Пора идти в кино
13 февраля 2021 Амаяк Тер-Абрамянц
Как обычно, заведующий реанимацией Юрий Сергеевич Хромов явился на работу первым. Переодевшись в ординаторской, уже без десяти восемь он вошел в отделение.
Здесь было затишье. Неряшливо крашеная девица у телефона вяло скользнула по нему взглядом и, зевая, уставилась в оконную пустоту. Под лестницей стояла каталка с телом, накрытым простыней, и, как обычно в таких случаях, когда накрывали голову, ее, простыню, не хватало на ступни, и они торчали, всегда одинаковые — серо-синие, со сплюснутыми, слипшимися друг с другом пальцами. И черный кот, отродье, приваженное со скуки пенсионерами лифтерами сидел под каталкой и смотрел на живого Хромова с явной неприязнью, зелеными глазами.
«Наверное, ожоговый», — отметил про себя Хромов.
— А это еще что? — спросил он у девицы, указав на каталку.
— Как чо, — с тупой безмятежностью улыбнулась она, еще не остывшая от полуночных шоферских объятий, — мертвяк… — и снова уставилась в окно, всем своим видом будто говоря: «Хозяин нашелся! — Вот как заявление на увольнение напишу — сам главврач уговаривать будет!..»
— Я спрашиваю, почему не увезли до сих пор в морг?
— Машины нет, — соврала крашеная: не до трупа было — Сеня хлебал раздобытый украденный ею у старшей сестры медицинский спирт, и мял ее как пластилиновую, и лишь полчаса назад ушел восьмерками отсыпаться в гараже.
Очередной эпизод классовой борьбы закончился полной победой пролетариата, и Юрий Сергеевич это сразу понял и только подумал: «срочно надо звонить в гараж, шофера наглеют…»
Он быстро поднялся по лестнице и вошел в отделение.
— Здрасьте, Юрий Сергеевич, — это Леночка, новенькая медсестра, только в этом году закончившая медучилище. Она поспешила в палату, а за ней сразу показалась ее пожилая напарница Раиса Никитична.
— Ой, Юрий Сергеевич, уж и намаялись мы! — Раиса Никитична по-старушечьи всплеснула руками, восторженно смотря на Хромова.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая. Иванов где?
— У себя, дневники пишет… А у нас ожоговый помер…
— Знаю, отмучился, Раиса Никитична.
— Царствие ему небесное… а доктор ночью нистолечко не поспал, все то одно, то другое.
— Ну, ничего, Иванову полезно, похудеет, — рассмеялся сухим посвистывающим смехом Юрий Сергеевич.
— Да ведь жалко…
— Юрий Сергеевич! — крикнула Леночка из палаты. — Подойдите к черепному, — в ее голосе посторонний человек не услышал бы ничего особенного, но Хромов всем опытом старого реаниматора уловил в нем ту особую, безлично тревожную нотку, которая заставила его через несколько мгновений быть у головы больного. Он сразу попытался нащупать на шее толчки сонных артерий, но кончики пальцев чувствовали лишь податливо ползущую ткань. Мерно стучал и шипел аппарат искусственной вентиляции легких. Грудная клетка лежащего с методической точностью вздымалась и опадала, но сердце его уже молчало.
— Лена, адреналин с хлористым! На длинной игле! — жестко приказал он, уже с каждым толчком ладоней сильно прогибая грудную клетку и заставляя сердце выбрасывать все новые и новые порции крови: раз-и, раз-и, раз-и!..
Лена кинулась было к стеклянному шкафу с медикаментами.
— Стой! — вдруг рявкнул Хромов.
Будто споткнувшись, Лена остановилась.
— Шагом! — жестко приказал Юрий Сергеевич. — Быстрым шагом!
В палату на шум ворвался Иванов с мешком «Амбу» для искусственного дыхания, но, увидев, что аппарат работает, отложил «Амбу».
— Сергеич, заменю, — сказал Иванов, вставая на место заведующего. Он продолжал массаж сердца, а Хромов воткнул длинную иглу в плоскую безволосую грудь, потянул поршень на себя и раствор в шприце вмиг окрасился алой кровью.
— Попал!
Медленно ввел раствор.
— Ну-ка послушай!
Иванов приставил фонендоскоп к груди и услышал гулкие отдаленные удары, но потом все затихло.
— А, черт! — выругался он и снова начал массаж сердца.
Минут через двадцать стало окончательно ясно…
— Не хочет жить, — сказал Иванов, отвернув веко и заглядывая в широкий, поглощающий все и ничего не отдающий зрачок. — Большое размозжение мозга…
— Все, — сказал Юрий Сергеевич, отключая аппарат: поршень еще пару раз стукнул и затих. Грудь лежащего человека, последний раз со времени его рождения приподнявшаяся, опустилась и застыла навсегда, навсегда оборвалась вьющаяся с сотворения мира через неведомые личины и судьбы нить жизни.
— Кто он? — на лбу Юрия Сергеевича поблескивали капли пота.
— Мотоциклист — ночью привезли… с девицей гнал: девицу-то сразу… С Южного шоссе привезли.
— Как фамилия?
— Алехин.
— Запиши, Иванов, — кивнул Юрий Сергеевич. Он вытащил оранжевую, блестящую от холодной слизи трубку изо рта лежащего, внешность которого уже приобрела ту неподвижную безликость, что роднит все те лица, которые покинула душа.
— Послушайте, — взмолилась уже давно вошедшая в палату Раиса Никитична, — там на лестнице ждут…
— Кто? — не понял Иванов.
— Родственники, родные…
— Сказать — умер! — внушительно сказал Иванов и тут же нахмурился. Был он рослый, грузный, щеку перерезал глубокий длинный шрам, и Раиса Никитична его побаивалась.
Доктора вышли из палаты.
Лена накрыла простыней незнакомое тело.
— Лен, — сказала Раиса Никитична, — выйди, а?..
— Не хочу, — мотнула головой Лена, — как я им скажу, а вы старше…
— Вот и я говорю, — всплеснула руками Раиса Никитична, — ну почему, почему мы должны говорить родственникам? Ну что я им скажу? Никому не хочется, конечно… Мы же медсестры, а им доктор нужен. Родственники должны с доктором говорить, правда ведь, Лен?.. — она растерянно смотрела на Леночку, словно ожидая от нее ответа.
Иванов сидел в узкой комнатенке дежурного врача за столом с селектором и двумя телефонами и быстро записывал историю болезни, приплюснутая шапочка съехала слегка на ухо, от которого через всю щеку, поворачивая углом вниз, протянулся шрам. Плохое было сегодня дежурство, он был невыспавшийся и злой: это второй труп, а ночью скончался ожоговый, на седьмые сутки своих мучений… Хотелось курить, во рту стоял тухлый мясной дух. В комнату зашло несколько других врачей из других отделений, узнать, кого из больных уже можно забирать себе. Свежие и выспавшиеся, они уселись в ожидании на узенький диван, перебрасываясь незначительными фразами, созерцая тяжеловатых рубенсовских муз на репродукциях «Огонька», парящих над расписанием дежурств (их поместил сюда недавно кто-то из молодых шутников).
Крепкая пухлая рука Иванова быстро скользила по странице. Привычные фразы: «искусственная вентиляция… непрямой массаж сердца… инфузия внутрисердечно…» и последняя, обязательная: «проводимые реанимационные мероприятия эффекта не дали». Он записывал эту последнюю фразу, стараясь скорее покончить с неприятным, краем глаза уловил появившийся в дежурке еще один белый халат — возможно, еще кто-то из докторов заявился — так и прут не вовремя сегодня!
— Скажите, как самочувствие Алехина? — спросила появившаяся в халате немолодая женщина.
— Умер, — бросил он через плечо, не переставая писать. И все присутствующие увидели, как женщина, не сделав больше ни единого движения, как стояла прямо, так и не сгибаясь, с размаху рухнула срубленным деревом навзничь, и было слышно, как стукнулась о линолеум затылочная кость.
— Мать! Мать это! — в дверях появилось испуганное птичье лицо Раисы Никитичны.
В момент огромное тело Иванова словно подбросила пружина.
— Кто? Кто пустил сюда?! — взбешенно закричал он, кинувшись к женщине, но врачи уже поднимали ее, укладывали на диван, и она, открыв глаза, зарыдала.
— Кто, кто дал халат? — надвигался на Раису Никитичну Иванов.
— Не знаю, не знаю я, — испуганно отступала Раиса Никитична. — Она сама прошла… — появившаяся за ее спиной Леночка растерянно молчала.
— Да-а, — сказал один из хирургов другому, когда они покидали комнату, — впервые вижу, чтобы слово сшибло человека с ног.
Медсестры, сдав дежурство, собрались домой.
— Ой, и как же я испугалась!.. — сказала, расширив глаза, Раиса Никитична и прошептала, будто кто-то мог услышать: — Леночка, а они ушли?
— Стоят еще на лестнице, — Леночка сняла халат, шапочку, вынула заколку, и на плечи хлынули свободно золотистые густые волосы. — Раиса Никитична, вы домой собираетесь?
— Сейчас, сейчас, — Раиса Никитична завозилась с сумкой. — Еще в магазин надо зайти… — глаза ее неожиданно широко округлились. — Леночка! А кактус полить?
— Какой кактус?
— Да на подоконнике, я уж месяц полить собираюсь…
— Да на что ему вода, он же кактус! — рассмеялась Леночка.
— Все равно, хоть раз, а кактус без воды тоже не может, — убежденно сказала Раиса Никитична и, взяв поильничек с водой, зашаркала к подоконнику.
— Ну тогда я вас подожду, — Леночка устало села на табурет и подумала: сегодня обязательно схожу в кино, на какой-нибудь иностранный фильм, — в местном кинотеатре на этой неделе как раз шел фильм «Анжелика и король».
Тонкая струйка стекала в сухую глину. Раиса Никитична держала руку осторожно, чтобы не уколоться о заморские колючки. Потом подняла глаза, сквозь которые смотрела выцветшая добрая душа, и увидела горбатые крыши одноэтажной окраины Новотрубинска, где прошла вся ее жизнь, за ними зеленели поле и лес. В поле она увидела маленькую белоголовую девочку. Девочка щипала один за другим лепестки ромашки и шептала, сама не зная о ком: «Любит — не любит, любит — не любит…» Эта маленькая девочка была она. И, конечно, она уже и не старалась вспомнить, что сказал последний лепесток.
Читайте также:
