Ус хвост отбросил!
23 января 2025 Вадим Туманов
Вадим Туманов (1927-2024) — золотопромышленник, предприниматель. В 1948 г. был арестован по политической 58-й статье за «шпионаж, террор и антисоветскую агитацию», осужден на восемь лет лагерей. Побывал в большинстве лагерей Колымы, восемь раз пытался бежать, за что срок увеличили до 25 лет; близко познакомился с уголовным миром. В 1956 году был признан невиновным и освобожден со снятием судимости. Остался на Колыме, основал золотопромышленную артель, которая добывала золота в разы больше, чем государственные предприятия. За годы работы создал много артелей по всей стране, эти артели давали лучшие показатели по добыче золота. В конце восьмидесятых власти, недовольные успешной коммерческой деятельностью Туманова, основанной на хозрасчете, открыли кампанию по дискредитации его самого и основанной Тумановым артели «Печора», что привело в итоге к ликвидации артели.
Туманов был близким другом Владимира Высоцкого.
Написал знаменитую автобиографическую книгу «Все потерять — и вновь начать с мечты…», опубликованную впервые в 2004 году. Предлагаем вам отрывки из этой книги.
К началу марта 53-го я уже полтора года сидел на Широком.
Вот интересно устроен человек: когда меня выводили из стальной камеры окриком «На этап собирайся!», я, собравшись, уже в дверях остановился, посмотрел на железные стены, где провел полтора года, и на какую-то долю секунды мне стало как бы жаль расставаться с этим страшным местом. Мысленно говоришь этим стенам: «Прощайте, мы теперь, может быть, больше никогда не увидимся». Нет, мне не объяснить это чувство.
К тому времени начальником сусуманского отдела по борьбе с бандитизмом после Мачабели стал майор Ванюхин. Он часто навещал нашу зону, доставлявшую управлению немало хлопот. Внешне он был очень симпатичен, хорошо относился ко мне. Однажды майор проходил мимо дворика, в котором я гулял.
— Что, Туманов, гуляешь?
— Гуляю, гражданин начальник.
Он смотрит на меня, хитро улыбаясь:
— Ус хвост отбросил!
«Ус» — так называли на Колыме Сталина. Еще мы звали его «зверь», «гуталинщик», «Хабибуллин», хотя каждый знал, что он не татарин. В среде уголовников о нем редко заходил разговор, и я не помню случая, когда бы кто-то говорил о Сталине сочувственно. Обычно к его кличке прибавляли определение «сука». Сука гуталинщик… Сука Хабибуллин… Чаще о нем говорили политические. Я запомнил рассказ Мамедова, как на каком-то совещании в Кремле, когда речь зашла о нехватке рабочей силы — то ли на большой стройке, то ли где-то в регионе, — Сталин сказал собравшимся: «Если не найдете людей, придется это сделать вам самим!» Среди колымчан существовала стойкая неприязнь к этому имени. Но чтобы так вот внезапно… Я недоверчиво смотрю на майора.
— Вы это серьезно, гражданин начальник? — спрашиваю.
— Разве такими вещами шутят? — ответил майор. Поворачиваюсь от него и бегу в тюрьму. Надзиратели не понимают, почему я так мало гулял. А я кричу во все подряд волчки железных дверей:
— Сталин сдох! Сталин сдох!
Я еще не понимаю, чем это может обернуться для страны, для нас всех, но какое-то будоражащее чувство подступающей новизны, ожидаемых перемен, радующих событий переполняет и требует выхода, хотя бы в диких выкриках:
— Сталин сдох! Хабибуллин сдох!
Часа два спустя в тюрьме появляется сопровождаемый надзирателями Мачабели, теперь начальник прииска. Он задумчив, сдержан, немногословен. Заходит в камеру:
— Никаких вопросов! — говорит, опустив голову. — Сегодня в столице нашей Родины скончался… дорогой… Иосиф Виссарионович Сталин! — И вытирает платком выступающие слезы.
Он стоит со скорбным лицом. Всем своим видом призывает нас разделить горе мирового пролетариата.
Несколько человек радостно выкрикнули:
— Так ему, суке, и надо!
Мачабели вскидывает пронзительные глаза:
— Это уже политикой пахнет! — И вместе с надзирателями торопится оставить заключенных.
Через много лет в мои руки попадет книга о С.П. Королеве, и мне будет очень неприятно читать, будто он всю жизнь верил в Сталина и только XX съезд открыл ему глаза. Я в это совсем не верю. Королев сидел в лагере Мальдяк, созданном в 1937 году, где в небольшой долине было шесть лагерных зон по две тысячи заключенных в каждой. Он ведь не дурак был. От лагерных старожилов, осужденных в 30-е годы, я не раз слышал то, что сам наблюдал позднее, в конце 40-х и начале 50-х: всякий, кто в лагере начинал говорить о Сталине хорошо, вызывал насмешку и подозрения. На него смотрели как на полудурка или могли ботинком дать по роже.
Партийцы-революционеры еще спорили о Ленине, о судьбах большевизма в России, но ни в какой лагерной среде я не встречал человека, который был бы убежден в абсолютной сталинской невиновности или в полной его неосведомленности о том, что происходит в стране. Поэтому совершенно непонятно, когда пишут, будто Королев всегда доверял Сталину. Как можно было верить власти, ни за что сломавшей твою жизнь, к тому же находясь на Колыме, в окружении сплошных лагерей, где смерть многих тысяч людей была такой же будничной картиной, как сорванные осенним ветром с веток пожухлые листья. Всякий, кто утверждает, будто он в тех обстоятельствах верил Сталину, — или лукавит, или идиот.
Другое дело, люди, подобные, например, Вадиму Козину, наделенные особым ощущением времени, понимавшие гораздо больше того, что смели произнести вслух или даже сказать самим себе. Чувствуя беззащитность перед возможностью новых испытаний, они помалкивали или даже оправдывали случившееся с ними, но в этом вряд ли можно увидеть что-либо, кроме попытки обезопасить на дальнейшее себя и своих близких. То было не согласие с властью, а только форма упреждающей самозащиты в непредсказуемых обстоятельствах.
Кто бы что ни говорил, все понимали: смерть Сталина — событие, с которого начинается для каждого из нас совершенно новая жизнь.
