Ахилла

Предыдущие части читайте по ссылке.

«Галя, давай-ка выключай свое это…»

Термином «это» подружки определяли ее жесткий взгляд, направляемый в сторону каждого подкатывающего к ней мужчины. Один из тех, подкатывающих, сказал ей как-то в сердцах: «Дай тебе волю, ты своим взглядом убивала бы!»

Играл оркестр, в голове чуть шумело от вина, посреди ресторана танцевали, весело о чем-то говорили за столиками. Хорошо было тут с подругами. Отмечали завершение долгой инвентаризации в торговом центре. Наконец-то можно было чуть расслабиться.

«Галя, — не унимались подружки, — это ребята из Афгана, в командировке здесь. Будь поласковей. Когти свои убери и не рычи на них».

Из Афгана… Сережка Вортаков, одноклассник, такой хороший парнишка был. Как схохмит, все просто падали от смеха. И учителя тоже, бывало, не сдерживались, смеялись. Раз заболел, в школу неделю не ходил, так такая была всем скукота без него. А потом привезли его в цинковом гробу из Афгана… Теперь даже вот слезы навернулись, как вспомнила.

Только лишь в память Сережки того приняла Галина руку подошедшего к ней стройного офицера блондина. Скромного такого. Друзья его с ее подругами уж по два танца оттанцевали, а он все сидел за столиком, посматривал на нее издали. Подойти не решался.

Первый раз за много лет касалась она плеч мужчины, а думала все о Сережке. Так жаль было его! Столько всего вспомнилось из тех, школьных лет. А этот, стройный блондин, словно понимал, не беспокоил ее разговорами.

Потом было смешно. Танец закончился. Офицер отвел ее к столику, усадил и откланялся. Друзья его отправились покурить, и он, было, с ними. Но вот уже на ходу, краем глаза, отметил он какого-то парня, что направился прямиком к Галине. Развернулся офицер, и быстрым шагом вернулся к ней, опередив соперника на секунды.

Галя рассмеялась такой прыти и снова приняла его руку. Снова пошла с ним танцевать, и только теперь его разглядела.

Вообще-то, после первого развода Галину надо было бы отправить на консультации к психологам. Мужского внимания, да и самих мужчин, она просто не переносила. Но какие уж там психологи в советской-то жизни?

Когда беременна была первый раз, женщины говорили ей: «Мужика носишь». «Нет, — отвечала твердо Галина. — Девочку». Те только похохатывали: уж им-то было не знать, что там, в животе огурцом. «Нет, — настаивала Галина. — Девочка у меня». Можно было б на УЗИ сходить, увериться, да боялась, что и вправду мальчишку разглядят.

Родилась девочка. Да какая пригожая, тихая! А уж какая подружка на всю жизнь!

Максим, новый муж Галины, оказался кремень мужик. Был он капитаном войсковой разведки и лишнего не болтал. Вообще не болтал. На Чукотке Галина целыми днями сидела дома с детьми. За окном лишь отдаленная сопка, на которой грудами белых камней выложено: «Слава Великому Сталину!» Радио и телевизор, на котором канал из Аляски видно, — вот и все развлечения.

Слышала, сосед наверху, как вернется домой, все жене что-то: «Бу-бу-бу…» А от Максима не дождешься. Все новости о жизни части только от других офицерских жен узнавала.

Сказала как-то Максиму в сердцах: «Я умру тут от тоски!» Дочка слышала, подошла, когда остались наедине, обняла: «Мама, я тебе все-все буду рассказывать, ты же не умрешь?»

Так и повелось меж мамой и дочкой. На всю жизнь.

«Когда Люба подрастала, я такая была… — сказала мне как-то моя душа. — Так мужчин от себя гоняла… Сейчас вспомнить стыдно. Раз прихожу домой, а там целое семейство какое-то сидит. Мама пригласила, стол накрыла. Закуски, выпивка, и эти сидят, меня разглядывают. У них сын, у мамы дочь, я то есть. Пригласила, чтоб познакомить нас. Я как поняла, в чем дело — смотрины мне устроили! „Ну-ка, — говорю, — посидели тут, и домой вам пора“. И выперла всех без разговоров. И маме еще выговорила, чтобы не повадно ей было женихов мне впредь подыскивать».

После первого незадавшегося замужества так хорошо было быть одной! Всякого, кто мог бы посягнуть на ее свободу, Галина безжалостно отшивала. Родственница уговорила ее пойти работать в торговлю. Все лучше, чем завод. Отучилась Галина на курсах продавцов, встала за прилавок. По ней, казалось бы, работа: чистая, с покупателями общение, совет им дашь, поможешь. Да вот незадача, определили ее в отдел мужской парфюмерии. «Смотри, смотри, какой! Вот это мужчина!» — шептались вокруг Галины продавщицы, разглядывая очередную приближающуюся к их прилавку «кобелирующую личность» (выразился же Глеб Жеглов!), и у Гали аж волосы от гнева шевелились. «Девочки, заканчивайте, не знаете вы, что это такое, — говорила новым своим подружкам. — Я там была, хорошего там ничего нет. Цените свою свободу!» Покоя ей не давали, в мужском этом отделе. Чуть не каждый второй, игриво поглядывая на нее, вопрошал: «А что вы делаете сегодня вечером?» Пошла к заведующей, взмолилась: «Бога ради, переведите в другое место!»

Перевели. В отдел платьев больших размеров. Туда мужчины точно не заглядывают. Оказалось, мамочки их заглядывают. Все посматривала на Галину какая-то покупательница. Несколько раз приходила. Делала вид, что платье себе выбирает, даже заговаривала с Галиной, совета ее спрашивала, а потом вдруг: «А вы замужем?» «Нет», — отвечает удивленная Галя. «Ой, как хорошо! А у меня сын…» «А у меня — дочь», — жестко прервала ее Галина, и так на ту тетю посмотрела, что как ветром ее сдуло.

Чтобы внимания мужского не привлекать, косметикой не пользовалась, одежки себе покупала на два размера больше, глаз старалась не поднимать, чтобы не встречать похотливых взглядов. За версту такие взгляды чувствовала. Одну оставила себе женскую забаву: дорогие французские духи. Собирала на них подолгу, потом подолгу выбирала. Покупала. Пшикнет облачко заморского парфюма, войдет в него, постоит… Для себя это было. Не для мужчин.

«Раз, помню, иду, — рассказывает. — Летний вечер, тепло, облачка розовые по небу. Вижу, краем глаза, мужчина за мною в трех шагах идет. Улыбается чему-то. Дальше иду, снова взглянула назад, опять он улыбается, на меня и не смотрит. Ну ладно, думаю, пусть его, не страшный. И вдруг слышу голос за плечом: „Вы — настоящая роза!“ Сказал, улыбнулся мне еще раз, и пошел быстро вперед. Я и ответить ничего не успела. Да и что тут ответишь?»

Рассказав это мне, Галина задумалась на момент и продолжила: «Я таких вот, которым от меня ничего не надо было, еще пару раз встречала. Как будто Господь мне их тогда посылал, чтобы помягчало на сердце. Другой раз, помню, иду с автобусной остановки. Дождик начался. Мне подумалось, пойду помедленней, между капель, и тут — что за чудо? Дождь еще сильней, а на меня, правда, ни капельки. Оказывается, мужчина какой-то зонтиком меня сзади прикрыл, так и шел позади меня, пока дождик не кончился. Я ему: „Спасибо! Мне туда“. А он в ответ: „Пожалуйста! А мне туда“. И пошел своим путем.

Другой раз уж совсем! Я тогда в киоске работала, жарко, покупателей нет, ну я и вышла на лавочке посидеть. У меня аэрозоль была. От жары. Побрызгаешь на себя — все легче. А позади меня, в отдалении, какие-то работяги сидели. Дорогу там ремонтировали. У меня слух прекрасный, слышу, замолчали, наверное, на меня смотрят. И вдруг голос, такой грустный, с явным кавказским акцентом: „Я бы с нее каждую капельку слизывал“. И вздох тяжелый. Мне бы возмутиться, но не по-хамски это было. Без пошлости. Поняла, оторван человек от семьи, вот и проняло его. Ушла к себе в киоск. Хорошо было, потому что без похоти это прозвучало. С тоскою какой-то глубокой. Тогда словно камень с души сдвинулся. Отмякло маленько сердце».

Если бы тот офицер, что танцевал с ней в тот вечер, хоть одно бы неверное движение сделал, или хоть бы раз не так как-то на нее взглянул, кончилось бы все тут же, раз и навсегда. Но, видно, сам Господь благословил их союз. Не дал возможности Максиму совершить неверный шаг. На следующий день Максим уехал в Афганистан, в место расположение своей части, и в дальнейшем роман тот развивался эпистолярно.

Про войну Максим не писал. Про расположение своей части тоже не писал. Ни про какие воинские дела не писал вообще. Писал про то, как нашел он махонького мышонка, как выкормил его молоком, как носил в кармане, и как тот гулял у него по плечам. Даже ошейник ему сшил, с бисеринками. Раз был в гостях, хозяйка чуть в обморок от такого не упала, пришлось привязать мышонка на нитку и пустить погулять за дверь. Нитку привязал к ручке двери. Дверь начала дергаться. Почуяли неладное, но было уж поздно — мышонка съела хозяйская кошка.

Писал про то, как пророс у него залежалый помидор зеленым лепестком. Вскопали и удобрили каменистую почву возле своей палатки. Посадили помидор. Ухаживали за ним, поливали, окапывали. Вырос кустик, а на нем еще один помидор. Все радовались и удивлялись, как он в такой жаре поднялся. Набух помидор всем на радость, закраснелся. И вдруг входит к ним в палатку заезжий прапор и жрет тот самый помидор. Чуть не убили прапора.

А еще рассказывал про необычно блондинистых афганских малышей, что стали появляться среди черноволосой местной ребятни к середине восьмидесятых.

Максим получил в Афгане несколько ранений, привез оттуда пару хронических болезней. Уж сколько лет с тех пор прошло, а все живет в нем Афганистан — на странице Максима в Одноклассниках все появляются новые фотографии молодых пацанов в камуфляже на фоне гор. Я когда-то много писал очерков о ветеранах Великой Отечественной. Много говорил с повоевавшими пожилыми работягами. Один из них сказал мне грустно: «Что-то я там главное свое оставил. Сорок лет назад было, а я все еще будто там».

Говорят, в Афганистане погибли пятнадцать тысяч воинов-интернационалистов. Считается так же, что за время пребывания там контингента советских войск Афганистан потерял до миллиона своих жителей. Грустно это осознавать.

«Вспоминаю сейчас, — говорит Галина. — Когда у нас эта переписка началась, я за него молилась. Сама того не осознавая поначалу. А потом всерьез. Словно поняла, что только Господь уберечь его может. И вдруг пишет Максим, что переводят его служить на материк. Хорош материк! На Чукотку!»

По дороге Максим заехал к Галине в Омск. Было у них три дня. Как раз, чтобы оформить их брак через райисполком. Для военных были такие послабления.

Спустя месяц Галина с дочкой Любой отправились к Максиму на Чукотку.