайся, — говорит, — и иди в военкомат». Папа успел только сказать бабушке: «Мамка, ставь чайник, я сейчас вернусь…» Бабушка поставила… Так этот чайник и «стоит» 57 лет, всё ждет своего хозяина. Мама всегда плакала, когда про это рассказывала, плакала бабушка, плачу и я… и не дай Бог никому и никогда ставить такой чайник.
Лежит у меня дома на буфете пакетик с землей с папиной могилки в Калуге: подойду, потрогаю, поцелую… посмотрю на папин портрет и, если не заплачу глазами, то внутри у меня такой плач, столько слез, что мал будет любой сосуд, чтобы их собрать… Плачет вся страна над не вернувшимися с той страшной войны… и будет плакать ещё долго-долго, да и затянутся ли эти раны когда-нибудь… Вот прошло 57 лет, а всё будто было вчера. Значит будем мы хранить память, пока сами не поседеем, пока внуки и дети наши не состарятся и их дети не забудут тех, кто сложил голову свою за Святую Русь!
***
Многие выросли без отцов после войны. Помню в хамовническом храме за ящиком стояла Антонина Филипповна, она как-то поглядела на меня нехорошо и назвала «рокоссовцем». Я вначале не понял, что это значило, но потом догадался. Во время войны солдаты и офицеры из дивизии Рокоссовского останавливались на ночлег в московских квартирах, а потом рождались «рокоссовцы». Ошиблась Антонина Филипповна насчет меня, да что же, всякое бывает, не обижаюсь я на неё, много она делала для храма, да, кажется, потом и прощения у меня просила.
***
Степь да степь кругом
Путь далек лежит
В той степи глухой
Замерзал ямщик…
Когда эту песню пели соседи или её передавали по радио, мама вспоминала папу и плакала, а мне так становилось её жалко, что я не мог на неё смотреть и стоял рядом горем убитый.
Замерзал ямщик… Мама почему-то была уверена, что папа именно замерзал… и замерзая, погиб. Эта песня всегда была для нас потрясением… Папа погиб при освобождении Калуги в конце декабря, когда стояли сильные морозы, поэтому и замерзал… замерзнув для нас навечно.
И лишившись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу отдавал наказ:
Ты товарищ мой, не попомни зла,
В той степи глухой схорони меня…
А жене скажи слово прощальное,
Передай кольцо обручальное…
Плачем мы, бывало, с мамой, и я никак её не могу успокоить, да и сейчас пишу и плачу… Наплывает эта песня на меня и несёт в те годы, когда папа был не так далеко по времени от нас… Война только что кончилась, все воспоминания и скорбь по нему были очень живы. Только недавно он ушел, ещё дверь за ним как будто не закрылась, ждет, когда он вернется и закроет её за собой. Несмотря на похоронку мы его ждали всю жизнь, даже когда никакой надежды не оставалось, когда мама стала старенькой и я немолодым. Это чувство, видно, было в нас неистребимо, мы ждали, что вот-вот он придет и сядет пить свой недопитый чай, будет нам улыбаться и шутить, возьмет меня на руки… как на той вечной фотографии, на которую я сейчас смотрю.
Не ушел бы папа навсегда, может, я не наделал бы необдуманных поступков, была бы мужская рука надо мной, и маме со мной было бы легче. Папка, папка, лежишь ты в Калужской земле… Замело твою могилку снегом, замерзла она, как ямщик в той песне, и нет от тебя уже ни ответа, ни привета… только степь да степь кругом, путь далек лежит, в той степи глухой замерзал… мой папка… А мы стоим с мамой над могилкой и поём панихиду: Со святыми упокой Господи моего папу, которого я почти не помню, а мама очень хорошо помнит, и эту память о нем каким-то чудесным образом вложила в меня. Стоит он передо мной и говорит: «Садись на трехколесный железный велосипед, и я тебя покачу по нашему длинному коридору». Так всю мою жизнь и катит, а я заливаюсь радостным смехом: папка живой и всегда со мной… и никогда от меня никуда не уйдет, и никто его у меня не отнимет ни в этой жизни, ни в будущей…
А песня всё звучит и звучит над замерзшей степью…
Степь да степь кругом…
Фото: бои за освобождение Калуги вторая половина декабря 1941 — начало января 1942 гг.
Читайте также:
