Ахилла

От автора:

Давно на «Ахилле» не было текстов, написанных низшими клириками, или, выражаясь по-старинному, дьячками. Некий из них, несущий церковное послушание в провинциальной епархии, решил поделиться печальными историями, накопленными за долгие годы служения псаломщиком. Автор вполне мог бы раскрыть свое имя, но решил этого не делать. И вовсе не потому, что однажды для вразумления нераскаянного грешника решился прибегнуть к столь презренному в постсоветской, постгулаговской России способу — доносительству. Наш рассказчик укрывается лишь с одной целью — не принести новых скорбей вдовицам и сиротам, невзначай угодившим на обочину «эпохи неслыханного духовного возрождения», не бередить их застарелые раны. Объявись он сейчас — его герои тут же себя узнают, поскольку церковный мир очень и очень тесен. Тем не менее имена и места действия все равно изменены, а совпадения являются случайными…

Тлетворный дух не по Достоевскому

…Мы с однокурсником по пединституту Сашей Когутом, будущим иереем Александром, переступили порог Божьего храма в далеком 1988 году на волне всеобщего духовного и патриотического подъема. С помпой было отпраздновано 1000-летие Крещения Руси в Киеве, Москве, Ленинграде, да и нашей глуши немного с барского стола перепало. Хотя бы за хождение в церковь никого теперь не исключали из комсомола и не выгоняли с работы. Поэтому, не опасаясь «товарищей в штатском», мы частенько посещали после учебных пар вечерние богослужения. А каждое воскресенье были единственными в городе юношами, кто спозаранку покидал свои жилища ради предстояния в доме Божием.

После служб церковных мы с собратом размышляли о нашем грядущем служении в Церкви. Однокурсник горел желанием принять священный сан, я же стремился к преподаванию, а для спасения души мне достаточно было и дьячковской степени. Вскоре устроилось так, как мы пожелали: окончив институт, Александр стал штатным алтарником, и спустя некоторое время был рукоположен в иереи. Я же прибыл к школярам, которым шесть дней в неделю сеял разумное, доброе, вечное, — в воскресные же дни и по великим праздникам утешался служением псаломщика.

Разумеется, для хиротонии Александру нужно было определиться с выбором невесты и венчаться с нею законным браком. И здесь судьба преподнесла ему неприятный сюрприз: ни одна из православных девиц нашего городка (коих можно было пересчитать по пальцам) не соглашалась идти замуж за моего однокурсника. Хотя парень был что надо — кровь с молоком да косая сажень в плечах. Вот именно поэтому он имел невиданный успех среди прекрасной половины человечества. О Сашиных амурных похождениях знал весь институт, да и не только. Разумеется, ни одна благочестивая раба Божия не решалась идти под венец с юношей, стяжавшем славу ловеласа, никто из девиц разумных не желал заработать себе «рога» уже вскоре после свадьбы.

Но среди однокурсниц нашлась единственная — Олеся Крысенко, знавшая Сашу чуть ли не с детского сада. О нем же одном она непрестанно мечтала и воздыхала, и готова была до гробовой доски терпеть все его проказы. Низкорослая, худая и бледная девчушка, которую наш герой ласково-презрительно называл Крысулечкой, уже оставила все свои чаяния, как вдруг однажды на пороге ее квартиры с наскоро купленным букетом цветов появился Саша и в пафосе, свойственном его широкой натуре, возгласил: «Радуйся, несчастная! Венчание тогда-то, в таком-то храме, — и добавил: — Иначе меня не рукоположат — а в монахи я не хочу!»

…Как-то раз в наш городишко доставили из Москвы целый контейнер духовной литературы. Все книги, как на подбор — репринты с дореволюционных изданий, на дешевой газетной бумаге. Но и это разошлось мигом. Помню, мое внимание привлекла «Книга Правил», а первое, что бросилось в глаза при прочтении — канонические условия вхождения в церковный клир. «Отче, — обратился я к Александру, теперь уже иерею, в ближайшей беседе, — как же тебя рукоположили-то? Ведь скольких ты прежде девок перещупал?..» Новопосвященный служитель Христов лишь съехидничал в ответ: «Ничего, я-то всё по естеству, ведь я-то не противу естества».

Однако жить «по естеству» с венчанной супругой у о. Александра не выходило — не полюбилась ему невзрачная Крысулечка, сердце тянулось к иным, прекрасным дамам и барышням. Промаялись кое-как пару лет — и разбежались. Детей на свет Божий произвести не успели (да и пытались ли?). Вот и остался он наедине с собою, по собственному признанию, «целибатствовать», приговаривая известное: «Целибат — цель для баб». А чтобы совесть не тяготилась, стал мало-помалу заливать свои любовные утехи коньяком да водочкой. И шептал своим приближенным: «Не бойтесь, меня не запретят. Мой настоятель знает — и ничего страшного, как с гуся вода. Сейчас в РПЦ многие попы так живут».

Иногда после праздничных богослужений я заходил в гости к своему прежнему институтскому однокурснику и другу. Мы редко виделись: он — священник на известном городском приходе, я — псаломщик на скромном сельском (благо, основной доход мне приносило преподавание). Но хоть так удавалось узнать что-то новое о его служении и личной жизни. О. Александр собственноручно готовил обед, во время которого, разумеется, было и спиртное. Скажу с чистой совестью — я выпивал не более двух бокалов хорошего красного вина (и лишь с гастрономической целью), а хозяин-священник — несколько рюмок «беленькой». Захмелеть от подобного количества алкоголя молодым здоровым людям было невозможно. Одно из таких застолий оказалось последним, но догадаться об этом было мне суждено лишь спустя годы, проведенные вдали от своей малой родины.

…Минуло десятилетие от пышных торжеств в честь 1000-летия Крещения Руси, возрождались храмы и духовные семинарии, открывались воскресные школы, да вот «ельцинский» дефолт 1998 года в одночасье сделал нищими многих наших сограждан — врачей и учителей в особенности. На жалование псаломщика, худо-бедно дополнявшее наш скромный семейный бюджет, прожить было невозможно даже в одиночку, поэтому пришлось собрать пожитки и перебраться с семейством поближе к столицам. Но об этом пойдет речь в следующей главе сего повествования. Суть же в том, что в родном городке пришлось с той поры бывать лишь редкими наездами. В один из таких визитов мне сообщили, что о. Александр уж полгода как покоится на кладбище. Обстоятельства же его кончины привели меня в неописуемый ужас…

Знакомые клирики и прихожане чуть ли не под страшной тайной свидетельствовали, что их сослужебник и пастырь сильно злоупотреблял спиртным. Но всё сходило с рук — чтобы в нашей епархии священника отправили в запрет, нужно было сильно постараться. По меньшей мере, полгода не появляться на службах, не платить епархиальные взносы, да еще в какую-нибудь уголовную историю угодить. Ведь архиерей наш, не в пример прочим, отличался редкой милостью и снисхождением к согрешавшим клирикам. О. Александр хоть и напивался «до положения риз», но только среди седмицы, когда он был предоставлен самому себе, а в храме нес череду иной священник. К воскресным же богослужениям или двунадесятым праздникам опытный «целибат» приходил в церковь в добром здравии и расположении духа. Но затем «зеленый змий» снова обвивал его смертельной хваткой.

А «звоночки» в епархию о пьяных приключениях о. Александра все же поступали. Иногда на местном «блошином рынке» видели, как некие совсем опустившиеся «синяки» пытаются сбыть за бесценок требное кадило, или же иерейский служебник в кожаном переплете с позолоченными застежками, либо икону старинного письма. Сердобольные прихожане все это выкупали и относили в самый большой храм города, где вскоре отыскивался и владелец, отвешивая своим благодетелям заезженное «Спаси вас Господи!». Несложно было догадаться, что с некоторых пор приятелями и сотрапезниками о. Александра стали бомжи и алкаши, которые после очередной попойки выносили из священнической квартиры все, что плохо лежит, и тут же отправлялись на торжище в надежде наскоро сбыть легкую добычу и опохмелиться.

Хоть иерей Божий и отличался крепким телосложением, но его сердце и сосуды все же были изрядно подточены этанолом. Как-то раз, окончив пьянку и выпроводив собутыльников восвояси, о. Александр запер дверь и прилег на диван. Больше он уже не вставал — его разлагавшееся, изъеденное мушиными личинками тело спустя неделю забрала труповозка. Соседи, встревоженные страшным запахом, вызвали милицию. А жара в том году стояла особенная, несвойственная даже нашему южному краю. Можно себе представить, что испытали люди, приглашенные в качестве понятых, да «на квартиру к батюшке»…

Схоронили о. Александра в закрытом гробу. Иерейское облачение, крест и Евангелие положили поверх пластикового мешка из морга. Епархиальная газетенка разродилась прочувственным некрологом: «После тяжелой и продолжительной болезни…», «медицина оказалась бессильна…», «память его в род и род…». Тут я взял да осерчал на своих земляков и собратьев: вы давно знали, что священник напивается в стельку. И не медицину следует винить, а вашу закосневшую совесть! Да и с памятью вы явно слукавили — ведь род Когутов на о. Александре пресекся, а его скромная могилка спустя пару лет густо зарастет бурьяном. (Родители пастыря успели упокоиться раньше, а прихожане вскоре о нем и позабыли.)

Увы: ложное чувство товарищества сыграло злую шутку. Иначе бы добились, чтобы архиерей запретил пьяницу в служении и отправил на клирос, обрек на полунищее существование псаломщика. Тогда нетрезвый поп и одумался бы — в лучшем случае смог бы позволить себе только пивка… Но вот сам-то я смог бы это сделать, если бы остался на малой родине и не уехал «на страну далече» в поисках лучшей доли? Неужели пошел бы к преосвященному с доносом? И заработал бы презрение и обвинение в предательстве, стукачестве?..

С такими печальными размышлениями я направился на кладбище, где встретил благочинного, протоиерея Стефана Краковяка, возвращавшегося с погребения некоего состоятельного человека (простолюдинов он не отпевал уже давно). О. Стефан был священником старой закалки, перевидавшим на своем долгом веку десятки епископов и уполномоченных, клирики же боялись его похлеще любого владыки. Благочинный милостиво согласился отслужить на могиле о. Александра краткую литию, благо, идти было недалеко. Затем он весьма странно меня утешил: «Не переживай, братец… Главное, что не гомик! А остальное все Господь простит, Господь простит…» И, развернувшись, удалился от могилы прочь, оставив меня наедине со своими горькими думами…

Продолжение следует

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: