Ахилла

Решила откликнуться на приглашение для «бывших» делиться опытом «новой» жизни. Хотя я свои мысли не могу ограничить сугубо личным опытом.

Читайте также:

• Инвалиды духовной войны

Я пессимистично смотрю на будущее русских монастырей, уже существующих и тех, что еще успеют открыться на тех же основаниях, а также на обозримое будущее РПЦ. И если мирским людям, разочаровавшимся в этой организации и уходящим из нее, непросто бывает, разочаровавшимся священникам в разы сложнее, то монахам, у которых больше просто вообще ничего нет, — сами понимаете. А ведь рано или поздно вопрос встанет ребром для многих. Немногие крупные монастыри полностью обеспечивают себя сами. То есть подсобное хозяйство — большинством продуктов, а какие-то еще мастерские, цеха, издательства и прочий мелкий бизнес — всем остальным. У меня нет статистики, но по впечатлению от известных более-менее близко монастырей, большинство живут на пожертвования. А когда, наконец, и спонсоры разочаруются в РПЦ и закроют свои карманы, — вот тогда придется неизбежно закрываться и этим учреждениям, особенно небольшим.

Боюсь, что раньше, чем наступят непреодолимые экономические трудности, до многих обитателей монастырей не успеет дойти, куда они все же попали, и зачем там находятся.

Аудиовариант текста:

Несомненно, и с наступлением даже лютейшего голода останется предостаточно вопящих про последние времена, гонения на церковь и веру, и готовых играть мучеников. Но я не об этом.

Я о том, что рано или поздно может появиться буквально на улице большое количество сбитых с толку, замороченных, совершенно десоциализированных, психологически неблагополучных и немолодых людей. Готовы ли адекватно воспринимать таких людей, хотя бы небольшими порциями или поштучно, хотя бы верующие (церковные и нецерковные) сейчас?

Нет. Адекватно — значит понимать, почему они такие, в чем их трудности, в чем они сами виноваты, а в чем обманутые жертвы, и какая помощь им нужна. Хотя я про это уже писала, и «Ахилла» недавно заново опубликовал мою старую статью. Но впечатление такое, что большинство светской публики все равно продолжает думать в стиле «колхоз — дело добровольное, в чем проблема?»

Я по-прежнему думаю, что одной из главных причин похода в монастырь были/бывают неосознанные психологические проблемы и неосознанное желание их решить. Также думаю, что в каком бы монастыре ни оказался человек, он получает изрядное воздействие такого рода, какое принято считать сектантским. К идее и желанию уйти из монастыря приводит серьезный внутренний кризис.

Почему сложно уйти? О некоторых причинах повторюсь.

• Некуда уходить, нет никакого места, куда можно приехать хоть на время, социальные связи утрачены, никто нигде не ждет.
• Нет денег, чтоб такое место организовать самому, нет денег на жизнь в первое время, может быть, даже на дорогу.
• Иногда нет документов на руках, они где-то под замком.
• Нет адекватного представления о жизни «за бортом» сейчас, спустя много времени (лет) после ухода. Мир очень сильно изменился и продолжает меняться все стремительнее.
• Нет уверенности в себе, своих силах; в правильности своего решения.
• Нередко нет образования, точно нет актуального образования, профессии, опыта работы, а также представления о современном рынке труда.
• Нет нужных вещей, мирской одежды. Если для мужчин внешний вид при приеме на работу и т.п. не очень критичен, достаточно на первый случай снять подрясник и подстричь волосы и бороду, то для женщин тут все гораздо сложнее и дороже.
• Есть страх неизвестности — огромный.
• Страх, может быть, внушенный, метафизического свойства («оставишь монастырь — тебя ждут все беды»). «Страх Божий» как испуг и ужас.
• Страх потерять смысл, картину мира, весь предшествующий опыт («не может быть, чтоб все было напрасно»).
• Если стаж в монашестве уже большой — страх потерять свою идентичность («если я не монах — то кто я?»).
• Если монастырь был жестким, «строгим», или было постоянное авторитарное руководство духовного отца/матери, — страх взять на себя ответственность за свою дальнейшую жизнь, за собственный выбор.
• Страх неустроенности, бедности, бездомной старости.
• Страх в солидном возрасте оказаться в положении начинающего, молодежи — и в заведомо конкурентно-проигрышном состоянии.
• У женщин могут быть внутренние препятствия пользоваться косметикой, красить волосы, делать стрижку — вариант страха потерять свою идентичность.

Надо понять, что с уходом из монастыря кризис, его вызвавший, не заканчивается. Могут быть разные варианты дальнейшего развития кризиса. На одном полюсе — перейти в другой монастырь или пойти работать за деньги в такой монастырь, где их платят, с сохранением внешнего вида, стиля общения, спецлексики и всего комплекта внутренних проблем. То есть выдуманный персонаж будет продолжать будто бы общаться с выдуманным богом.

На другом полюсе — заявить, что отныне никакая религия мне больше вообще не нужна, с настойчивостью двухлетки твердить «я сам!», в крайнем выражении — на годы зависнуть в непримиримой борьбе с Богом, религией и церковью, с той же страстью обвиняя во всех личных и мировых бедах того, в существование кого якобы не верит, с какой прежде предавался служению ему.

Повторяю, надо понять, что и то, и другое еще не конец, не разрешение, и хорошо бы поискать помощь, хотя бы полезную информацию по вопросу, чтобы выйти с наименьшими потерями. Полезной информацией могут быть, например, вот эти две лекции (один, два).

Но чтобы смочь воспользоваться этим для помощи себе, надо, как это ни скучно, суметь признать а) неудовлетворительность прежней картины мира и б) свою собственную несостоятельность, происходящую, возможно, из неудовлетворительных отношений с родителями в детстве. (Общеизвестно же, например, что на образ Бога влияет образ родителей, и если родители были авторитарны, то взрослый человек может, страстно борясь против Бога, на самом деле бороться за свободу от родительской опеки). И вот что из этого человек не сможет признать — такой вариант развития кризиса у него и получится. Не знаю, какой хуже.

Не нужно думать, что буквально все монахи и монахини в российских монастырях спят и видят, как бы покинуть обитель, вернуться в мир. Для многих, я думаю, их жизнь привычна и вполне приемлема, они смогли приспособиться и внешне, и внутренне, достичь, так сказать, равновесия. Я не думаю, что какие-либо женские монастыри внутри России построены так, чтобы на самом деле в них спасались, получали духовную пользу — они, в основном, служат системе для другого. Но я думаю, что и в них есть, существуют те, кто с Божьей помощью сумел наличные условия использовать с пользой для души, кто живет с Богом не благодаря, а вопреки системе. Настоящую подвижницу за все свои годы монастырской жизни я видела только одну, в своем первом монастыре. Их точно не много. Оправдывает ли жизнь этих немногих существование большого количества колхозов, тюрем и сект? Видимо, да. Когда Господь не найдет в них больше ни одного праведника, то, наверно, поступит с ними решительно и без снисхождения, как в древности с известными городами.

***

Вкратце расскажу о своем опыте. Ради сестер, с которыми вместе я ушла из монастыря и которые сейчас вновь ведут «правильную» монашескую, то есть монастырскую, жизнь в другом месте, не пишу подробностей. Но для будущей статистики и социологии — любимой идеи главреда «Ахиллы» — это, наверно, и не важно.

После 23 лет монастырской жизни я уже 4 года живу в миру. Первые 3 года жила в качестве сторожа и уборщицы подмосковного дома нашего митрополита — ну, пока владыка в провинции в трудах праведных, за домом ведь глаз нужен. Это был трамплин, начало социализации, реабилитации, поиск психологической помощи. Поскольку нужны были деньги на жизнь, хоть и при бесплатном жилье, нашла работу на клиросе ближайшего храма (я регент). Там же продолжаю петь и до сих пор.

Искала другие, светские работы, но выбор у меня невелик. Возраст почти полтинник, образование когда-то было филологическое, но диплома нет — с середины 4 курса университета духовник послал в монастырь, заявив, что «учеба заведет меня не туда». Это не было насилием, к тому моменту я сама пришла к убеждению, что всё, чем я занималась и жила до сих пор, и чем занималось мое окружение — это ни к чему не нужно и никуда не ведет, это игра в бисер, а настоящая жизнь только в монастыре. Это не было манипуляцией — в монастырь он меня стал посылать с первой встречи, но я упиралась и не собиралась слушаться — до тех пор, пока сама не захотела жуть как. (Правда, решить, стоит ли мне сразу уходить, или закончить учебу, я предоставила ему — послушание все-таки возобладало.) В процессе он посылал меня к о. Иоанну Крестьянкину за советом. И о чем я жалею — это что о. Иоанн не посоветовал мне (как советовал другим в письмах) сначала окончить университет. Сейчас при наличии даже давнишнего диплома мне было бы легче получить второе, более актуальное, образование, пройти переподготовку и т.п. Работать продавцом, или даже администратором какой-нибудь конторы я, будучи крайним интровертом, неспособна.

В общем, подходящая для меня работа нашлась на том же клиросе, только в Москве, в выходные дни от основного храма. Ездить далеко, но платят там больше.

Но ежедневные службы на приходском клиросе это совсем не про молитву и духовную жизнь. Как оказалось, это небезопасно даже психологически. Сначала относилась к службе как к богослужению, молитве, пыталась молиться (в первое время прихожане мне часто комплименты расточали, как клирос стал молитвенно петь, благодарили наперебой). А реально храм — это вовсе не место молитвы, это просто клуб местных тетенек и бабулек, которые приходят пообщаться; пообщаться между собой в алтаре и с кем-нибудь в храме приходят и отцы; пообщаться в алтаре приходят по выходным и целый отряд алтарников, — и от всего этого общения почти всегда стоит в храме гул и происходит масса дел, не имеющих прямого отношения к службе.

Прямо рядом с клиросом происходит исповедь, вслух с обеих сторон, так что часто не слышно не только возгласов из алтаря, но и саму себя. (Микрофонов нет, это вам не Москва.) Имеют место и другие странности современной церковно-приходской жизни. Поэтому со временем не только всякая молитва выветривается, но встает реальная угроза выгорания. Чтобы не выгореть дотла, пришлось включить цинизм и относиться к клиросу сугубо как к работе ради денег, а от странностей внутренне отстраняться, то есть выключать чувства вообще.

Через три года владыка меня вместе с другими «не совсем ушедшими» сестрами послал в новый монастырь — очередные живописные руины восстанавливать. Я там прожила полтора месяца. Не увидела, зачем продолжать: если ради монашеской жизни, — монашескую жизнь я представляю иначе. Очередная дисфункциональная семья мне не нужна. Конечно, все из лучших побуждений. Но система та же, психологические проблемы на старте те же, осознанность этих проблем и собственных мотивов нулевая. Поэтому со временем вполне может получиться обычный небольшой адок, как везде. Возможно, не для всех, но для меня точно. По опыту знаю, что начальствующие лица рано или поздно начинают видеть во мне конкурента или еще какую-то угрозу для себя. Ну, и стараются держать на положении младенца на горшке.

В общем, я ушла насовсем, вернулась в Подмосковье, теперь уже не во владыкин дом, а на квартиру, где и живу уже год. Прохожу психотерапию, заканчиваю курс английского, занимаюсь еще на одном онлайн-курсе, не для профессии, а для восстановления своих мозгов, пардон, нейронных связей — деградация за время монастырской жизни и несколько лет тяжелой депрессии была такой, что и до сих пор не восстановилась. У меня пострадала скорость, это мешает не только по жизни, но и в плане профориентации. Конечно, я знаю о работе в интернете, в моем случае она просто напрашивается. Но к сожалению, я все делаю слишком медленно: думаю, говорю, сочиняю, печатаю. Скорость совсем не конкурентная.

О других ушедших в разное время сестрах знаю немного. Не могу сказать, кого больше: нашедших подходящий для себя другой монастырь, устроивших мирскую жизнь благополучно и семейно, или живущих в миру, но неблагополучно. Знаю, что из тех, кто пускался на поиски монастыря мечты, многие сменили очень много мест. Также знаю, что те, кто остался в миру и категорически не хотел больше ни в какой монастырь, с годами нередко возвращаются или в первый, где постригались, или в какой-нибудь наиболее подходящий по совокупности параметров.

***

Почему долго и упорно ищут «хороший», т.е. подходящий, терпимый монастырь? Почему после многих лет в миру возвращаются все-таки? Причина вовсе не в неврозах и психотравмах. Негде и не на что жить.

Благополучное устройство в миру зависит в первую очередь от возраста «возвращения». Если немного за 30, то перспективы совсем другие, чем если 45-50-60. Затем, зависит от монастырского стажа — на сколько лет человек оказался в замкнутом во всех смыслах пространстве, насколько он, соответственно, десоциализирован, потерял профессиональные навыки (если они были) или способность обучаться и адаптироваться, и, нередко, здоровье. И также от того, насколько всерьез для него монашество. Кроме того, я думаю, что мужчинам вообще легче, монахи в мужских монастырях не особо надрываются в трудах и здоровье, соответственно, лучше сохраняют. Если возвращаются в мир монахи начальственные, благочинные-экономы-казначеи (кроме Юрия Гурова мне известны еще несколько таких), то у них за время начальственно-хозяйственных послушаний, во-первых, выветриваются все восторги, иллюзии и надежды на духовную тему, во-вторых, могут уже появиться немалые социальные связи и деловой опыт, которые помогают впоследствии. Также и психическое здоровье в мужских монастырях (если в среднем брать) легче сохранить, чем в женских. Мне приходилось читать истории про игумена-невротика, всякое бывает, конечно. Но женский монастырь в гораздо большей степени семья, чем мужской, и почти всегда семья дисфункциональная, и увернуться возможности нет. В этой бочке, каким бы ты ни был огурцом изначально, непременно просолишься.

Если для уходящего из монастыря монашество всерьез, а только наличная монастырская жизнь невыносима, то варианты мирской жизни всегда самые скромные, даже убогие, неблагополучные, и что хуже всего — без перспектив на старость. Думаю, что мысль об этом больше всех других причин удерживает многих от ухода из монастыря. Для монахинь очень распространенный вариант — работа в крупных мужских монастырях, где платят хоть какие-то деньги. Еще, слышала, популярная профессия — сиделки с проживанием. Но вот одна сестра из моего первого монастыря, много лет таким образом ухаживавшая за «бабушками», в этом году вернулась в монастырь. Ей за 60, сама уже «бабушка», сил на такую работу и на бездомную жизнь уже нет.

Для меня самой этот вопрос открыт. Сколько я смогу еще так петь на клиросе и на это жить? Карьеру в новых областях в моем возрасте иногда начинают, но с другими условиями на старте, в первую очередь, внутренними. Потом, даже если было бы жилье, нам не светит такая пенсия, на которую можно было бы хоть как-то прожить в миру, и уже нет времени зарабатывать собственные капиталы на старость. Нет времени и брать и выплачивать кредиты на жилье.

Я думаю, что уход монаха/монахини из монастыря почти в любом случае трагедия для него самого. Это не будет трагедией только тогда, когда изначально не было или почти не было веры, когда был поход за приключениями, или выбор православнутой мамы. Даже в случае невротического страха нарушить принудительное «благословение» старца получается беда, которая может растянуться на долгие годы, — но с этим может помочь хороший психотерапевт. А в тех случаях, когда была вера и собственный выбор, получается в итоге трагедия, в античном смысле этого слова, когда сталкиваются две взаимоисключающие правды. С одной стороны — желание жить с Богом и в сообществе единомышленников ради Бога. С другой — из трех вариантов того, что у нас называют монастырями: колхоз, тюрьма и секта — все худшие. С одной стороны — на монашеском постриге обещают «претерпети всякую тесноту и скорбь иноческаго жития Царствия ради Небеснаго», «алкати и жаждати, досаду же подъяти и укоризну, поношение же и гонение, и инеми многими отяготитися скорбьми, имиже сущий по Бозе живот начертавается». С другой стороны — в какой-то момент (и хотелось бы понять, в какой) послушание в его современной русской версии превращается в разрушение личных границ, а потом в разрушение личности, и приводит не к духовной пользе, а к тяжелым психологическим проблемам. С одной стороны — в том же чине пострига всячески подчеркивается свободный личный выбор и строгая ответственность за него (постригающий долго и неоднократно убеждает хорошо подумать, спрашивает, «вольною ли своею волею, не от некия ли нужды или насилия» приходит соискатель, так как Бог будет судить не по тому, что ты обещал, а по тому, как исполнил, и прямо сейчас и здесь Господь со всеми небожителями внимает твоим словам, о которых тебя спросит в Свое Второе пришествие), то есть снятие ответственности за данные обеты ни при каких обстоятельствах не предусмотрено. С другой стороны — если личность оказалась разрушенной, то кто, какой субъект в итоге будет отвечать Богу?

Для полноты картины упомяну еще об одном мотиве похода в монастырь. Лично знаю сестер шесть, в разных местах, из таких, о которых обычно в миру говорят «мужик в юбке». По крайней мере, для некоторых из них (знаю из первых уст) главной причиной было желание обрести общественно-приемлемый статус, когда неумолимая ориентация не позволяет создать нормальную семью, а имеющиеся все же религиозные убеждения — «ненормальную». Оставаться в одиночестве кому «нестатусно», кому невыносимо. Такие сестры обычно никуда не уходят, если кто и ушел из одного монастыря, то почти сразу в другой. Как-то приспосабливаются и живут без трагедий, возможно, потому, что изначально не ударялись в посты, молитвы, смирение и послушание.

Впрочем, знаю одну такую, очень сильно «ударившуюся». Она мне лично говорила, например, что покойная старица Сепфора (из Клыково) ни много ни мало перед смертью передала ей свою молитву. Эта сестра в конце концов выбилась даже в игумении. Ничего, что после ее назначения из монастыря ушли все сестры, которые еще были способны ходить (в том числе и я), а потом она сама выгнала еще несколько старушек из оставшихся. Ничего, что анекдоты о ее новых пассиях из числа приближенных сестер и новых послушниц ходят по округе. Зато она со спонсоршей духовная сестра, стройка монастырского собора идет в нужном направлении, и дань в епархию платится исправно — а что еще начальству нужно?

Окончание следует

Фото Александра Петросяна

Читайте также:

• Свобода вместо Монастыря и Матушки

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: