Ахилла

Из дневников священника села Вавож Вятской епархии протоиерея Михаила Елабужского.

***

15 января (2 января) 1930. Вторник. Сегодня в 7 ч. 30 мин. я получил такое уведомление от председателя сельсовета Туранова: «Предлагается вам заготовить 150 кубометров брусьев, обязательно выехать с сегодняшнего дня, то есть 15 января 1930 г. в с. Ува-Туклю. За неподчинение будут приняты суровые меры».

Конечно ни я, ни Маша не способны по старости и болезненности к такой работе. Матрены здоровьишко тоже плохое, но все же завтра она собирается в лес. Но что она может наработать, если и дома отпилить одну тюльку для нее большой труд, с отдышкой и отдыхами? Едет же только, чтобы совсем нас не обвинили в саботаже. Я лично готов претерпеть за свое служение Христу, — а в существе дело так и обстоит, — «самые суровые меры».

16 января (3 января). Четверг. Матрена сегодня утром исповедалась и причастилась. Днем уехала на лесную работу с диаконом и псаломщиком. Сама наоохотила ехать, хотя я уверен, что много она со своими силенками не наработает, а только может еще более подорвать свое здоровьишко. Поэтому поездка ее производит на нас самое тяжелое впечатление из всех последних невзгод.

Тяжелые налоги, взыскания, судебные преследования, которые так обильно сыплются в последнее время на головы многострадального духовенства, естественно навели панику на наиболее слабых; отсюда — выходы за штат и даже снятие сана. Кроме нашего Микрюкова, ушли со службы в Вавожском районе — в Тыловыле священник Павел Андр. Ильинский, по-видимому, со снятием сана, и сын его псаломщик Геннадий; в Водзимонье ушел за штат диакон и вышел с обычным ныне шумом из духовного звания псаломщик Иван Андр. Загребин. Наш Микрюков постепенно входит в роль новую, — начал суфлерством на глупейшем попоедском спектакле и продолжает выступления в народном доме о причинах своего ухода из церкви с откровенным безбожническим уклоном. А еще так недавно, 21 ноября, служил со мною литургию с низкими своими поклонами и причащением за ней. В Уче 9 декабря, после обедни, было арестовано все духовенство, 7 человек и доселе под арестом; по неясным данным обвиняют их в будто бы в агитации против колхозов.

После Рождества прекратилась служба и в Красном Яре, где селяне составили приговор о закрытии церкви, при трусливом молчании верующих. В Новый год многие из этих приходов были у нас в церкви. И про нашу церковь все распространяют слухи о закрытии ее, о будто бы уже последней службе в ней, — но пока это испытание минует наших прихожан.

20 марта (7 марта). Четверг. 3 недели поста. Давно не брался за дневник: не до того было.

С 10 часов вечера 7 января у меня производили обыск, два бригадира в присутствии двух понятых. Много им было трудов с просмотром моей библиотеки. Забрали всю переписку и тому подобное, и все деньги, свыше 300 руб., в том числе причтовых и иных чужих; все имущество мое поценнее описали и «сдали» мне на хранение. Утром мы узнали, что такие обыски были в 10 домах в Вавоже и во многих деревнях у богатых. Взяли так же у меня серебряные дароносицу и ходовой крестик. В других местах забирали наиболее ценных вещей и запасов.

Лишь только кончил я благополучно крестный ход по приходу, как меня вызвали в сельсовет и предъявили требование немедленно, под угрозой ареста, ехать на лесозаготовки. Я указал на свою болезнь и предъявил о сем московское медицинское свидетельство. Мне сказали, что его нужно еще подтвердить свидетельством местного врача. Освидетельствовавши меня, врач Минеев, для пущей своей сохранности — вместе с врачом Фирекелем, дал бумагу, что я болею миокардитом. Я принес ее в сельсовет. Председатель Илья Туранов, сбегав к секретарю Райкома Селненину, изрек мне, что все равно я должен ехать на лесные работы, причем в отношении к кулакам не избавляет от работы ни старость, ни болезнь, и что, дескать, на работе уменьшится ожирение сердца. Я пошел к Селненину с объяснением, что миокардит с ожирением сердца не имеет ничего общего, но услышал от него лишь безапелляционное: «Если не уедете сегодня, завтра будете арестованы».

На другой день, 18 января, отслужив по рану без звона литургию (утреню накануне отслужил дома), я пошел в сельсовет арестоваться, так как не могу работать; но в сельсовете переменил решение, вняв прежним советам благожелателей, и дал обещание ехать в лес, причем Туранов дал сроку 10 минут. Едва ли точно исполнив этот приказ, но все же сильно поторопившись, я тогда же через Ува-Туклю проехал в деревню Дубовку, близ которой идут лесные работы вавожской артели из кулаков, и 19 января прибыл туда ранним утром и тогда же начал работу в лесу. Работал по 24 января, причем с 20 января работала с нами и приехавшая Матрена. Квартировали вместе с диаконом, псаломщиком и другими лесорубами, в одной избе в Дубовке, причем на наше счастье лесорубы 19-го же, в субботу, почти все разъехались по домам, так что стало в квартире не так тесно и душно. Мои друзья утешили меня, что артель не будет принуждать меня к непосильной работе; а я, к тому же, не претендую на заработок. И работал по силам с отдыхами, — сносил и складывал дрова, собирал сучки в костер и т. п. Но все же мне было не легко, и я сильно утомлялся. Самая ходьба в лес, хотя и не далеко — 1.5-2, была для меня временами тяжела; я постоянно останавливался, для успокоения сердца, и обычно приходил на квартиру позже всех.

20 января, день моего посвящения, ныне приходившийся в воскресенье, все же работал наравне со всеми в лесу. Утешался тем, что страдания за Христа есть тоже служение Ему. За работою в уме совершил всенощное бдение, насколько мог припомнить его наизусть, и благодарственный молебен.

25 марта (12 марта). Вторник. В начале масляной нам неожиданно объявили, что сошлют нас с участка при Каркалае и переводят за 10 верст к Мушковаю в лес в чадовку, в неизмеримо худшие условия. Прошло несколько дней за медленной сдачей работы по своей постати, за приемкой диаконом нового участка, на котором начали работать на маслянной, а вплотную — с чистого понедельника. Каркалайский барак освобождали от настоя кулаков для валения в него возчиков; маслянную объявили ударной неделей, но, несмотря на это, рабочие стали быстро таять, и к середине маслянной мы трое остались чуть ли не единственными обитателями громадного барака. По вестям из Каркалая барак и доселе пустует.

Совсем переехали мы в чадовку в чистый понедельник 18 февраля. Чадовка стоит в глухом лесу, от дороги по грани верстах в двух, почти на половине дороги от Каркалая в Мушковай, верстах в 7 в ту и другую сторону. Это приземистое строение, с крупной крышей земляной на два ската, без пола и окон. В середине узкий проход, где можно стоять, не наклоняясь, по бокам нары из неотесанного неровного жердника. Железная печка и ночник — коптилка без стекла. Впечатление самое удручающее. С печкой сначала маялись, — не топилась и наполнила всю чадовку дымом; но потом наладили ее, и стало тепло, а ночью даже нетерпимо жарко.

Глухая избушка в лесу напомнила дальнюю пустыньку о. Серафима, которая так же без окон была. В дополнение сходства вокруг чадовки высились могучие высокие сосны. Близ чадовки есть ручеек, но он вымерз, и кипяток нужно было заготовлять из снега. Нас пока поместилось 4 человека, — еще с нами о. Николай мушковайский. Понедельник проработали. Участок наш был по грани в полуверсте от чадовки. Снегу на маслянной навалило порядочно, и работа стала затруднительнее. Как и прежде, я старался придерживаться правила о. Серафима: на работе держать в уме молитву — до обеда — Иисусову, после обеда — Богородице, прибавляя к ней и молитву Преподобному Серафиму. К удивлению своему, ночь провели сносно. Главное, что нас было пока мало. Намечено же было в чадовке поместить 30 рабочих, так что, при длине чадовки аршин в 7, на каждого обитателя пришлось бы на нарах только по полуаршину. В добавление к удобствам в чадовке оказались мыши, а при скоплении рабочих была бы, кроме тесноты, нестерпимая духота, от дыхания и пара от сохнувшей обуви, и, как заверяли опытные люди, … масса вшей.

К счастью, этих мучений нам пришлось избежать. Во вторник 19 февраля, в день освобождения крестьян от крепостной зависимости, нам привез из Вавожа нарочный бумагу о возвращении нас в Вавож. Можно себе представить радость мою! Без нас в Вавоже прошло несколько бабьих собраний, на которых бабы очень энергично требовали от начальства возвращения нас домой. Церковь недолго стояла запечатанною. Милиция ее распечатала, ключ отдала церковному старосте, а в палатке опять поселилась сторожиха. Но причина распоряжений и возвращений духовенства, не только Вавожского, но и других сел, была конечно не в бабьих собраниях (хотя они ускорили это распоряжение), а в той шумихе, которая была поднята в Западной Европе по поводу преследований религий у нас. Наши газеты поспешили с негодованием и презрением опровергнуть такую клевету. В унисон с ними запели наш митрополит Сергий со своим Синодом… А все-таки нам стало полегче!

Читайте также:

• В годы арианства православные шли на соборы, созываемые этими еретиками
• Первого ребенка, которого не стали крестить, записали Лилипутом

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: