Ахилла

Продолжение, читайте также части первую, вторую, третью и четвертую.

Мне в комментариях некий темный дух написал: «Возлюбите ближнего? Как Я возлюбил вас? Да не смешите!..» И далее, как у темных духов водится. Досталось там и Спасителю, и ближнему, и Любви по полной. Нет, мол, вас всех, и все! Есть только выгода, сила и деньги, что миром этим правят. И нечего, мол, людям нормальным головы дурить.

Непроходимые грязевые моря, летом огромная непересыхающая лужа, глубокая чавкающая под ногами грязюка, в которой столько увязло и похоронилось детских сапожек… А зимой такие же непроходимые сугробы. Шайки злых подростков, определяющих своих и чужих по принадлежности к местным школам и их территориям. «Из какой школы?» — вопрошали незнакомца, и если незадачливый парнишка оказывался чужаком, доставалось ему по полной. Здесь все друг друга знали, и если участковому надо было выловить кого-то из местной шпаны, труда это особого не составляло.

Но что потом? Отбыв свой год на зоне, такой вот пацан возвращался куда большей проблемой. Пальцы его украшались татуировкой со светлой тропинкой — первая ходка, и лились рассказы о жизни на зоне-малолетке: о жестокостях, насилии, романтике воровской чести. Такие «держали мазу», сколачивали шайки, нагоняли на население страх. Мордобой, воровство, грабежи и драки здесь, как и в других таких же рабочих поселках по окраинам сибирских городов, были обыденностью. Любу, галину дочку, уже куда позже, в девяностых, никто из парней не решался проводить вечером до дома. Сажали на трамвай — и: «Пока, от остановки сама дойдешь». Она не обижалась. В район Амура только дурак вечером сунется.

Чем чернее ночь, тем ярче на небе звезды. Не стоит город без праведника. Или без праведницы. Любовь Васильевна Симонова никакого специального образования не имела. Была просто офицерской женой, которой поручили поставить детскую новогоднюю сказку. И какой талант неожиданно в той женщине открылся! О режиссуре, хореографии, драматургии были у нее лишь общие представления, а педагогом и организатором оказалась она просто от Бога. Стала Любовь Васильевна благословением рабочему поселку Амуру. Не счесть, скольких ребят и девчонок взяла она под свое крыло, увлекла с улиц в свою театральную студию при местном Дворце Культуры.

«Королева, ну истинно королева! — Галина прямо преображается, когда вспоминает эту свою вторую маму. — Когда она выходила на сцену Хозяйкой Медной Горы, весь зал затихал: такая красота, такая стать! С нашими ролями часами возилась, а сама безо всякой подготовки выйдет и сыграет так — в кино такого не увидишь. Мы с подружками к ней как прилипли. Поначалу пробовали и на тренировки успевать, а потом — какой так спорт, когда тут такое! Она нас и двигаться, и говорить учила. Казалось бы, выбегаем снежинками на сцену, ну какая разница, как там станцуют, так нет же, с каждой из нас занималась, и знала все наши дела, все про нас знала. Да если б про нас только! Через ее руки таких сотни прошло. Всех принимала. Кто не задерживался надолго — улица обратно тащила, а кто годами от нее не отходил. Помню, с Дедом Морозом проблема. Нам на сцену, а его нет. Любовь Васильевна нам: „Ищите, где хотите, чтобы был! Отца, брата, соседа. Первого попавшегося хватайте“. Ну мы на улицу. Идет какой-то парень, мы всей гурьбой к нему. Уже все в костюмах, в гриме. Первый звонок уже прозвенел. Тот понять ничего не может, тащат его странные девчонки куда-то, Дедом Морозом на ходу одевают. Снегурочку ему, и на сцену. Так, представляешь, остался с нами. Только что из армии, не знал еще, чем заняться, а тут — в артисты. При клубе какую-то должность ему дали. Так и играл всякие роли. Жаль только умер рано. Чуть больше сорока ему было…»

Галина умолкает. Я не тормошу, жду. Польются еще истории. Теперь понятно, откуда у нее самой такая вот стать. Откуда такая уверенность в себе. Такая чистая московская речь.

Совсем недавно было. Ходим с коляской по Вол-Марту, набираем всякий товар. Отдыхаем, не торопимся. Галина разглядывает что-то из одежки. Я стою в сторонке, жду. Подходит ко мне мужичок моих лет, высокий такой, аккуратный, и говорит с улыбкой: «Вы счастливый человек». Я хохотнул: «Ну да, не спорю. Why? (Почему, мол?)» — смотрю на него с веселым любопытством. «У вас красавица жена, — отвечает. В глазах у него грусть. — У меня тоже была такая. Красивая, passed away last year (Умерла в прошлом году.)». «Sorry, my condolences», — отвечаю серьезно. (Примите мои соболезнования.) «It’s okay. Have a good day», — и пошел себе, оставив мне свою тихую грусть.

Когда прибирает наших близких Господь? Зачем оставляет нас одних доживать то, что без родной души уже и не мило? Мне вот, совсем недавно, моя первая жена приснилась. Мы не общались долгие-предолгие годы, и все жила у меня во глубине души на нее обида. А пару лет назад вдруг пишет она мне в Одноклассниках: «Читаю главу про Бабу Таню. Не могу… Плачу. Прости меня за все». Я прям оторопел. Вот уж чего не ожидал! «И меня прости, — отвечаю. — Я тоже был во многом не прав». И как рукой все мои обиды сняло. Даже дышать легче стало. А через пару месяцев она умерла. От ковида.

Погоревал, повздыхал я, вспоминая те золотые молодые годы, что провели мы с ней вместе. Всякое там бывало, но и хорошего, однако ж, немало. Были мы друг у дружки первые мужчина и женщина, а такое всю жизнь с собою несешь.

В общем, стал я за нее каждодневно молиться. Каждый раз, заправляя дизелем свой трак, произносил: «Господи, если это возможно, будь милостив к Ирине и к Катерине. Определи им обители тихие, по рассуждению Твоему». Катерина была еще одной моей школьной любовью, с которой у нас ничего не случилось, потому как влюблена она была в другого. Про ту свою симпатию может когда и расскажу. За Ирину молился, потому что она у меня прощения испросила, и, рассудил я, примирение с Богом значит тоже нашла, а за Катерину, что жизнь свою окончила незавидно, потому молился, что кто ж за нее еще попросит? Да если и попросит кто, лишнего не будет.

И вот снится мне первая моя жена. Посреди какого-то людного места подходит ко мне, руки тянет обнять, и говорит со счастливой такой улыбкой: «Спасибо, что меня простил, спасибо, милый». Я поначалу было шарахнулся — с посторонними тетками я не обнимаюсь, а потом смотрю — нельзя ей отказать, в такой она радости. Поддался, а она меня в щеку — чмок. Я ее обнял — что такое? Смотрю, а она вовсе не толстая, а стройная, подтянутая такая, какой при жизни мечтала быть. Вздохнула облегченно, по сторонам с любовью посмотрела. В глазах искорки.

Такой вот сон. Проснулся я ошарашенный, и первая мысль — домолился. Я лютеранин, мне не положено за ушедших каждодневно молиться. А если просит того душа? Написано же, что нет у Бога мертвых, все у него живы.

«На море нас Черное возила. У нее там мама, недалеко от Гагр, жила, — Галина произносит задумчиво. — Не всех, конечно, сразу, каждый год новую команду набирала… Казалось бы к чему? Надо ж было и самой когда-то отдыхать, так нет же, все свое время, можно сказать, всю себя нам отдавала».

Прикидываю. Галя тогда закончила десятый класс. Значит год был… семьдесят восьмой?

«А для сценки боя в лесу, на шпагах, это в Снежной Королеве, она из драмтеатра хореографа позвала, и тот с нашими мальчишками целую неделю по вечерам все возился. Это всего меньше минуты на сцене. Поставил им бой и для большой сцены, и для малой. В нашем дворце культуры сцена была огромная, с колосниками, это куда задники, занавесы-декорации, поднимались. Мы те занавесы на полу раскладывали и подкрашивали, чтобы посвежее смотрелись. В других местах такого простора не было. Мы же, считай, всю область со своими спектаклями объездили, на каких сценах только не играли, бывало, и вовсе в маленьких клубах, так что едва развернешься. Жизнь была — сказка. Наш театр юного зрителя так и назывался — Сказка».

«Чуть не каждый вечер там проводили. Допоздна. А потом нас, девчонок, ребята по домам разводили. Любовь Васильевна требовала, чтобы каждую родителям на руки сдать. Ну мы, конечно же, домой не торопились. Бывало, до полуночи на морозе колобродили, то с горки катались, то в снежки играли. Приходили домой все в снегу, счастливые. Мамочки просто вскипали».

Я слушаю, улетаю в свои юные годы. Как бывало весело упасть, заигравшись, лицом в снег! Здешних, американских, снегов я не люблю. На моем многотонном грузовике куда спокойней гнать в дальние дали по чистому асфальту.

«…у нее еще сестра старшая была, — душа моя все продолжает вспоминать, — Надежда Васильевна. Вела в Омске не то общество, не то клуб пушкинистов. Они к нам несколько раз приезжали. Мы им сценки из сказок Пушкина показывали, они нам стихи читали, рассказывали про Пушкина такое, что в школе и не услышишь. Люди там были интереснейшие…»

Слушая ее, я набираю на Гугле: «Клуб пушкинистов. Омск». И выдает мне мой комп: Клуб пушкинистов «Надежда». Город Омск.

«Смотри-ка, — прерываю я свою Галю, — это не они ли? „Надежда“ — странное название для такого клуба. Не в ее ли честь названо?»

«Ой!.. Я и знала, что они все еще там есть. Наш-то дворец культуры продали какому-то институту, нас всех тогда на улицу отправили. ТЮЗ Сказка тогда в другое место перебрался, но я уже замужем была. Может быть, в честь Надежды Васильевны пушкинисты те так и назвались…»

Адмирал Колчак сделал Омск столицей белой России. По сути, это и была третья столица Русской Империи. Здесь всякого хорошего люда хватало. Тут все небо в звездах. Галина любит свой Омск. Бывает, показывает мне виды улиц в реальном времени с видеокамер. У нас тут девять утра, у них там, на другой стороне земли, девять вечера. Любопытно посмотреть на прохожих, спешащих по своим делам, на потоки машин. А бывало, пару раз, рядом с каким-то кафе, видели мы танцующую молодежь. Прямо на улице. Я сам никогда в Омске не был, но полюбил его с рассказов души моей Галины. Очень милы мне там две звездочки, особенно любимые омичами. Чугунные. Одну звездочку зовут Любочка — барышня такая, молоденькая, сидит на скамеечке с книжечкой в руках. Была она женой генерала-губернатора, прославилась своей добротой к бедным и обездоленным. Другая чугунная звездочка — слесарь сантехник Степаныч, что через дорогу, явившись из люка канализации, смотрит на Любочку со светлой полуулыбкой.

Нет, врешь ты все, темный дух, в своем комментарии. Не выгода, не сила всякой шпаны, и не деньги правят этим миром, а взирает на всех нас «нормальных людей» сам Отец Небесный, Господь-Вседержитель, имя и суть Которого есть Любовь.