Ахилла

Волею судьбы я живу в настоящее время в городе детства, в том самом Сергиевом Посаде. Моя жизнь достаточно однообразна и ничем не отличается от жизни любой другой мамочки в декрете. Но… Я люблю часто гулять по городу. Гуляла беременная, гуляю сейчас с ребёнком. И хотела бы рассказать об одной достопримечательности. Все прекрасно знают Лавру и в первую очередь едут именно туда. Более обширная экскурсия включает в себя скиты — Вифанский, Гефсиманский, а кроме того Хотьковский монастырь, Радонеж. Также интересное и очень красивое место — усадьба Абрамцево. Вообще очень много мест можно посетить в Посаде, сам по себе город весьма примечателен. В нем жили в разное время такие деятели культуры и искусства, как Фаворский, Флоренский, Пришвин, Бабель, Розанов. Приезжали Шмелев, Анна Ахматова, Андрей Белый, да и многие другие. В общем, есть на что посмотреть и кроме Лавры. Даже просто пройтись по Посаду меж этих милых домиков с деревянными резными наличниками — приятно глазу. Но я сейчас не об этих домиках…

Если кому-то интересно, то существует книга, автор Юрий Палагин, там как раз описывается, кто из деятелей культуры XIX-XX века бывал здесь, в каком доме, сколько времени и так далее.

А я бы хотела рассказать о такой достопримечательности, которую даже достопримечательностью-то назвать сложно… Есть в Посаде Никольское кладбище. Не так давно восстановили там храм Святого Духа, ранее разрушенный. Появилась и табличка, повествующая немного об истории «культурного объекта» — так его обозвали. Кладбище ведёт свою историю со времени осады Троице-Сергиевой Лавры в смутное время, там хоронили убитых. Последние же захоронения относятся к пятидесятым годам прошлого века.

Почему я говорю о нем? Потому что расположение и состояние сего некрополя весьма примечательно — он совершенно не огорожен и при этом полностью заброшен. Да, есть несколько могил, наиболее ценных и старинных, в ограде храма. Остальные же разбросаны по достаточно большой территории просто так. Кое-где остались лишь оградки с пустотой внутри, где-то, наоборот, ограды нет, но стоит крест или советская «тумбочка» — не знаю, как назвать эту модель памятника. Где-то уже даже креста не осталось — торчит какой-то его остов, просто палка. Где-то не осталось вообще ничего, лишь холмик напоминает о том, что когда-то здесь был захоронен человек. К тому же, это всё располагается во дворах жилых домов. Люди живут, и день за днём смотрят из окна на полуразрушенные, покосившиеся ржавые кресты… Такое вот вечное напоминание о смерти, постоянная жизнь «над вечным покоем»… Между могил гуляют с собаками, бегают дети, я даже помню, как однажды мы с классом катались на уроке физкультуры на лыжах и проезжали между могил. Помнят об этом и многие мои одноклассники.

Когда я попадаю на это кладбище (была там уже несколько раз за последние полгода, вот не отпускает оно меня), я не могу побороть в себе ужас или, лучше сказать, душевное содрогание. Вообще кладбищ совсем не боюсь, я их люблю. Наверное, самое близкое мне — это Ваганьковское. Люблю гулять между могил, читать имена, встречать известных мне людей… Я с детства не боюсь таких мест. Но на Ваганьковском, Новодевичьем или любом простом городском некрополе как-то уютнее. Ухоженность могил вводит в некое заблуждение, в иллюзию, заставляет думать, что от человека может нечто остаться на этой бренной земле, что «никто не забыт, ничто не забыто», что человек живёт, пусть даже вот в этом ухоженном памятнике на его могиле. Хотя, верить ли или не верить в будущую жизнь, но человеку ушедшему эта ухоженность не нужна. Она необходима живым, которые таким образом соединяются с дорогими, но уже почившими людьми, а может быть, пытаются оправдаться, загладить вину… Мертвым же это не нужно, но… Все равно есть какое-то ощущение того, что человек остался, что он живёт в памяти, пусть только своих потомков, может, и в памяти народной, если говорить о выдающихся людях. Смотришь на эти ухоженные могилы и думаешь: «Вот, надо сделать то-то и то-то, и тогда и за моей могилой будут ухаживать, и я буду жить в памяти хотя бы нескольких людей, а то и нескольких десятков, сотен, тысяч». Именно об этом говорили в советское время: роди детей, чтобы они тебя помнили, будь достойным человеком, чтобы жить таким образом в памяти народа, в веках, имея земную вечность — другой-то не существует.

И все бы вроде хорошо, но это жестоко, и описываемое мной кладбище об этом беспощадно свидетельствует. Мы не знаем, кто там похоронен, но вряд ли все эти люди жили так уж плохо, что их надо было забыть сразу же (ведь многие захоронения там — пятидесятых годов, ещё и ста лет не прошло, а от них только холмики остались). Забыли о них, забыли…

Эта ненадёжность людской памяти, ненадёжность в принципе земной жизни — она отчётливей ощущается при посещении Никольского кладбища. Идёшь и понимаешь, что под тобой могилы, тропинка пролегает между ними, иногда прямо по ним, чуть приподнимаясь и опускаясь. А ты перешагиваешь, перешагиваешь — через своё будущее… И думаешь, что вся земля — кладбище, и повсюду за столько лет существования человечества кто-то да захоронен. Непостоянность памяти людской чувствуется в этом месте. Может быть, поэтому я прихожу туда снова и снова — не могу остановиться, поэтому и пишу об этом месте… И, посещая его, вновь и вновь задумываюсь, заново осознаю для себя, почему мне дорого христианство. Как бы я порой ни критиковала и ни ужасалась нравам церковных, верующих людей, все равно мне внутренне близко христианство, это несомненно. И я скажу, почему.

Светская этика предполагает, что нас будут помнить потомки, а для этого надо что-то сделать, как-то состояться в жизни. Я не говорю, что этого делать не надо. Но вот если не получилось? Да даже если и получится… Способно ли утешить человека в последние минуты его жизни то, что он будет жить в чьей-то там памяти, в чертах своего сына или внука? А кто пережил страшное горе потери своих детей? У кого пресекся этот род — что же теперь, все напрасно? Да даже если всё хорошо, и полно детей-внуков-правнуков, полна свершений и достижений жизнь… Как в поэме Есенина «Пугачёв»: «Наплевать мне на всю вселенную, если завтра в ней не будет меня». Эти нарочито эпатажные слова, на мой взгляд, выражают то, что чувствует, наверное, всякий человек. Потому что ничто — ни память людская, ни множество потомков, ни множество свершений и достижений не может утешить человека и заставить его смириться с уходом из этой жизни навсегда, с прекращением существования его «Я». Страшнее этого для личности быть ничего не может. Ведь это очень слабое утешение, что твой сын будет жить после тебя, а потом также уйдёт в никуда. Да, это способно утешить, но ненадолго… Провал в пустоту несуществования — это страшно, поэтому христианство намного гуманнее. Оно говорит, что для Бога важен каждый человек, каждое «Я», каждая личность. Как сделавший что-то в своей жизни, так и совершенно ничтожный, как имевший детей, так и не имевший. Никто, тут уже действительно никто, не будет забыт, и ничто не будет забыто, и каждое «Я» вечно — вот это действительно высшая человечность, высшая любовь к человеку. Прекрасна вера, в которой даже самый никчемный вроде бы человек есть величайшая ценность для Бога.

Вот об этом я думаю, перешагивая через могилы на старом кладбище… Тяжело осознавать, что от этих людей остались только ограды да остовы крестов, торчащие из земли… Но несмотря ни на что хочется верить, что они живут вечно…

 Читайте также:

• Православие детства