Ахилла

Продолжение отрывков из книги «Описание сельского духовенства».

***

Училищные начальства и учителя

С содроганием сердца приступаем к изображению этих лиц, которым безусловно, безгранично родители передают своих детей, — лучшее, что есть у них в жизни. Нечто несодеянное, неслыханное, невообразимое, но между тем до последней буквы справедливое, — сему свидетель сам Господь, — расскажем мы.

Прежде всего, — у нас назначаются в учителя не те ученики, которые выкажут более способностей к педагогическим занятиям, или более знакомы с теми предметами, которые им нужно преподавать; а те, которые имеют случай и деньги, или те, которые в списке учеников занимают высшее место. (…)

Одну способность только показывает большая часть учителей — обирать деньги. Зло это всюду пустило глубокие корни; но нигде оно не обнаруживается так небоязненно, так нагло, с такими страшными притязаниями, как в духовных училищах, в духовных правлениях и консисториях. Приводят мальчика в училище; отец должен его явить смотрителю и пятерым учителям. Явить — значит принести деньги. При этом случае от беднейшего причетника требуется не менее двух рублей серебром смотрителю, и не менее рубля на каждого учителя. Священник должен представить вчетверо или по крайней мере втрое. Мы сказали: требуется и должен; так — тут не произвол их, и не средства, которыми они могут располагать, определяют сумму взноса, а воля того, к кому приносятся деньги. И напрасны тут просьбы, напрасны даже слезы: кто стоит на одном, что не в силах дать требуемого, тот выгоняется в толчки; а что последует за тем, увидим дальше. Та же история повторяется после святок, после Пасхи, после ваканта, — непрерывно во все продолжение курса. Но зачем же дают? Затем, что горе тому мальчику, отец которого когда-либо не выплатил назначенного: месть жестокая, неумолимая, зверская преследует его с утра до ночи на каждом шагу!

Истязаниям несчастного, — и каким истязаниям! нет ни конца ни меры. Скажем одно: в один и тот же день от двоих учителей ученику случается вытерпеть до 200 розог, самых беспощадных, потому что учитель стоит тут же и кричит: больнее, больнее! Секущий из учеников хорошо знает, что за малейшее послабление ему грозит тоже казнь, и потому напрягает все силы удовлетворить учителя. И этого мало: ученика, едва ставшего с полу, учитель хлещет рукой и ногой, чем пришлось, по ушам, по голове, по щекам, вырывает у него целые клочья волос и пр., и пр. И это на неделе повторяется два-три раза. Жаловаться смотрителю ученики не смеют и думать; за жалобой неизбежно следует наказание от смотрителя — не палачу-учителю, а тому же ученику. В деле грабежа они действуют общими силами и поддерживают один другого. И кому же эти казни? Мальчику от 8 до 14 лет! Тут нисколько не помогают ни добрые успехи, ни прекрасное поведение; отъявленный негодяй пользуется и лаской, и приветом от всех, если отец его и поит смотрителя с учителями до упаду и тащит им всего — от денег до яиц — обильно; прекраснейший мальчик, но сын бедного отца, засекается — именно засекается. Не дальше, как два года назад, в N училище двенадцатилетнего мальчика, таким образом наказанного не за вину, а за то, что отец его не привел учителю корову, которой тот требовал, принесли на руках домой, и он на другой же день помер. И это дело нередкое. Почему же несчастный отец не жаловался? И почему не жалуются вообще на разбой и грабеж учителей и смотрителей? Скажем дальше.

И исчисленным поборам еще не конец. (…) Самый главный — при переводе из одного класса в другой, и особенно в семинарию. (…) В 1855 году из … училища за месяц до экзаменов все ученики были разосланы по домам со строжайшим приказанием: принести по стольку-то (смотритель сам назначал цену), с предостережением таковым: кто принесет меньше назначенного, тот будет оставлен, кто совсем не принесет, — будет исключен. Высшая цена (на долю многих священников) была назначена 50 р. сер., низшая (на долю беднейших причетников) 5 р. Что было делать отцам? Не представить назначенного — угроза исполнится без сомнения, и сыновей или исключат (а куда деться с мальчиком в такие лета!) или оставить в том классе, — а чего стоит пробыть лишних два года ученику (6-летнее обучение в училище делилось на 3 «класса» — по два года в каждом), не говоря уже о неизбежной мести. И некоторые, преимущественно отцы негодяев, поспешили исполнить требуемое. Большая же часть, особенно же те, которые решительно не имели возможности прислать назначенную сумму, или рассчитывали на то, что дети их вполне достойны перевода, явились к смотрителю. Здесь начались торги, и некоторым сделаны уступки. Те же, которые осмелились ничего не заплатить и даже пригрозить жалобой, выгнаны от смотрителя со срамом. Какой же конец? Дети первых переведены, дети последних или оставлены, или исключены.

Нашлись, однако же, которые в самом деле принесли жалобу семинарскому правлению. Что ж! Смотрителя вызвали для объяснения (объяснения! когда нужно было сделать строжайшее исследование!). […] Как и что он объяснял, неизвестно; но преспокойно возвратился в свой город и смелее прежнего продолжает свои действия.

Теперь о жалобах. Почему не жалуются? Вот, напр., отец засеченного мальчика приехал в город и в самом деле приготовил жалобу; но у него учатся еще два сына; принесши жалобу, нужно было бы сейчас же взять их из училища, иначе и им была бы не лучшая судьба; а он в своем-то городе едва может содержать их, — куда же бы он их дел? Подумал, поплакал, погоревал и отдал на суд Божий.

Вот, напр., лет тому десять, жестокости смотрителя и инспектора…ого училища сделались до того невыносимыми, что ученики стали бегать из училища. Принесли жалобу семинарскому правлению. Дело весьма важное; поехал исследовать сам ректор семинарии. Что ж он сделал? Провел целую неделю у смотрителя, не выходя из комнаты, а что делал, Бог знает. Затем явился в училище, пересек жесточайшим образом учеников и донес, что ученики взбунтовались и что он прекратил бунт. Взбунтовались мальчики от 8 до 14 лет! даже и отцы которых, под жесточайшей тиранией, при миллионах несправедливостей, не смеют и помыслить о чем-либо подобном!.. Случилось даже однажды, что профессор, посланный в…рское училище, честно произвел следствие и обнаружил все мерзости смотрителя и учителей. Что ж вышло из этого? Смотритель поспешил побывать у ректора семинарии, у письмоводителя архиерея — велено переследовать. Понятно, что новое следствие вполне оправдало виновных. Следователя вытеснили из семинарии с дурным аттестатом. Кто ж осмелится после этого производить следствие строго-справедливо? К чему уже, значит, и жалобы? И еще ли после этого спросят: почему не жалуются?

Предположим даже, что жалоба, принесена академическому правлению, что приехал произвести исследование честнейший и благороднейший человек, и что (самое важное условие) он может, не опасаясь дурных для себя последствий, открыть правду. Что он будет делать? Допрашивать учеников? Но разве не сумеют заранее запугать мальчиков? Разве осмелятся они, при официальном допросе, высказать что-либо, еще не зная, что не останутся у них смотритель и учителя те же? Разве осмелятся даже отцы их, при таком же допросе, высказать что-либо, вполне убежденные, что за это достанется детям их, если не в училище, так в семинарии. (На наших глазах было: профессор риторики — теперь кафедральный протоиерей — жесточайшим образом гнал весьма хорошего ученика единственно за то, что отец его обличал смотрителя в утайке и хищении жалованья бедным ученикам; не проходило почти класса, чтобы не обращался к ученику со словами: «а отец твой такой кляузник, доносы пишет; значит и ты такой же негодяй, такой же гад, такой же разбойник» и прочее, что срамно писать; наконец добился-таки что этого ученика исключили); а еще может достаться и им самим. Но предположим наконец, что все осмелились, а виновные наказаны; что же? Явятся другие и будут продолжать то же, как и во всех других училищах, ни на волос не изменят своих действий, рассчитывая, что не всякий же раз будут жаловаться, и не всякий раз будут приезжать подобные следователи.

Нет, никакая частная жалоба не поправит дела!

А пусть бы если не во все, то хоть бы в бо́льшую часть училищ были назначены ревизоры, и — светские, всенепременно светские, преимущественно из недавно кончивших курс университета; пусть бы они пожили в городе недели две-три, отнюдь не объявляя, кто они, расспрашивали учеников в квартирах, на улицах; пусть бы после этого заглянули раз пять в училище во все времена дня, особенно до классов и в конце классов, одевшись как можно хуже (condition, sine qua non); пусть бы внимательно всмотрелись во все — от физиономии учителей до их обращения с учениками, до их способа преподавания; пусть бы, наконец, как простые путешественники, побывали по селам и порасспросили отцов виденных, или учеников о том, каково учится их детям и как ведутся дела в училищах; пусть бы только это сделалось!..

О, тогда бы увидели бы и узнали бы все, что такое наши училища! Тогда до последней буквы оправдалось бы все сказанное нами; дальше, — тогда узнали бы и то, чего и сказать мы не осмелились!..

Тогда и только тогда, изучив в основании зло, можно бы вырвать его с корнем. До тех же пор, что бы не делали, все по пустому; до тех пор самые благие распоряжения не принесут никакой пользы.

Продолжение следует

Читайте также:

• До чего унижено и подавлено у нас сельское духовенство: где причина этого?
• В одном декабре умерло до 30 учеников

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: