Ахилла

Прежде, чем продолжить рассказ дальше, я должна сделать одну ремарку. 14-15 лет назад я была совсем другим человеком – тревожным, невротизированным закомплексованным травматиком. У меня накопилось слишком много проблем, связанных с отцом, и я была воспитана вполне конкретным образом. Поэтому в начале двухтысячных возразить мужчине, в особенности находящемуся в «отцовской» доминирующей позиции, для меня было физически невозможно. Я могла либо молча терпеть, либо убегать. И эта специфика характера и наложила серьезный отпечаток на всю мою церковную жизнь.

Сейчас, в 2017-м, после череды ярких и острых событий, я вспоминаю тот мой церковный год с марта 2003-го по конец лета 2004-го, как самое спокойное и ровное время во всей моей церковной жизни. Хотя если сейчас вернуться к дневниковым записям того периода, то в них проскальзывает разное. И на фоне обычных неофитских восторгов и экзальтации в 2004-м появляются, например, вот такие записи только для друзей:

12 июня

Как же я хочу на исповедь… На настоящую, правильную исповедь, когда можно открыто говорить обо всем, что тяжким грузом лежит на душе. Когда не нужно прятать серьезные проблемы за малозначащими эвфемизмами. Когда тебя не обрывают на полуслове — нет времени, не относится к делу, нечего возвращаться к «уже пройденному».

А как быть, если вдруг наступает прозрение, и давний грех видится совсем по-другому? И понимаешь, что тогда, давно, ты просто не понимал всей его серьезности? Если совесть продолжает обличать? Неужели уговаривать себя, что отпущение получено — значит, нечего ворошить прошлое? Или это маловерие мое не дает поверить, что грех действительно прощен, даже если толком не осознавал его грехом? И как быть с тем, что было до крещения? Если память упорно возвращает к тому, что было пятнадцать лет назад, и больно нестерпимо? А батюшка не хочет слушать…

Я хочу так мало — и так много. Чтобы хоть раз внимательно выслушали. Чтобы ответили хотя бы на самые важные вопросы. Чтобы обращенное ко мне слово было предназначено именно мне, моим бедам, моим грехам. Господи, прости, ну не могу я уже тридцатый раз подряд слышать перед разрешительной молитвой один и тот же стандартный текст, без вариаций.

Простите меня за этот постинг. Очень горько… Говорят, когда ученик готов, приходит Учитель. Неужели я никогда не буду готова?

22 июня

…в реальной жизни посоветоваться с батюшкой я не могу. Его обычный ответ: «Почитай в Интернете», после чего разговор переводится на другую тему, так что приходится искать все ответы самой.

23 июля

Получила сегодня письмо из родимого храма. Пишут, что удовлетворили, наконец, мою просьбу, поданную еще до Пасхи, о приеме в члены прихода. Зачем мне оно понадобилось — ума не приложу. На приходе я и так работаю, без всякого членства. Но батюшка сказал вступать — послушалась.

Особенно порадовало следующее: «Согласно нашему уставу, члены прихода обязуются вносить членские взносы, а также говеть и причащаться по крайней мере один раз в год».

Да, ситуация с причащением меня озадачивала на этом приходе с самых первых дней. Я тогда начиталась Меня, Кураева, Антония Сурожского, и для меня и моих друзей ежевоскресное причастие было если не нормой, то идеалом, к которому мы стремились. При этом старшее поколение говело главным образом только на Рождество и Пасху, да еще и нам норовило регулярно подпустить шпильки по поводу излишнего религиозного рвения и сугубой греховности молодых женщин.

А с исповедью действительно было сложно. Не технически, времени на исповедь у отца настоятеля хватало. Проблема была в том, что он считал своим долгом каждый раз перед разрешительной молитвой учинить исповеднику жесткую взбучку, чтобы неповадно было повторять то, в чем каешься. А мне он еще постоянно внушал, что муж меня не любит, раз не спешит воцерковляться, и что мне надо всерьез задуматься, зачем моим детям такой отец. На фоне того, что муж являл чудеса терпения, принимая меня со всеми моими неофитскими закидонами и ежевоскресным отсутствием дома, это звучало более чем дико.

И уж совсем абсурдно это для меня выглядело на фоне попыток мужа все-таки приблизиться к Церкви и попытаться найти в ней свое место. Ему – травматику-интроверту с серьезной аутичной компонентой – это было вдвойне непросто. Но он попробовал это сделать через привычные и понятные ему пути – провел кампанию сбора средств в помощь храму, заработал своими фотографиями очень приличную сумму и передал ее приходу. Потом по просьбе отца N. делал киносъемку троицкого богослужения. Причем мы тогда пытались объяснить, что качественного фильма с любительской техникой не получится, в храме не хватает освещения, микрофон камеры слишком слаб для полноценной записи звука. Но отец N. был неумолим. В итоге муж мой взял напрокат серьезную камеру, заснял богослужение, смонтировал его, наложил титры, сделал заставки…

Но единственным результатом, которого мы дождались, был чудовищный скандал. Причиной скандала стало то, что запись, как мы и предполагали, оказалась некачественной. Во время чтения Евангелия рядом с тем местом, где стоял муж, расплакался грудной ребенок, и его не могли успокоить до самого конца чтения. А вынести его их церкви родители не догадались.  В итоге голоса батюшки слышно вообще не было, а оставлять десять минут плача в записи, которую отец N. намеревался продавать, мы не отважились. Ну и получили скандал на тему «как вы смели вырезать то, как Я читаю Евангелие???»  Причем интонационно речь строилась именно так, как я постаралась это передать. Впрочем, сам скандал случился уже в конце октября, до этого у батюшки руки не доходили посмотреть фильм, сделанный в конце июня.

При этом вне церковного контекста отец N. относился ко мне на удивление тепло и дружелюбно.

И вот однажды летним днем произошло вот что. Я торопилась после работы в русскую библиотеку, основанную при нашем соборе в незапамятные времена. В ней была на удивление обширная коллекция книг, поэтому я с удовольствием абонировалась и регулярно брала читать достаточно редкие издания. Библиотека была открыта дважды в неделю, в воскресенье и в один будний день после полудня. Расположена она была в крытом переходе, соединявшем здание храма и приходской дом, где жил отец N. Внезапно я услышала, что меня окликают по имени. Это был сам отец настоятель, гревшийся на солнышке на веранде перед домом.

Я пыталась отговориться тем, что спешу. Но он настоял, чтобы я поднялась на веранду и села на второй стул, расположенный примерно в метре от его кресла, а то и подальше. Про расстояние я не просто так упоминаю, как вы понимаете.  Я присела, готовая в любую минуту встать и все же уйти по своим делам.

Батюшка тем временем завел разговор о своей поездке в Америку, о том, как он играл в казино, и сколько выиграл. «А разве священникам можно играть в азартные игры?» — неприлично поинтересовалась я. «Да глупости все эти запреты, — парировал он. — Все можно. Сиди и слушай, как правильно в рулетку играть, а то попадешь как-нибудь туда и знать не будешь, что и как делать».

Тема разговора меня не интересовала никоим образом, и минут через пятнадцать-двадцать мне все же удалось удрать. Дело было в начале июля. А через три недели в дневнике появилась следующая запись:

29 июля

Радуют меня мои потомки! Я тут расстроилась, что не удалось у нас в храме договориться о молебне перед отъездом (почему — отдельная история, но обидно ужасно). И вот звонят из лагеря мальчишки, докладывают, что они с отцом Игорем – капелланом лагеря — обо всем договорились и он в субботу, когда мы уже будем в дороге, отслужит молебен. Начинают меня всякие ренегатские мысли посещать на тему смены прихода, но это, наверное, тема для более серьезного обсуждения, после отпуска уже.

Вот что этой записи предшествовало. Примерно дней через десять после разговора на веранде отец N. стал со мной демонстративно груб. Причем чем больше людей было рядом, тем жестче и унизительнее была его манера общения. Я не могла взять в толк, с чем связана такая перемена, тем более, что обычно отец N. как раз всегда и со всеми был по-европейски галантен и вежлив.

В конце июля мы собирались всей семьей в отпуск, и отец N. задолго до отъезда пообещал отслужить напутственный молебен. Но когда в назначенный день после всенощной я после получасового ожидания к нему подошла и напомнила о молебне, он грубо напустился на меня, что занят с другими, более важными людьми, ему не до меня, мало ли что он мне обещал, и вообще, пошла отсюда, не до тебя.

Из храма я уходила, провожаемая многозначительными взглядами, и ни один человек не подошел, чтобы утешить или поддержать. А после отпуска я внезапно обнаружила себя в зоне отчуждения. То есть со мной по-прежнему общались друзья из моей волны эмиграции и еще несколько человек. А старшее поколение внезапно установило колоссальную психологическую дистанцию. Отец N. был по-прежнему груб, причем не только со мной. С конца лета все мои друзья начали рассказывать о том, что к ним он тоже переменился, начал срываться, хамить, взрослых мужчин и женщин буквально возить носом по полу как кутят. В октябре случился скандал из-за фильма, свидетелями которого стали чуть не полприхода, поскольку дело происходило в трапезной после литургии во время дежурства нашей группы.

Естественно, все это по совокупности моего мужа от церкви отвратило еще сильнее, чем раньше. Мы с друзьями ломали головы, с чем связаны такие перемены в характере отца N. И тут из России приехал в гости еще один наш общий друг и по совместительству духовное чадо отца N. Этот друг много лет прожил в нашем городе, а потом решил вернуться домой, потому что там у него дела шли лучше. Но в гости и к духовнику на исповедь, тем не менее, периодически наезжал. И вот он-то нам и открыл глаза на то, что случилось на приходе. Поскольку отец N. к нему питал сугубо дружеские чувства, то не преминул рассказать о последних происшествиях. Ну, а Володя уже дальше пересказал все нашей компании.

Как оказалось, между отцом настоятелем и приходом давно уже шла настоящая война. У него характер был нелегкий, у приходских стариков тоже. В итоге в епархиальное управление то с одной, то с другой стороны постоянно летели кляузы самого разного толка. И после нашего пятнадцатиминутного разговора на веранде на стол епископу лег донос о том, что я якобы являюсь любовницей отца N. Ни его сан, ни возраст, ни наша тридцатитрехлетняя разница в возрасте доносчиков не смутили. После этого отца N., естественно, затаскали на допросы в верховные инстанции, замучили объяснительными, и он решил зримо показать всем, что между нами ничего нет. Ну и показал так, что в какой-то момент я встала утром и поняла, что физически больше не могу идти к нему на исповедь. А других священников на приходе нет. Но мне при этом казалось, что, по крайней мере, детям, прислуживающим в алтаре, на приходе хорошо, поэтому надо постараться терпеть ради них.

29 августа. Из дневника:

Удивительный день сегодня получился. С утра пораньше младший потребовал идти на литургию в Софийский собор, к украинцам. Дескать, он после лагеря по отцу Владимиру соскучился. Мы со старшим не против… Ходу тут минут пятнадцать пешком, так что пришли задолго до начала. Отец Владимир еще исповедует, предложил и нам исповедоваться, если хотим причаститься. И тут смотрю, старшего начинает колотить крупной дрожью. Я испугалась, а он говорит, что всегда перед исповедью нервничает ужасно. Тут-то до меня дошло, почему он обычно на нас с младшим бросается по утрам, когда на исповедь собирается. Тут и рассказали они мне, что на них тоже очень сильно действует поведение отца N., что они постоянно испытывают от него недовольство и напряженность, что в алтаре атмосфера очень конфликтная. По крайней мере, понятно стало, почему они после церкви часто довольно агрессивными бывают и друг с другом ругаются. В общем, пошли мы на исповедь, тем более, что вчера-то готовились.

И вот здесь нас главный сюрприз и ожидал. Одно дело в книгах читать, как все должно происходить, и совсем другое — почувствовать на себе нормальное отношение священника, который отделяет тебя от твоих грехов. И ощутить по-настоящему воссоединение и примирение с Господом… Дети потом только и повторяли: «Неужели такое бывает?» На их мордочки стоило посмотреть — глаза горят, улыбки до ушей. Правда, я, по-моему, точно так же улыбалась. В итоге они идеально отстояли всю литургию, хотя многое, особенно проповедь, им непонятно было — не настолько они свободно украинским владеют, чтобы все разбирать. Теперь они сами просятся причащаться не у отца N., а у отца Владимира или кого-нибудь еще. Так что мои представления о том, что хотя бы у них на нашем приходе все шло хорошо, явно не соответствуют действительности. Просто они боялись о своих проблемах говорить, что, на мой взгляд, признак тревожный.

Естественно, от мужа скрыть ничего невозможно, да и нельзя этого делать, только хуже будет. Он-то сам увидел разницу в нас вчерашних (после всенощной на привычном приходе) и сегодняшних. Поговорили мы и пришли к выводу, что надо потихоньку приход менять. Многое можно потерпеть, но детям психотравму от посещения церкви наносить нельзя. Правда, хочется все-таки, чтобы приход был русскоязычным. Отец Владимир и отец Игорь чудесные, что и говорить. Но своими мы на том приходе точно не станем, увы, это совершенно очевидно.

25 октября

Мы вчера с мальчишками наконец-то ходили присмотреться в собор РПЦЗ. Я уж боюсь какие-то выводы делать, но… было хорошо. Как-то умиротворенно очень. И батюшки очень искренне служили, действительно с полной самоотдачей. Взгляды у них светлые такие, даже не знаю, как сказать… В общем, в кои-то веки в храме можно было действительно молиться, а не собираться внутренне, готовясь к психологической агрессии. И приятно очень — много деток и стариков, и причастников, кстати, много было. Мальчишкам тоже понравилось. Я подсознательно опасалась, что у них может какое-то внутренне противление быть — нет, все обошлось. Они, правда, пока предлагают чередовать оба храма, поскольку на нашем приходе им сама церковь визуально нравится, да и прислуживать тоже. Но, понаблюдав за отцом X., на исповедь они к нему собрались — значит, все в порядке.

30 октября

Я бы еще долго маялась а-ля Гамлет «переходить или не переходить», поэтому, как водится, ситуация разрешилась сама, без какого-либо моего вмешательства. Сидела я утром, читала статью про брата Иосифа Муньоса. Приходит младший, начинаются расспросы, кто это сфотографирован, о чем статья. Я ему напомнила, как мы летом в Джорданвилле были на могиле брата Иосифа, рассказала про икону, смотрю, ребенка проняло. Он раньше все это знал, но как-то абстрактно, а тут до него по-настоящему дошло. — Мам, — говорит, — а можно панихиду заказать? — В воскресенье после литургии будет — уже объявили. Только мы не попадаем — у тебя же соревнования завтра. — А сегодня можно помянуть? — Ну хорошо, пойдем ко всенощной, как раз и помянешь…

На том и договорились. И как-то само собой получалось, что идти надо в собор РПЦЗ, поскольку именно этот храм связан с братом Иосифом. А там посреди всенощной детей моих подхватили, увели в алтарь, облачили и приставили прислуживать. Выскочили они после службы — улыбки до ушей. «Мама, — говорят, — как же здорово! Мы даже не представляли, что так может быть, чтобы после службы было такое ощущение радости! И, оказывается, к батюшкам можно просто так подходить и задавать вопросы. И вообще, они там все такие воспитанные!»

«Ох и ничего себе, — думаю, — чего же они за все это время насмотрелись?» Особенно мне понравилось определение «воспитанные» применительно к тем, кто в этот момент находился в алтаре (двое батюшек, диакон и один алтарник). Интересно, с чем они сравнивают? Кстати, батюшки мне тоже понравились. По-настоящему доброжелательные, открытые… Они очень трогательно мальчишек ободряли после службы. Вообще, очень тепло, когда люди стараются поделиться своей верой, тем, что они любят и чем живут.

И еще я понаблюдала, как происходит исповедь — для меня это что-то совсем необычное. Никого не перебивают, если человеку надо — батюшка с ним и десять, и двадцать минут будет говорить, но люди потом отходят настолько просветленные — смотреть радостно.

В общем, вывод сам собой сделался.

28 ноября

Ходили мы вчера на концерт валаамского хора. Концерт сам по себе великолепен, хор приезжает к нам уже второй раз и у них всегда аншлаг. Но!

В зале присутствовало все православное духовенство города, и, соответственно, отец N., из чьего храма мы «дезертировали». Неделю назад он мне звонил и устроил жесточайшую головомойку за безобразное поведение. Оказывается, порядочные люди храмов не меняют вообще, имейте в виду… В общем, в объяснения я вдаваться не стала, сказала, что это было сделано по личным причинам, услышала о себе еще много интересного, на том и расстались. Естественно, вчера я отнюдь не горела желанием продолжать разговор. А он, в свою очередь, горел. Поэтому в антракте я упорно пряталась в самом дальнем конце зала, разговаривая с друзьями. А младший опрометчиво барражировал по залу, в результате чего был пойман и расспрошен, а почему же мы все-таки перешли на другой приход. Ребенок радостно заявил, что нам там больше понравилось, после чего его просили выдать местонахождение матери. Малец махнул рукой куда-то в пространство и был отпущен.

В общем, выводы малоутешительные. Оказывается, я маюсь самым банальным малодушием и боюсь тех, кто на меня ругается. С другой стороны, я в принципе не представляю, что еще тут можно обсуждать. Мы уже выяснили основную причину — я не готова к окормлению по методе отца N., поэтому ищу себе иного наставника. Что еще? Какие еще причины я должна назвать? Продолжать дискуссию значит скатиться к разборке с переходом на личности, чего я категорически не хочу. И что делать? Прятаться в общественных местах больше не хочу — противно. Как научиться не бояться тех, кто на тебя кричит? Вроде не девочка уже, а в такой ситуации теряю дар речи напрочь и слезы на глазах тут как тут. Да, и еще. К сожалению, одну ошибку я явно допустила. Переходить надо было не осенью, а гораздо раньше — в феврале-марте, когда стало ясно, что дело плохо. Своими затягиваниями я и себе плохо делала, и мужу устроила соблазн не по силам. Это сейчас стало совершенно очевидно…

Продолжение следует

Читайте также:

• Глава 1
• Глава 2

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: