Ахилла

Продолжение отрывков из книги «Описание сельского духовенства». Из главы «Сельские иереи».

***

Отношение сельского иерея:

б) К причту

Чудное, непонятное, ничем не объяснимое явление в нашей Церкви: причт принадлежит к духовному сословию! Дьяконы, дьячки, пономари в числе духовенства! Поистине «духовные лица».

Что это за люд? Объясним хоть коротко их генеалогию.

Ученик, в училище или семинарии, совершенно сбился с толку: он и пьяница, и буян, и вор, словом — дурен до того, что даже в наших духовных заведениях терпим быть не может, и его выгоняют. Выгнанный года два-три и больше шляется. Где пришлось, и на вольной свободе совершенствует свои разнообразные способности. Открывается где-нибудь место причетника; он просится, и его определяют. И вот вместо того, чтобы его выгнать совсем из духовного звания, освободить сословие от заразы, по самой строгой справедливости — отдать в солдаты, его делают членом клира, служителем Церкви, меньшим служителем, правда, но все-таки Церкви, а не другого чего!.. Исключений тут нет, потому что в наших учебных заведениях исключаются лишь отъявленные негодяи. Бездарные, даже ленивые, но ведущие себя хорошо, перетаскиваются из класса в класс и доводятся до окончания курса. Каким же он может быть, и всегда бывает, служителем Церкви?

Если в училище, под ферулой (присмотром) беспощадно наказывающих его учителей он был негодяем, и никакими казнями не мог быть исправлен, то можно ли ждать от него добра на месте, где он пользуется полной свободой и еще располагает кое-какими средствами? Нельзя ждать, и обыкновенно не бывает добра. Сельский причт (да и городской также; дьякона мы причисляем к причту потому, что он как по происхождению — иногда из выключенных, так и по духу, направлению и стремлениям, большею частью едино с дьячком и пономарем), без малейшего преувеличения срам и позор — не звания, а человечества. Он ниже, отвратительнее всего, что только есть в людях. (…) Он невообразимо ленив, бессовестен, дерзок и — без малейшего сознания своей дурноты! Короче: это — животное, вечно алчное, прожорливое, хищное, хитрое на самые злые и пагубные проделки, радующееся погибели других и особенно высших себя… И такое животное — член духовного сословия! И ему дано право входить во все действия и распоряжения священника как по приходу, так и по церкви, до того, что он должен вместе со священником свидетельствовать все книги, касающиеся прихода, все документы церковные; должен наблюдать за приходом и расходом сумм и пр., и пр. Можно ли придумать что-нибудь нелепее такого устройства клира?

И с таким-то людом должен жить и действовать священник! При пособии его должен совершать божественные служения и исправлять все требования приходские! Каково же должно быть положение священника?

Представим некоторые случаи. Случается, священник на первых порах своей жизни хотел бы улучшить то и другое, завести и служение поблагоговейнее, и служить в приходе молебны починнее, но против этого всегда, явно и нагло, восстают причетники и дьякон особенно. Жалобы на них ближайшему начальству не помогают, донос преосвященному, если не повредит совсем священнику, то измучит его следствиями, побьется-побьется священник и бросит. Случается, священник, не погрязший еще в омуте жизни, несколько времени выдерживает все нападения крестьян — пить водку, за то он лишается настоящей расплаты за молебен. Иной, может быть, как-нибудь и перенес бы еще эту невзгоду, но тут же поднимается ужаснейший бунт дьякона и причетников. С первых же домов деревни они всегда успевают упиться до безумия, а в таком состоянии чего не позволит себе подобный люд? От этого, нет слов позорных, нет брани отвратительной, которыми бы они не осыпали священника. Доходит нередко до того, что священнику необходимо спасаться бегством от разъяренных своих сослужителей. Но они проспятся и сознают свою вину? Ничего не бывало — в праздники они не просыпаются: в полночь, как и в полдень, они в одном положении, потому что ради праздника у каждого в доме водка. (…) Утишить бурю — одно средство: удовлетворить требованию причта и прихожан, и удовлетворяет так несчастно поставленный иерей, и, восседая за одним столом с поганым причтом своим, чередуется с ним в чарках… И торжествуют, и довольны дьякон и причетники, что унизили своего священника; сидя на одной скамье, пользуясь одинаковым угощением, они уже считают себя равными ему, и не заикнись священник сделать им замечание, потребовать от них должного: на слово правды наскажут они сотни обид ему. Воздержный и трезвый иерей был им опасен, теперь бояться нечего: беснуйся, сквернословь, делай все пакости — не посмеет донести, сам тут же был. (…) Священник служит молебен — сзади его дьякон играет на гармонике, причетники пляшут, и все семейство крестьянина хохочет, священник святит воду — тут же, за дверью, дьякон в стихаре тормошит бабу, а та с бранью и криком отбивается от него; священник вошел в дом и спрашивает: куда ж девались дьякон и причетники, и вот, после долгого ожидания, ведут к нему дьякона, вытащенного где-нибудь из канавы, всего в грязи и с связанными орарем руками, потому что он порывался еще драться, а о причетниках говорят, что и привести их нельзя — до того они хороши, или что связанные привязаны где-нибудь к столбу — эти и подобные им явления еще не самые резкие и поразительные.

(…) Как истребить все это зло? Средство одно: радикально преобразовать устройство клира. В Церкви и приходе должно быть одно лице, официально назначенное и утвержденное — священник. На полной ответственности его, и его одного, без всякого вмешательства иных лиц, должно лежать управление делами по церкви и приходу. (…) Будь священник и умен, и честен, и богобоязлив, — то есть будь он настоящим иереем, но доколе существует настоящее устройство клира, он не в состоянии сделать ничего дельного. При всяком необходимом нововведении, он встретит от причта и пререкания, и претыкания для себя, за которыми неизбежны: ссоры, вражда и судбища. Тут никакое терпение не поможет; этот люд, развращенный до последней степени, дерзок и упрям до того, что и вообразить трудно. (…) Каждая борьба возмущает душу; как же священник будет приносить жертву мира с душой возмущенной, чуждой мира? О, как часто между утреней и обедней дьякон и причетники нарочно стараются уколоть, уязвить, раздражить священника, и он, сохранив все наружное хладнокровие, служит однако же литургию с растерзанной душой и предстоит пред страшным престолом с тем же дьяконом, который сейчас только терзал его! Как часто причетник, подавая кадило священнику, тут же говорит ему грубости, как часто, пьяный, он бесчинствует, хохочет, бурлит на клиросе и даже в алтаре, и все это среди самой литургии! Скажут: «для искоренения всего этого необходимы меры строгости». Нет, никакие самые строгие меры не помогут. (…) Вот, например, в алтаре дьякон или причетник жестоко оскорбил священника; священник не вынес — донес. Следствие: кто видел, кто слышал. Никто. Остальные клянутся всем святым, что этого никогда не бывало, и оскорбитель еще жалуется, что священник обнес его напрасно. Какой конец? — да то-то что троим верят больше, чем одному священнику и — отдают его под суд за несправедливый донос.

В одной из самых бедных…ских церквей пятнадцать лет тому назад был священник прекраснейшей жизни. Строгий к себе, он был строг к дьякону и причетникам. Нестерпимым за то казался им священник, и все средства употребляли они погубить его. Прямо и явно они однако же не могли сделать ничего, так он чисто держал себя. Они обратились с самыми нелепыми клеветами к благочинному. Благочинный был образец благочинных — весь состоявший из жажды денег. Священник и по бедности прихода и по семейству — детей у него было 9 человек, не мог удовлетворять этой жажде, и страшно зол был на него за это благочинный. С одной клеветой он однако не мог восстать на священника. Правда, передавал ее всю, и с собственными дополнениями, архиерею, и успел жестоко вооружить его против священника, но все это были слова, а дел не было. Наконец, он сказал причту, что лишь бы они нашли случай зацепить повернее священника, а он уж сделает свое дело. И вот какую проделку придумали дьякон и причетники. В самый Великий пяток священник пришел к часам, дьякон и причетники стоят в алтаре. Священник начинает часы, — дьячок безмолвен и неподвижен. Священник приказывает ему читать, — он отвечает бранью. Священник просит его выйти вон, — он ругается сильнее и кричит на всю церковь. Священник идет и читает сам — он заглушает его голос ругательствами. Что оставалось делать священнику? Встревоженный и расстроенный до последней степени, он скидает облачение и уходит из церкви. Горько плакал он весь день, а дьячок тут же отправился с доносом к благочинному, что священник изругал и даже прибил его в алтаре, среди службы сбросил с себя ризы и ушел домой. В этот же день благочинный явился с доносом к архиерею. Как ни был архиерей вооружен против священника, однако ж уговаривал благочинного — примирить священника с причтом, тот не согласился, и дело пошло в ход. Священник (…) рассказал все, как было, подтвердить его слова было некому, в церкви еще никого из прихожан не было, единственные свидетели — дьякон и пономарь — были вместе с дьячком устроителями всей этой проделки. И вот решение дела: «священник сам сознался, что ушел из церкви, не кончив служения, за это (…) его лишить места и на шесть месяцев послать в дьячки». Главная же вина всего — дьячок — не понес ни малейшего наказания. Советовали священнику жаловаться в Синод, но как жаловаться, когда свидетелем всего дела был Господь? Кроме того, будь священник богат, он бы и без Синода был бы оправдан, а у бедняка — у него не только не было денег на бумагу для жалобы, но и нужнейшее-то на Пасху он приготовил с горем пополам. И, Отец Небесный, что вытерпел он, вытерпело все его семейство в шестимесячное его подначалие и в целый год, который провел он потом до приискания места! Если не перемерли все они с голоду, то обязаны этим одному из бывших прихожан-крестьян; он, помня какую-то заслугу священника, каждую неделю привозил ему по пуду ржаной муки, таким образом целых полтора года несчастные питались, и то не всегда досыта, одним ржаным хлебом с водой.

Подобные вещи — дело очень обыкновенное. И все это будет до скончания века, если дьякон и причетники будут в таком же отношении к священнику, как теперь. Жалованье не сделает их лучше, потому что этот народ неисправим. При жалованье будут: та же зависть, — зачем священник и получает и чтится больше, то же пьянство, или вернее пьянство увеличится еще больше, потому что увеличатся средства, словом, будет в тысячу раз хуже, жизнь священника еще невыносимее, дела позорные чаще, и все сословие упадет еще ниже.

Нет, не так должен быть устроен клир, если хотят, чтобы Церковь процветала и служение иерейское достигало вполне своей цели. Дьяконы должны быть вовсе уничтожены в селах (а также и во всех уездных городах, кроме соборов), причетники не должны принадлежать к сословию духовенства — их необходимо совсем исключить из него. Начать с дьяконов: на что они в Церкви? Какую пользу они приносят Религии? Какую нужду имеют в них Православие и православные? Ни малейшей! Всякое дело по церкви и приходу прекрасно обходится без них. А зла и вреда от них бездна. Из подетелей (проделок) их разве тысяча первая доходит до архиерея, все прочие, по разным причинам, сходят с рук. Пройдите вдоль и поперек Россию, спросите любого священника на всем пространстве ее, и каждый, перед Богом и совестью, подтвердит эту истину. Дьякон — вечный клеветник священнику на причетников, причетникам — на священника, вечный завистник священнику, вечный обольститель причетников и даже прихожан на бунт и возмущение против священника, вечный сеятель раздоров, зачинщик тяжб. И с ним-то священник должен совершать божественные служения! Другое дело — при служении архиерейском, в монастырях и соборах, также в городах, по большим приходам — там, для торжественных служений, он пусть будет, там, при архиерее или архимандрите, которые имеют неограниченную власть над ними, они не опасны. А в селах — их истребят как самую злую язву, все заражающую и губящую.

Причетники не должны быть определяемы в Церкви, как теперь, а вольнонаемные, как, например, сторожа. Ученик исключен из училища или семинарии, как негодный, следовательно, он никак не заслуживает того, чтобы принадлежать церкви. Пусть он припишется к крестьянству или к мещанству, и если способен — нанимается в причетники. Дурен он, пьян и развратен, — священник его прогоняет и нанимает другого. Но нет, он побоится быть дурным, зная, что с потерей места лишится средств жизни. (…)

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: