Ахилла

Из книги «По волнам житейского моря. История моей жизни».

***

В 1914 году решили мы с супругой съездить в Соловецкий монастырь поклониться преподобным Зосиме, Савватию, Герману. Как люди небольшого достатка, сели в Красноборске на пароход с билетом 4-го класса — палубным. Время летнее, с ребенком на руках — дочкой 5 месяцев. Приютились около машины на нижней палубе. Возле нас за столиком четверо: двое мужчин и двое женщин занялись картами. По их речи нам показалось, что люди не очень нравственного общества. Принесли газету и громогласно читают: в Соловецком монастыре вспыхнула забастовка, монахи учинили бунт, требуют смены Настоятеля, улучшить трапезу и изменить устав. Нас такие вести почти разубедили ехать в Соловки, но желание повидать дядю в Соловках и родственников в Архангельске склонило ехать.

Приехав в Архангельск, узнали, что в действительности уже в Соловках это произошло, и пароходы в Соловки не ходят, а стоит специально подготовленный пароход в ожидании уполномоченного св. Синода — следователя по этому печальному делу. Но из Синода получено сообщение, что уполномоченный представитель не приедет, и через сутки из Соловков пришел в Архангельск пароход. И мы решили ехать. С нами поехали монашки — весь хор Велико-Устюжского женского монастыря. Они ехали по палубному и, вероятно, бесплатно. Мы тоже по палубному. Погода благоприятствовала, одна рябь на воде, чуть-чуть движется воздух. Монашки пели самые простые мелодии и самые простые стихотворения: «Слава, слава в вышних Богу, дух мой радостно воспой», «Дай, добрый товарищ, мне руку твою» — это незамысловатые мелодии. А вот, когда запели «Вскую мя отринул Еси от лица Твоего, свете незаходимый» под управлением дирижера, то я думаю, что каждый, не чуждый понятия о музыке, должен был обратить внимание и прислушаться.

Приехав в монастырь, сразу заметили, что-то изменилось. Паломников не видно. На приехавших паломников не обращают внимания, никто не встречает, как было ранее. Пошли в собор к литургии. Великолепный хор поет умилительно. Вышли из собора, а тут тревога — объявлена война России с Германией. Объявлено на плакатах, чтобы никому не отлучаться из пределов монастыря, прибыл военный пароход и идет проверка документов. Военнообязанных, подлежащих мобилизации, было много из послушников монастыря, которые не исключены из общества и не приняли монашества. Поднялась паника среди приехавших богомольцев и среди монахов. Видимо, было дано приказание Синода убрать из монастыря ризницу — самую главную ценность монастыря. Началась погрузка ценностей в ящик, заколачивание и перевозка на пристань и погрузка на пароходы. Пароходов у монастыря три: «Зосима и Савватий», «Михаил Архангел» и «Вера». Погрузка и подготовка шла в большой поспешности. Кажется, вся братия занята была этим тревожным делом.

Не удалось повидаться со своим дорогим дядей Прокопием Петровичем. Не больше полутора суток пришлось побыть в монастыре. Пришлось сподобиться поклониться раке Преподобных один раз и то самым последним и при очень знаменательном случае. Перед нами шел тот самый человек, который при нашей посадке на пароход в Красноборске сидел за карточным столом и игрой и читал газету «Север» о бунте монахов, вступил на ступеньку, чтобы подняться и приложиться к раке. Стоящий тут схимник быстро сошел со своего места и преградил ему путь и жестами приказал ему отойти. Но человек снова пытался подняться и приложиться и снова был отстранен. Тогда человек стал на колени, сложил, но неправильно, руки для благословения, но схимник не благословил, а быстрым жестом указал уйти и указал на дверь. Человек, видимо, озлобился и не оглянулся ни разу назад, вышел из храма. Мы ужаснулись, думая и нас не допустят, но мы беспрепятственно приложились и приблизились к схимнику, сложив для благословения руки. Я подошел первый с младенцем на руках. Схимник благословил меня и сказал: «Дьяконом будешь — неверных в дом не пускай». Я не понял и сказал: «Я не дьякон, а псаломщик». Посмотрев на дочку-младенца, сделал дуновение два раза и сурово сказал: «Вот ты ее на руках носишь, а вырастет она — какая-то будет», — не благословил ее. Дал нам с супругой по небольшой свечке, по огарку свечи, а жене почерпнул ложечкой масла из лампады от раки и велел выпить. Перед ракой на полу — покрытый золоченой пеленой с изображением преподобных лежит человек и ненормально стонет. Схимник подошел к нему с книгой и начал читать длинные молитвы, а потом громко произнес: «Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе, нечистый демоне, изыди из него!» Человек громко презрительно говорит: «Не изыду, не изыду!» Схимник снова повторил: «Нет, изыдешь! Христос повелевает тебе изыти!» Мы со страхом вышли, не дождавшись конца этого события, но с камнем на сердце, что схимник, вероятно, прозорливый, не удостоил нашего младенца благословения. Я вспоминаю это событие с нами и не забуду до смерти. И не знаю, случайное ли совпадение, но слова схимника сбылись в абсолютной точности.

Только что спустились со ступеней церкви, а там уже всем сообщают, что посадка на пароход объявлена и что в монастыре никого не оставят из богомольцев. Время уже около 10 часов вечера. Вся публика пассажиров едва поместилась на верхней палубе трех пароходов при невообразимой тесноте, вероятно, классы были полностью загружены ящиками с ценностями. Отправка от пристани была без свистков и без огней, в темноте, и не знали мы, куда нас везут. Но пассажиры, может быть, местные моряки, узнали, что везут нас в совершенно противоположную сторону. Счастье еще, что ветер умеренный, а то окатило бы всех морской соленой водой. Наконец, видим вдали берег. Пассажиры уже определили, что это Онежская губа, и мы приближаемся к городу Онеге. Всех объял ужас. Еще я вспомнил, что отправляясь от пристани, я вижу группу мальчиков человек до 10. Это, вероятно, годовики-певчие. И, когда они, обратившись лицом к монастырю и сняв головные уборы, стройно запели тропарь Преподобным, я заплакал, вспомнив, что я таким же певчим был и очень сожалел о них, что не пришлось им выполнить своего обещания.

И о, ужас! Нас высадили на берег в гор. Онегу не одну тысячу человек без средств, и к величайшему горю мы узнали, что путь в Архангельск заминирован, и сообщение прервано. Что делать? Поднялись рыдания, отчаяние. Идти пешком 350 км без средств существования или сидеть в городе до открытия пути в Архангельск, но ведь будущее неизвестно никому. А наша участь еще горшая — у нас на руках ребенок. При утомленности пришлось искать пристанище хотя бы на одни сутки. Вот тут и пришла нам мысль ехать вверх по течению Онеги в приход Пияла к священнику о. Николаю — брату моей супруги — моему шурину. Это был единственный выход попасть нам домой. Ценности с пароходов погружены на телеги, и сотня или более лошадей направлены вверх по течению до станции Порог в 25 верстах от города Онеги.’ Масса пассажиров идет по этой дороге, и мы идем вместе с обозом. Я несу на руках свою дочку. Тут я вспомнил про хор Устюжских монашек и их горькой участи. Но у нас есть надежда выбраться из плена. Дошли мы вместе с обозом, каждую телегу охраняет монах в военной тужурке и с саблей сбоку.

Порог — это грозное зрелище, вода падает под уклоном в 45 градусов, шипит, пенится, шум слышно за несколько километров. Обоз остановился у переправы на другой берег. Первые телеги уже заранее переправлены, теперь переправляются остальные 50–60 телег. А куда они будут следовать, жители деревни Порог говорят, что не иначе как в Кожеезерский монастырь, потому что трактовая дорога ведет туда. Отчаяние наше смягчилось мыслью, что мы свидимся с о. Николаем, но предстоит путь проехать вверх по течению реки Онеги 90 километров. Регулярное передвижение по реке производится через два дня, и нам пришлось гостить под открытым небом еще сутки. Вся река до отказа запружена строевым лесом, она узкая с крутыми болотистыми берегами.

И вот посадили нас, всех пассажиров около 45 человек, в большой карбас, ничем не покрытый. Маленький пароходик «мышка» потянул нас вверх по течению. Часто останавливались в местах, где возможно пристать к берегу для исправления неотложных нужд пассажиров. Останавливались у приходов церквей: Турчасово, Вазенцы, Чекуево (и еще приход забыл) и, наконец, Пияла — цель нашего путешествия. На каждой пристани проводы мобилизованных, рыдания, жены кидаются на шею мужей, падают в обмороке. Ехали мы до Пиялы четверо суток под открытым небом. Наконец явились неожиданные гости к о. Николаю. Утомленность требовала отдыха. Для нас, как дорогих гостей, сделан радушный прием. Но все-таки мы не дома, а в плену.

Проезжая, мы видим, что за пашней, за плугом все женщины, сенокосят женщины, сено и хлебные снопы везут на санях, а о телегах здесь мало понятия, почва — болото, и в деревнях дороги устроены из бревенчатых настилов. Если свалится с настила корова или лошадь, то без помощи человека она не выберется. Каким транспортом нас отправлять — это была трудная задача. На санях лошадь не довезет 95 километров до станции железной дороги «Обозерская», а телег здесь никогда не бывало. Отец Николай разведал, что в ближайшем приходе Чекуево у одного кузнеца есть два брошенных за негодностью колеса от телеги. Починили и навели шины, потом он нанял из своего прихода мужика, и он смастерил колымагу на двух колесах, чтобы усесться троим. И вот посадили нас двоих, а ямщик сидел, свесив ноги к хвосту лошади. Дорога — болото, устланное строевыми бревнами, по бревнам на колесах тряска страшная, берегись — язык откусишь. Добравшись до твердой почвы, нужно отдышаться-отдохнуть. И так доехали до станции, проехав 45 верст, осталось еще ехать 50 верст.

Станция — хижина, разделенная на две конуры, по одному окну в каждой. Клопов и паразитов полно, нельзя присесть, пришлось отдыхать на воздухе. Остальная дорога была поглаже, и мы легче доехали до станции. До Архангельска по железной дороге осталось ехать 133 км. Прибыв в Архангельск, мы узнали, что путь в Соловки открыт. Погостив у шурина, мы отправились домой. На каждой пристани происходит посадка на пароход мобилизованных. Рыдания жен и обмороки. Нас потеряли, предполагая, что по случаю войны завезли нас в другие края. Брат Вася замещал меня во время поездки. Во время нашей отлучки умерла старушка-дьяконица, истопила баню и угорела в ней до смерти.

Фото: Соловки, начало 1900-х

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: