Ахилла

Николай Коляда (р. 1957 г.) — знаменитый екатеринбургский драматург, заслуженный деятель искусств РФ, лауреат множества премий, руководитель «Коляды-театра».

Предлагаем вашему вниманию отрывки из пьесы Н. Коляды «Девушка моей мечты» (1995).

***

Монолог в одном действии

Действующие лица:

ОНА

ГОЛОС

ГОЛОСА

Место действия: однокомнатная «хрущёвка», пятый этаж

Она глупо улыбается, смотрит на трубку, молчит.

Элла? А откуда ты звонишь? Такой треск … Что? (Пауза.) Почему ты так долго не звонила? Ты же обещала? Тебя только за смертью посылать! Что? Я не поняла, что ты сказала? Ты — там? Там — есть телефон? Что там? Он — какой? В смысле — Бог? Он какой? Он есть? Как на картинке? Как на иконках? И Богоматерь? Неужели, он есть? И кто ещё есть? Что он сказал тебе? Про твои грехи, в смысле? Он считает, что у тебя есть грехи и за это он наказал тебя этим, что было вчера на кладбище? Простил? Ты с ним лично разговаривала или с его заместителями? В смысле, он к себе людей подпускает вообще-то или нет?

Ты куда распределилась, Элла, в рай или в ад? А ангелы есть? С крыльями? Правда, летают? Человечки маленькие? А эти, как их, архангелы? Нет, я член партии, я не верю, но всё ж таки? Что? Говори громче, не слышу! А погода там? Какая погода там? Они там тоже из-за дырок в небе переживают, им, наверное, больше, чем нам тут, достаётся? Элла, что ты молчишь, что ты вздыхаешь? Говори быстрее! Ты платишь за разговор как за междугородный или как? Что?! Не слышу, говори громче! Там магазины, нет? Рынок? Там — как и здесь всё? Или облака везде? Говори, говори, говори, ну???!!

МОЛЧАНИЕ. В трубке раздались короткие гудки.

ОНА положила трубку. Сидит, не двигается, слушает, как за стенкой поют. Встала, включила свет, ходит по комнате — из угла в угол. Поправила занавеску на окне, занавеска порвалась, упала с верёвочки на пол. ОНА разглядывает занавеску, улыбается, положила её, как салфетку, себе на колени.

Бред какой-то. Меня будто трамвай переехал, всё болит. Она откуда звонила, а? Она ведь ничего не сказала, с чего я взяла, что это была она? И что я спрашивала такое: есть там рынок или нет… Дура старая. Рынок. Свободный рынок. Свободный базар там есть. С киосками. Дура. Мне кто-то спагетти на уши вешал: позвонил и молчал, а я давай: спрашивай, рассказывай — всякую требуху говорила, заливало старое, кому, зачем, она ведь ни слова не сказала, с чего я взяла, что это она была. И про Тобика — тоже. Тобик — там, или не там, или где — она знает уже…

МОЛЧАНИЕ.

Нет, не может быть, что не она. Она. Она вздыхала. Она так вздыхает. Я знаю, когда у неё болит рука и голова — она так вздыхает. Когда нога и сердце — она вздыхает иначе. Я выучила её. Она. Она, конечно, звонила. Она!

(Пауза.) А кто мог бы ещё позвонить и вздыхать, зачем, почему, я что — в таком возрасте, когда звонят, молчат в трубку и вздыхают? Она. Конечно она. (Молчит, смотрит в окно.) Нет, я определённо чеканулась. Откуда она могла звонить оттуда? (Молчит.)

Ну и что? А вдруг? Когда умирал муж, я тоже просила его, чтоб он позвонил мне оттуда, подал бы какую-то весточку, но он повертел пальцем у головы, сказал: «Дура старая», и умер, это были его последние слова, он не захотел, но она, она, Элла, мы же с ней договаривались: кто первый помрёт, тот постарается обязательно каким-то образом, чего бы это ни стоило, подать другому какой-то знак. Мы договорились. Есть тысяча вариантов: или во сне присниться, или птичкой прилететь к окну, или каким-то стуком, или ещё как-то так, чтобы было другому понятно, но обязательно подать весточку. Чтоб другого успокоить и чтоб показать: есть тот свет. Или не подать и значит — нету.

МОЛЧАНИЕ.

Либо, мы договорились, на крайний случай, просто так позвонить ровно в десять вечера, как последние тридцать лет мы с ней делали, после всех фильмов и новостей, позвонить, и всё, и она позвонила! Значит — есть! Всё в порядке! (Встала. Села.) Ну да, она мне подала весточку, яркую такую весточку, ну, какую мне ещё надо. Значит — тот свет есть. (Молчит.) Ну, и что? Мне пойти в газету про это написать? Что есть тот свет? Чеканулась бабка, скажут. (Молчит.) А что мне-то теперь: ну, есть, и что теперь? Ну, нету — и что тогда? Зачем я так хотела узнать — есть или нету? А? (Молчит.) Она позвонила. Она вздыхала. Она болеет. Ей тяжко. Господи, неужели она — в ад?

МОЛЧАНИЕ.

Мне надо выпить лекарства. Анаболиков, как Элла говорила, хотя это нормальные лекарства, никакие не анаболики. Что делать, я привыкла, я их просто ем, без разбору все. От того, может, я и с моторчиком, заводная такая, верчусь, кручусь.

Взяла целлофановый пакет, достала таблетку, таблетка просыпалась порошком на пол.

Старое лекарство… В порошок, как дотронешься. Нельзя пить старое, а я? (Молчит.) Стоп. Улети, лихое горе. Стопоньки. Чего, а? Я была член партии пятьдесят лет. Никакого Бога нету. Я сама ломала Ивановскую церковь в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году как представитель комсомольского атеистического движения. Позапозавчера мы говорили с Эллой в последний раз. Наверное, сразу после нашего разговора она умерла. Её нашли на полу с телефонной трубкой в руках. Она, может, хотела мне позвонить, попросить помощи. До стенки не смогла доползти, её кровать стоит у той стены, она не постучала мне. Да. Вчера мы её хоронили. Хоронили и гроб уронили. Таня-соседка сказала, что раз такое случилось — есть примета — это значит: она была колдунья. Мы говорили в последний раз позапозавчера. Два дня звонков не было. Она пообещала мне позвонить с того света. Я сошла с ума. Окончательно и бесповоротно.

Ну, что ж. Верной дорогой идёте, товарищи, как говорил Ильич. Приехали, вылезайте, станция «Финский вокзал».

Молчит. Плачет.

Мы сбрендили обе на старости лет. Тот свет, этот свет — сбрендили. Зачем мы договаривались созвониться после смерти? Дуры. Никакого того света нету, ничего нету потом. Жалко, что ты умерла, Элла. Сейчас бы поговорили о чём-нибудь. Как всё быстро поменялось. И в её жизни, и в моей. Её — нет, я — живу. За стенкой, где жила Элла — танцует гоп-компания Таньки-сучки, которой досталась квартира. Танька жила под ней. Торговка, крыска вонючая, была такая ласковая, добрая, дрянь. Я всегда говорила тебе, Элла, не доверяй этой девке, она только прикидывается ветошью, и вот — результат, верно: она обскубила тебя, закапала тебе мозги добротой своей, и теперь сделает себе двухкомнатную двухэтажную квартиру — так она сказала. Пробьёт дырку в полу, лестницу и — вперёд, бегай туда-сюда, два входа, две «гованны», две кухни.

МОЛЧАНИЕ. За стенкой взрыв хохота.

Скучно. Петь-то по-человечески, веселиться не умеют. Разве эти песни — песни? Ни ритма, ни мелодии, ни смысла. Они и знать не знают, что такое Марика Рёкк, идиоты. Скучно. Почему у меня, действительно, нет собаки или кошки. Сейчас бы ходила тут, тёрлась бы. Всё принципы, принципы, дура. Нет, это было назло Элле. Все последние тридцать лет мы с ней из-за собак и кошек ссорились. Зачем я с ней ссорилась? Сейчас бы поговорить, потрепаться, помыть косточки всем и вся… Элла. А?

(…)

(Шёпотом.) Элла, позвони… Элла, прости меня… Позвони мне оттуда, прошу тебя, позвони, скажи, что ты не обижаешься на меня, что ты, как всегда, прощаешь мне мою глупость, позвони! Ведь можно же как-то оттуда позвонить, ведь должна же там быть нога цивилизации, есть же там какие-то средства связи, ведь на дворе конец двадцатого века, человечество всё развивается и развивается, техника идёт вперёд и вперёд, Элла! Всё время в небо ракеты летят! Элла, позвони! Должно же быть что-то там?! А если нет — то нет и того света, Элла, нет, и тогда зачем я жила?! Элла?!

МОЛЧАНИЕ. Звонит телефон. ОНА хватает трубку.

Элла?! Вы дозвонились, Элла Николаевна?! Расскажи быстрее, что там?! Нет, как ты там?! Ты прощаешь меня, Элла, прости меня, за эти мысли чёртовы прости тоже, какая же ты колдовка, это всё Таня, дура она такая, глупая дура, мы кормили её во дворе конфетами, когда ей было четыре года, мы же не знали, что из неё вырастет фурия такая, никто ничего не знает о будущем, не предполагает, прости, Элла!

Всё, ладно, потом поговорим об этом — рассказывай быстрее, что там? Там есть дороги, улицы, дома, люди? Как они одеты? Они голые? Вы едите или нет? Чем вас кормят? Элла, а ты молодая или нет? Или старая? Ты, конечно, как Марика Рёкк, красивая, в платье, ходишь и поёшь «Ин дер нахт ист айн мэнш нихт герн алляйне»? Нет, это всё ерунда, прости, Элла! Элла, ты лучше рассказывай мне всё, всё, как есть: это, действительно, на облаках? Это страшно? Это высоко? Я надела твоё платье, оно красивое, я как «Девушка моей мечты», на которую ты была так похожа, Элла! Я буду быстро рассказывать последние новости, а потом ты расскажешь мне свои!

Значит, так: вещи твои разобрали по соседям, она отдала, твоя Таня, и мебель, но многое — почти всё — она выкинула на помойку, всё сразу же засыпало снегом, я видела, как какие-то люди рылись в вещах, что-то там брали себе, ну, и хорошо, пусть, кому-то что-то пригодится, так вот, золотое колечко Таня сняла с твоей руки, взяла себе, и Тобика тоже взяла себе, не волнуйся, он при ней, старенький, ходит, бедный, опустив голову, я не смогу его проведывать, высоко, четвёртый этаж, а потом он может укусить за ногу, когда сидишь и вдруг двинешь ногой случайно, а он укусит, а я боюсь, он старый, бедняжка, совсем старый, старенький-престаренький, глистоватенький к тому же …

За стенкой взрыв хохота, аплодисменты, крики. В трубке:

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Простите, я ошибся номером, кажется…

Длинные гудки. ОНА положила трубку, молчит. Смотрит на телефон, потом на стенку, за которой веселье и крики.

(…)

Взяла коробок спичек, установила в подсвечник свечу, зажгла спичку. Свечка и подсвечник рассыпались, кучкой золы стали. ОНА молчит.

Ни к чему нельзя прикасаться. Везде смерть. Всё из песка будто. Вот и ходи, расстопырив руки. Не трогай ничего. Не садись, не двигайся, стой, и всё. Стой недвижимо, так, как будто под ногами ходит бедный старый глистоватый Тобик и, если ты пошевелишься, то он тебя укусит, стой, стой.

МОЛЧАНИЕ.

Что я ей скажу, если она позвонит? Нет, лучше снять трубку, и пусть она не звонит. Если она позвонит, то мне надо рассказать ей всё, всё, всё. Я не смогу сказать ей правду. И наврать — тоже.

Она уже знает правду, наверное? Я ведь не скажу ей, что Тобику Таня поставила укол в то же утро, когда нашла Эллу мёртвой на полу, Таня сразу же вызвала «скорую», не «труповозку», а ветврача на дом, те прикатили, с похмелья, красные, весёлые, через Эллу переступили, всунули Тобику под мышку шприц длинный, получили свои деньги, убежали довольные, а Таня, не успел Тобик ещё и остыть, завернула его в рваный полиэтиленовый пакет, которых у Эллы много было, и вынесла его, возле бака мусорного кинула, на помойку, тут же.

А я пришла, дура, проведать Тобика, я и не знала, мне это всё потом рассказали, пришла вчера, сразу после похорон, залезла на четвёртый этаж, пришла, дура, а мне с порога: «Поминать пришла? Вон пошла, меня похороны твоей подружки-Бабы Яги и так наварили, я говно за ней убирала три года, а она надо мной кочевряжилась, играла, что такая уж она распробольная, мне её квартира ещё аукнется моим здоровьем, мыла за ней, чистила, пошла вон, поминать пришла, попрошайка чертова!» (Пауза.)

Я пошла к помойке, достала Тобика, ножом поковыряла землю возле тополя у подъезда и похоронила его. Весной он вытает. Перезахороню. Если не помру к весне. А там — всё равно. Тот свет, этот — всё равно… (Пауза.) Тобик уже там. Конечно. Если умер — значит, с ней.

Ходит-гуляет там. Не буду я тогда ничего врать, что его приютили, приголубили, зачем? Даже хорошо, что Таня усыпила его. Теперь они там, как и тут, вместе. И я ни в чём не виновата! Элла, я не виновата! Я не думала, и ты не думала! Ведь она была так добра к тебе, когда ты была жива! Мы обе не думали, что она так будет! Элла, я не виновата!

Звонок. ОНА хватает трубку, плачет:

Элла, я не виновата! Вы вместе там, так, да? Даже лучше! Если бы я знала, Элла, прости, я не знала, мы не знали, не знали, Элла!!!

Злой мужской голос кричит в трубке:

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Факс! Прими факс! Нажми кнопку! Я из Австралии! Ты на факсе, не знаешь, как им пользоваться!!!! Расея! Кто тебя туда на факс посадил!!!! Минута стоит, знаешь, сколько!!!! Факс!!!! Кнопку!!!! Идиоты проклятые!!!!! Как были, так и остались идиоты!!!! Факс, фак ю!!!!

ОНА, улыбаясь, положила трубку.

ОНА. Сегодня у меня просто Дом Правительства. Телефон всё время работает, не умолкает. Наверное, потому, что открыта линия. Раньше каждый вечер она была занята. Но мы никому не мешали. У нас хорошо: ни у неё, ни у меня нет блокиратора. Хороший дом. Хорошая «хрущёвка». Напрасно мы не сделали тут дверь. Тогда бы мы ходили друг к другу. Обслуживали бы друг друга. Кормить, менять бельё, ухаживать за Тобиком, гулять с ним. Как две сестрички. И тогда Таня заняла бы и её, и мою квартиру. А меня — на улицу выкинула бы, так? Нет, зачем. Если бы мы жили, как две сестрички, то Таню мы бы вообще не знали бы. «Здрасьте» — в подъезде и — «До свидания», и всё. Так бы мы и жили. Если бы мы знали.

МОЛЧАНИЕ. Взяла черный уголёк со стола, рисует на стенке дверь. Отошла в сторону, смотрит на рисунок, улыбается.

Австралия! (Смеётся.) Это будто — тот свет. Почему он так кричал? Из Австралии и говорит по-русски? Удивительно. Везде наши. Кругом. Все разъехались из хрущёвок по белому свету, стали людьми, ездят в «Мерседесах», про хрущёвки, где они выросли и возле которых они играли в снегу в детстве, забыли, а мы одни тут с тобой, Элла, остались. А что ему надо было? Кричал. А может быть, тот свет не на небе, а в Австралии именно? А? А почему бы и нет? Есть много белых пятен на карте. Вдруг она как раз там ходит с Тобиком, гуляет, а кругом — кенгуру и баобабы.

МОЛЧАНИЕ.

«Девушка моей мечты». Марика Рёкк.

МОЛЧАНИЕ. ОНА села за стол, взяла листок бумаги, ручку. Бумага рассыпалась, ручка сломалась. ОНА продолжает улыбаться.

(…) Смотрит на телефон. Звонок. ОНА берёт трубку.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Это роддом?

ОНА положила трубку, молчит.

ОНА. Это не роддом. Какой у меня может быть роддом. И не дурдом. И не детдом. И не нардом. И даже не дом крестьянина. У меня домовой всё разломал. Один телефон оставил. Но и до него добирается. И тот уже на соплях, вот-вот рассыпется. Я номер Эллы наберу, а вдруг кто-то ответит. Пять семь один три два четыре восемь … Алло?

В трубке треск, а потом старческий голос:

ГОЛОС. Да! Ну, что? Как? Ты разве не смотришь телевизор?

ОНА. Элла?

ГОЛОС. А кто ещё? Алло?

ОНА. Элла? Это ты? Это вы?

ГОЛОС. У меня долго было занято, я говорила с Таней… Алло? Алло?

ОНА. Сделайте потише телевизор, я ничего не слышу, алло?

За стенкой крики, шум, песни.

ГОЛОС. Я слушаю новости… Сейчас кончатся. Созвонимся через пять минут?

ОНА. Нет!!! Нет!!! Элла!!! Это ты?!?! Кто там у тебя???!!!

За стенкой крики, шум, песни.

Что ты молчишь? Это ты, нет?!

ГОЛОС. Я. Кто ещё? Алло? Алло? Плохо слышно, будто ты звонишь из Австралии!

ОНА. А кто там смеётся, хохочет, танцует у тебя?

ГОЛОС. Я же говорю — новости. Подожди, я встану, сделаю потише…

ОНА. Нет, не телевизор! Это не новости! Элла, кто там у тебя?! Я через стенку, не в телефон слышу, у тебя какая-то пьянка, кто-то там поёт, пляшет, танцует, смеётся, кто это у тебя? Ты не умерла разве? Ты колдунья? Тебя не похоронили? Там Таня? Она убила Тобика? Она получила твою квартиру? Элла?!

ГОЛОС. (Через паузу.) Ты снова перепила лекарств, своих анаболиков? Алло? Что случилось? Вызвать тебе «скорую»? Тебе плохо там? Что такое там? У меня — телевизор! Тут Тобик, я и телевизор. Была Таня, сделала ужин, покормила нас и ушла, потом мы с ней поговорили по телефону и всё. Алло? Что такое?

ОНА. Стой, Элла, скажи: что у тебя там, кто там, где ты, ты — там или ты — здесь, скажи скорее, Элла?!

ГОЛОС. Алло! Плохо слышно! Я ничего не понимаю! Ну, подожди, я встану, сделаю телевизор потише…

ОНА. Стой! Не уходи! Пусть говорит! Не надо делать его тише! Элла! Стой?!

В трубке молчание.

Элла?! Элла?! Где ты?! Почему ты молчишь?! Куда ты исчезла?! Элла?! Не уходи! Постой! Только не уходи, Элла! Не умирай только, Элла! Миленькая, хорошенькая, пусть всё будет так, как было, пусть мы поругаемся много раз, помиримся, не будем по нескольку часов друг с другом разговаривать, пусть, но только не умирай! Я буду ходить к тебе, если ты не умрёшь, я буду таскать мои старые больные ноги к тебе на пятый этаж, я выдержу, я ведь с моторчиком, я приду к тебе, если ты не умрёшь! Я согласна к тебе на пятый, потом ко мне на пятый, Элла, только не умирай! Я буду терпеть твоего угрюмого Тобика, я согласна, только не уходи, не умирай! Я не буду часами шевелить ногами, буду сидеть, не двигаясь, я не буду ругать твою Таню, Бог с ней, я согласна на всё, всегда буду соглашаться с тобой, во всём, только не умирай! Я скажу тебе, что ты вылитая Марика Рёкк, что ты похожа на неё, а я — нет! Пусть день, два, три отсрочки, но только чтобы всё продолжалось, как продолжается, Элла!

Иллюстрация: спектакль «Девушка моей мечты», «Коляда-театр»/kolyada-theatre.ru

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: