Ахилла

Koza.press

Денис Воробьев, историк, преподаватель

Всякий раз, когда речь идет о деньгах христианской церкви (да и вообще о деньгах), у слушателя и читателя непроизвольно «включается» скепсис, неверие в то, что обращение с деньгами и погоня за деньгами могут быть отделены друг от друга. Большинство убеждено: в любой сфере, где присутствуют деньги, неизбежна и жажда наживы. Соответственно этой логике, когда христиане говорят о бескорыстии, они просто лукавят: ведь будучи людьми, и они вынуждены зарабатывать на пропитание, а значит — не могут мыслить вне категории выгоды.

Потому большинство современников с особым сарказмом высказывается о тех, кто проповедует возвышенные идеалы, а сам при этом допускает хотя бы тень заботы о «хлебе насущном». С другой стороны, сребролюбие духовных лиц стало уже «притчей во языцех», реальные симптомы этой болезни столь многочисленны, что объявлять их просто «отдельными отклонениями отдельных лиц» — значит серьезно грешить против истины. В таких условиях обыватель, который не любит разбираться в деталях и привык мерить по себе, обобщает: «Все священнослужители корыстны и всегда не прочь подзаработать на доверчивых прихожанах». Если такой обыватель прошел марксистко-ленинскую школу, то он сформулирует свое резюме еще радикальнее: «Любая церковь есть институт порабощения масс и отъема денег». Ниже мы попробуем уйти от подобного рода упрощений, ведь мир всегда устроен несколько сложнее, чем представляется носителям примитивных идеологий и конспирологических доктрин. Но в то же самое время мы постараемся быть интеллектуально честными и, рассматривая столь деликатный вопрос, как «церковь и богатство», не прятать голову в песок перед лицом неумолимых фактов. Ранее была опубликована первая часть этого повествования, вторая и третья.

От общины — к администрации

Еще на заре христианства один из его пламенных провозвестников, апостол Павел, размышлял о том, как должна строиться материальная сторона жизни проповедника Евангелия. Сам Павел был человеком, никогда не бравшим денег за то, что он делал как пастырь и глашатай Благой Вести. Про себя он писал: «я не пользовался ничем таковым», «проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании, ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести». Эта «безмездность» было частью его жертвенной жизни. Он зарабатывал изготовлением палаток, не имел семьи, целиком посвятив себя проповеди о Распятом и Воскресшем Иисусе. Однако это было его личным выбором, который он никому не навязывал. Он помнил, что в ветхозаветном храме «священнодействующие питаются от святилища, служащие жертвеннику берут долю от жертвенника». И педагоги получают плату за то, что они учат, и это считается нормой. И то, что учитель евангельской жизни может «жить от благовествования», Павел тоже считал оправданным. Потому он мог сказать: «Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?»

Во времена апостола община — семья верующих вместе с проповедником, пастырем, учителем — сама решала, как и где он сможет добывать материальные средства для жизни. Сами верующие устанавливали, где это обеспечение будет покрываться его работой, а где — пожертвованиями братьев, удобно ли будет, если он всё время посвятит проповеди (и тогда его надо обеспечить полностью) или это будет лишь духовно главным занятием (а остальное и довольно протяженное время он будет работать, не выделяясь из общества своим положением).

Отсутствие в наше время церковных общин, этих общностей-семей, где люди вместе учатся жить по-христиански, вместе собраны вокруг Христа и Его слова, не разделены на высших и низших, приводит к трагическим последствиям. Ведь в общине христиане вместе отвечают за организацию жизни (в том числе за общую молитву, за научение евангельской вере и жизни, за свидетельство о Христе другим людям и так далее), за заботу о нуждающихся, за содержание храмового сооружения (если оно имеется), а если необходимо — за поддержку или содержание своих учителей, старших (по греч. «пресвитеров», или священников, как их привыкли называть у нас исторически). Сегодня на месте этих общин мы, как правило, видим некую административную корпорацию, с которой всё уже не так просто. Любая администрация, канцелярия, если и должна существовать, то лишь в необходимом качестве (оформления юридической, экономической, проектной и иной документации и ее оборота). Она не может подменять собой жизнь, тем более — жизнь во Христе. И очень странно для церкви, когда администрация становится системообразующим началом и подменяет собой церковное сообщество.

К сожалению, именно так происходит в нынешних российских реалиях. Должностные церковные лица имеют привилегированное положение. Сразу после епископа (который именуется «управляющим», «правящим архиереем»), самым влиятельным лицом в епархии является «секретарь епархиального управления» (или «секретарь епархии»). Вместо чисто канцелярских полномочий (которые в реальности переданы «заведующему канцелярией епархии»), он обладает немыслимой полнотой власти над священниками, приходами, епархиальным советом, судом, дисциплинарной комиссией и всем остальным, так как является непосредственным проводником абсолютной власти епископа.

Постепенная, но неумолимая замена многогранной общинной жизни на сочетание религиозно-культовой (приходы-храмы) и административно-клерикальной (епископы как высшие чиновники) стала происходить тогда и там, где и когда христианство становилось государственной религией. Там церковь оказалась подчинена остававшемуся по своей сути языческим государству с его формами и принципами, и стала перенимать их вольно или невольно. Уже во времена поздней Римской империи, которая после трех веков жестоких гонений сначала признала христианство легитимной религией, а потом и включила церковь в число своих административных институтов, и возникают эти печальные метаморфозы. Языческое государство и общество начинают использовать христианство в качестве общегражданского имперского культа (строят храмы, облачает старших в прекрасные одежды, называя их «иереями», то есть «жрецами»), делают «архиереев» имперскими сановниками, рассматривая их как проводников имперской идеологии. Членство в церкви воспринимается теперь как признак лояльности государству. Тысячи вчерашних язычников принимают крещение, ища не только и не столько Царства Божьего, сколько гражданского статуса или даже теплого места в системе государственной администрации. И приносят с собой все представления и пороки общества, по сути остающимся языческим.

И до христианской эры были те, кто приносил жертвы во благо Римской империи, кто превозносил имперских богов и провозглашал величие цезарей. Когда прежде гнавшая христиан империя щедро раскрыла церкви свои объятия, то христианскому миру нужно было бы подумать о возможных последствиях, об опасностях подмен. Совершенно очевидно, что в центре проповеди Христа и апостолов, да и выдающихся христианских миссионеров всех времен был вовсе не религиозный культ (обряд, одежда, ритуал общей молитвы). Если в ветхозаветные времена культ и нес важную организующую и символически-прообразовательную функцию, то в Новом Завете явившийся Христос заменяет собой прообразы культа. Он — уникальная жертва, принесенная на жизнь мира и каждого человека.

Поэтому жизнь подлинной христианской общины всегда строилась так, чтобы дышать этой Вестью и нести ее всем людям. А вовсе не для того, чтобы обеспечить замечательное исполнение культовой функции в имперском изводе. Хорошо известно, что имперскому давлению церковь подчинялась не всегда, не везде и не во всем. Но также верно и то, что, став однажды частью «системы», она уже просто не могла жить изолировано от общества, культуры и экономики своего времени.

И тут мы сталкиваемся с двумя ключевыми подменами: центрированием церковной жизни вокруг культа и расслоением внутри христианского сообщества на «священство» и «всех остальных». Тех, кого Новый Завет называет «народом Божьим», постепенно становятся просто «мирянами», «прихожанами». Им противопоставляются старшие, ставшие теперь «духовенством». Эти изменения накладывают свой отпечаток на все стороны жизни христиан. Даже место церковного собрания — храм — постепенно разделяется на «сакральные» и «профанные» зоны (что было немыслимо в раннюю эпоху, где все христиане были «царственным священством»): алтарь, где по преимуществу находится клир, и пространство для всех остальных, для «мира».

Даже церковно-административное деление стало совпадать с государственным; епархии — территориальные единицы империи — стали теперь и церковными округами во главе с епископом. При этом государственная власть тем более влияла на выбор (а потом и назначение) епископа, чем более политически значим был этот выбор. Наиболее исторически важные епископские кафедры становились «митрополиями» и «патриархатами», их главы получали власть над «маленькими» епископами, во многом сходную с государственно-административной. Время от времени, конечно, возникали ситуации, когда епископат отказывался подчиняться директивам имперской власти, откровенно нарушавшим нравственные нормы и фундаментальные принципы церковного устроения. Иногда даже сами императоры вынуждены были приносить покаяние за свои неблаговидные поступки. Но чем дальше, тем больше подобные ситуации превращались в исключения из правила.

Именно в таком виде христианство и было воспринято на Руси. Оно несло нашим предкам Евангелие, Благую весть о Воскресшем Христе, выдающееся богословское и философское наследие Византии, нетленные образцы святости и подлинного благочестия, высочайшую музыкальную и художественную культуру, традиции античного зодчества. Но вместе с тем, увы — и все перечисленные выше искажения и подмены христианской жизни.

Этот краткий церковно-исторический экскурс крайне необходим для понимания причин и последствий того, что случилось с приходской и епархиальной жизнью в современной России и, в частности, на Нижегородчине. Посему да простит мне читатель, если эти рассуждения покажутся ему слишком сложными и пространными.

От веры — к культу

Итак, что представляет из себя сообщество людей в церкви, где уходит на второй план или почти отсутствует общая жизнь, забота и просвещение, связанное со смыслом христианского пути, учение о жизни в Боге, о мире, о человеке и их красоте, душепопечение и явление любви в общении?

Во-первых, в связи с расслоением на служащих и прихожан-потребителей происходит метаморфоза от общины-братства к организации-структуре, где административные принципы мира сего начинают преобладать, меняется логика взаимных отношений.

И во-вторых, в связи с тем, что на исключительное место выдвигается обряд-культ, то совершаемый набор культовых действий (и освященные «продукты» этих действий) становятся «услугой», предоставляемой организаторами культа (священниками) его потребителям (мирянам, прихожанам). Таким образом, эти «культовые услуги», во-первых, становятся единственным средством взаимодействия церкви с «высшим миром» (безлично-энергетическим), причем, меняется взгляд на Бога и человека. Культовые ритуалы и их «продукты» становятся объектом почти всех отношений внутри христианского сообщества, в том числе и экономических. Служители производят данные услуги (считая их смыслом своего служения и источником достатка), а потребители покупают и потребляют данные услуги (в случае, если они уверены в их важности для себя). Проповедь, обращенная к прихожанам, в таких случаях часто сводится к объяснению важности и исключительности самого по себе культа, призыву чаще участвовать в нем (даже безотносительно реального покаяния, уверования, процессов нравственного и мировоззренческого изменения). Интересные метаморфозы, не правда ли?

Таким образом товарно-денежные отношения вокруг религиозного культа могут проникнуть в самую сердцевину духовной жизни церкви. А ее старшие вольно или невольно будут подчинены этой логике: для того, чтобы обеспечить себя и прекрасные церковные здания, нужно больше денежных средств, связей с имперскими/постимперскими чиновниками и бизнесом. А также нужно построить больше храмов и поставить больше священников. Но их снова нужно будет обеспечивать, а для этого — еще больше строить. Таким образом, каждый новый шаг на пути этого «развития» все больше превращает церковь в заложника товарно-денежных отношений. И каждый новый шаг в сторону власти и бизнеса делает ее несвободной, так как и власть, и бизнес имеют в этой игре свои интересы.

В условиях «христианского» государства в России («при царях»), особенно в Синодальный период XVIII-XIX вв., когда церковь полностью стала «ведомством Православного исповедания», она получала от государства полное обеспечение. Но при этом очень часто становилась проводником его воли. Не удивительно, что крушение данного государства стало и крушением церковной структуры по меньшей мере в том виде, в которой она в этом государстве существовала. В современных условиях «секулярной конституции» церковная структура остается формально самостоятельной, но де-факто она имеет ту же модель жизни, ту же организацию и внутреннюю логику (в том числе экономическую), что и при «христианском самодержце». Поэтому она словно бы вынуждена постоянно искать себе внешнюю опору и скатываться к культово-идеологической функции, навязанной ей еще римскими императорами, подчинять свою жизнь экономическому и политическому обеспечению пресловутой «симфонии» с государственной властью. Словно бы она никак иначе и жить не может, и никакой другой логики своего взаимодействия с обществом и государством как будто пока не видит. Ясно, что это тупик, из которого надо выходить.

Два пути: компромисс или жертвенное свидетельство

Есть еще «переходная модель», а вернее две исторически параллельных модели, два пути, по которым шла наша русская церковь через трагический XX век.

В условиях гонений часть церкви пошла на уступки советской власти и полностью подчинила себя государственному регулированию: приходы контролировались политически и экономически, равно как и сами епископы — главы епархий. Везде были доносчики — люди, сотрудничавшие с «органами». Физически уничтожить церковь возможно было лишь частично (слишком многие уходили в глухое подполье). Поэтому ОГПУ-НКВД в целом избрало иную тактику: модель подконтрольного существования церковной структуры, похожую на дореволюционную («синодальную»). Она позволяла контролировать религиозную среду и вести «отрицательную селекцию» этой среды в целях ее вырождения.

Даже протестантские церкви, которые в дореволюционной России власть не очень жаловала, после частичного уничтожения (своего рода «прореживания») были объединены в союзы и подчинены контролю советов. Так как постоянно культивируемое у них научение вере, основанное на Священном Писании, служило сильным сплачивающим фактором, для безбожной власти важно было если не разрушить эти общины, то препятствовать их распространению.

В отношении же православия работать было проще: культ здесь исторически занимал слишком важное, часто доминирующее место, поэтому изгнание проповеди Евангелия простые верующие могли просто «не заметить». Священство же было классом исторически изолированным от основной части простого народа. В общем, разорвать социальные связи здесь было проще.

Советские «органы» работали именно в этом направлении: чем больше жизнь церкви будет становится культом, чем меньше в ней будет живого общения и христианского просвещения, тем «лучше». Тем быстрее церковь станет торговой площадкой вокруг культа, местом расслоения и обмирщения, споров о «цене Таинств». При этом священники были загнаны советским законодательством в еще большее гетто, чем простые верующие (они теперь — только «служители культа», хотя до революции многие из них работали, в том числе своими руками на селе). И вот они уже платят большие налоги как «нетрудовой элемент». Приходами они часто не руководили, а были наняты «двадцаткой» (требуемой советским законодательством группой «учредителей» прихода, этой пародией на общину), подконтрольной «органам».

Именно советские власти ввели список цен за «требы», предполагавший полный контроль церковных финансов. Расчет был и на то, что священники больше будут «давить» на прихожан, больше будут искать заработка и поднимать «цены» за религиозные «требоисправления». И тогда культово-коммерческая составляющая станет прекрасным яблоком раздора, источником дискредитации церкви в народных массах.

Плюс к этому — вычеркивание из списков поступающих в семинарии людей с высшим образованием и превращение духовенства в малообразованную прослойку.

И еще — изгнание священников и активных мирян руками подконтрольных епископов — либо в глухую деревню, либо в запрет, либо с приходов с клеймом «сектанта» («это не положено», «так не надо», «нужно только послушание», а инициатива не нужна, ибо сулит проблемы с властью).

Но была и другая модель жизни русской церкви в советский период — «катакомбная», подпольная и полуподпольная. Неизбежно в таком статусе оказались общины, принявшие на себя «крест братства служащего». Они были запрещены советской властью и преследовались «как класс». Всякий раз при их выявлении они уничтожались, в том числе физически (расстрелы, лагеря). Епископы (впрочем, не все) держались от них подальше, чтобы не иметь проблем с властью, либо под ее нажимом прямо объявляли такие общины, братства, группы православных «раскольниками и сектантами».

Экономическая жизнь этих объединений в значительной степени была похожей на жизнь общин в первые века христианства. Она была построена вокруг необходимости поддерживать друг друга в гонениях и лишениях, содержать тайные библиотеки, заниматься нелегальной перепечаткой книг, поддерживать пастырей и учителей, которым приходилось быть на острие гонений. Главным в их жизни был не культ, а сохранение евангельской истины, ее распространение вопреки гонениям, углубление духовной жизни — личной и общинной. Такими были, к примеру, созданное в ответ на призыв патриарха Тихона Александро-Невское братство в Санкт-Петербурге, община о. Алексия и Сергия Мечевых в Москве, братство Иисуса Сладчайшего, основанное архимандритом Спиридоном (Кисляковым) в Киеве, братства епископа-катехизатора Макария Опоцкого на Псковщине, община о. Василия Адаменко в приходе Нижегородской Ильинской церкви (на одноименной улице), и многие-многие другие.

После окончания советской эпохи перед церковью встал выбор, по какой из этих моделей выстраивать свою жизнь: синодально-советской или общинно-братской. Несмотря на то, что возврат к общинной жизни часто провозглашался церковными иерархами постсоветского времени как важная церковная задача, в целом стал преобладать другой подход: попытка выстроить по принципам дореволюционным (с большой примесью советских) более мощную (и, как казалось тогда, более независимую) церковную организацию. А точнее — конгломерат организаций-епархий. Это привело к тому, что епископы часто стали строить на местах большую и централизованную финансово-административную структуру с целью возврата дореволюционной собственности, привлечения спонсорских и государственных денег на реставрацию, развитие и «социальные проекты», и в целом — на ориентацию жизни каждого прихода на повышение прибыли за «религиозные услуги» и перенаправление всех имеющихся материальных средств (под любыми предлогами) из приходов в епархиальный центр.

Такого рода экономическая модель стала настоящей западней. Первоначальные постсоветские страхи были связаны с тем, что священники, лишенные контроля со стороны госорганов, начнут, как главы приходов, присваивать «денежные потоки» себе, а собственность, прежде отобранная у церкви, будет приватизирована предпринимателям (как всякая другая госсобственность). Но теперь возникли угрозы совсем иного рода: замыкание экономики на всевластных и неподконтрольных епископах может формировать настоящую церковную олигархию и превратить жизнь церкви в сериал скандалов вокруг постоянно компрометирующего себя класса церковных чиновников, напоминающих средневековых феодалов. А постоянно выпрашиваемая у государства собственность (в общем-то исторически церковно-культовая) ставит церковных чиновников в зависимое положение, обращает их жизнь в погоню за этой собственностью, влечет суды и тяжбы, а в конечном итоге — дискредитацию в глазах общества.

Расслоение внутри церковного организма и отрицательная селекция только усиливаются: священники и активные миряне, не поддерживающие этот стиль жизни, оказываются «за бортом». Получается, что продолжать жить синодально-советскими установками сейчас — губительно для церкви. Кровно необходимо изменение оснований и самой структуры ее жизни.

Нижегородская епархия: установление финансового контроля над духовенством

Нижегородская епархия в своей истории прожила описанные ступени развития. До революции здесь были и епископы-слуги государя, готовые силой крестить мордву и других «инородцев», и подлинные духовные просветители. Церковная экономика была обычной для российской империи, а потом — для подчиненного существования в атеистической стране.

До прихода епископа Георгия (Данилова) в Нижегородскую область она жила вполне еще по советским меркам. Основой заработка священников были «требы», также им платилась от прихода не очень большая зарплата. Митрополит Николай (Кутепов), сам живший весьма скромно, мог сказать священнику, просившему об увеличении зарплаты: «А зачем тебе это — ведь ты можешь на требах заработать, а вот диаконам надо зарплату поднимать, потому что у них вообще нет такой возможности» (совершать требы им не положено по сану).

Поэтому священник, который не бегал по требам (освящать машины, квартиры, совершать отпевание на дому), становился малоимущим. А священник на «хлебном месте» (большой собор в городе), особенно в девяностые (когда люди хлынули в церковь в духовном поиске и им было предложено креститься, венчаться, освящать всё подряд и прочее) мог заработать сумму, равную нескольким зарплатам. Волне «понятные» перекосы культово-ориентированной экономики.

С приходом на нижегородскую кафедру епископа Георгия (Данилова) многое стало меняться. Только вопрос — в какой степени эти изменения можно считать церковными.

Начался процесс контроля над приходами и запугивания клириков. Постоянные перемещения священников с прихода на приход должны были принудить их к подчинению (на уровне солдат в армии) и поставить в условия полной экономической зависимости от правящего архиерея. Именно епископ Георгий себе в заслугу ставил то, что ввел более высокие и стабильные зарплаты. Правда, они были не так уж высоки, а в условиях постоянной инфляции почти не повышались и фактически обесценивались. Но (что было важно для епископа) они стали экономическим крючком полной зависимости священника в условиях уничтожения всех иных возможностей для заработка. Епископ жестко и даже жестоко обходился со всеми, у кого находился иной источник существования, в том числе работа или подработка (преподавателем, таксистом, электриком — кем угодно). Владыка Георгий странным образом постоянно апеллировал к тому, что работа является недостойной священного сана. С этим связан и тот известный случай со священником Димитрием Терехиным, когда епископ просто «выкручивал ему руки», чтобы он с женой-преподавателем переехал в другое место (якобы ближе к приходу), и через это его жена лишилась бы места работы, а семья — независимого источника дохода. Этот случай, конечно, далеко не единичен.

Важно отметить, что епархия постоянно практикует уход от налогообложения и социальных выплат при оплате своим священнослужителям: по документам их зарплата — лишь в рамках минимального размера оплаты труда, остальное же им выделяется по «второй ведомости» как материальная помощь. Налоги и социальные выплаты идут с этой маленькой зарплаты. А большая «материальная помощь» нередко является объектом манипуляций со стороны начальства, ведь ее можно и не платить.

Можно здесь вспомнить нашумевший в епархии случай, когда священник Владимир Пивоваров, кандидат богословия, ведущий программ на телеканале «Союз», отец многодетной семьи, потребовал от епархии прозрачности. Он не только просил материальной помощи у епархии для большой семьи, а потом, не получив ее, вынужден был писать об этом в интернете. Он также настаивал на полной легальности своей зарплаты, ухода от теневых отношений. За это он серьезно поплатился, был подвергнут репрессиям со стороны епархиального управления и с трудом смог перебраться в другую епархию.

К епископу священники нередко обращались в случае несчастных случаев, за помощью при операциях, помощи в нуждах многодетной семьи. Эти весьма неприятные для архиерея расходы удалось переложить на плечи самих же священников: их просто добровольно-принудительно заставили выплачивать каждый месяц в особый фонд материальной взаимопомощи («сомневающимся» епископ Георгий не раз говорил: «Ты что же, не хочешь собратьям-священникам помогать?», «Не хочешь платить каждый месяц? Ну тогда, когда случится несчастье, можешь даже не просить!»).

Также епископ Георгий решил разобраться и с «требами» священников. Основными источниками дохода здесь были освящения квартир, машин и отпевания на дому, а также разного рода «тарелочные сборы» (когда при проведении таинств исповеди, а иногда и причастия люди клали пожертвования в тарелку, рядом со священником, и эти деньги шли непосредственно данному служителю). Очень кстати пришлась борьба молодых священников с «тарелочными сборами», которые действительно были весьма некрасивыми и прямо напоминали продажу церковных таинств, которая запрещена канонами церкви. Епископ их запретил. Запрещены были и дополнительные сборы в карман священника во время проведения таинств крещения и венчания и массовые пожертвования с поминальными записками лично в руки священников (это шло теперь только в кассу храма). Все это было бы неплохо, если бы за этим не стояла собственная выгода архиерея.

Продолжение следует.

Фото: Алексей Козориз/nne.ru

Читайте также:

• Служить или властвовать?
• И воцарился страх. Как разрушалась церковно-общественная жизнь в Нижегородской епархии, часть II
• Храм дороже человека. Как разрушалась церковно-общественная жизнь в Нижегородской епархии, часть III

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: