Ахилла

Епископ Порфирий (Успенский) (1804-1885) — ученый-востоковед, организатор первой Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.

***

18 марта (6 марта ст. ст.) 1848. Суббота. Утром я со всеми присными мне выехал в Вифлеем для свидания с тамошним митрополитом Дионисием.

Судьба нас берегла,

А горе ждет из-за угла.

Около четырех часов пополудни благовест в малый колокол призвал христиан к вечернему молению. Разноплеменные поклонники из гостиных покоев монастырcких пошли в соборную церковь. Тут для некоторых из них в Рождественской Пещере причт вифлеемского митрополита вознамерился отслужить до вечерни краткий молебен, т. е. пропеть: «Рождество Твое Христе Боже наш…», прочесть Евангелие о рождении Спаса и возгласить ектенью о здравии молящихся. Но в то же время францисканский священник с своим причтом предстоял у Яслей Господних и располагался священнодействовать по своему уставу. Кандиловжигатель его сказал кандиловжигателю православному, что греки не в указанное время хотят молебствовать в Святой Пещере, и выслал его вон. Началась между ними ссора, как между давними неприятелями. Латинский церковник, — по уверению греков, на пол бросил Евангелие с православного престола. А греческий иеромонах тотчас побежал к митрополиту Дионисию с доносом об этом и, встретив его и нас на лестнице, ведущей из гостиных горниц на монастырский двор, впопыхах сказал ему: «владыка, франки на пол бросили Евангелие с нашего престола». Преосвященный, услышав это, застонал и, идя в собор, жаловался нам на злобу франков.

Все мы вошли в это наидревнейшее святилище чрез двери, находящиеся в южном роге зодчественного креста его. По входе туда я не заметил никакого особенного волнения в народе и потому спокойно пришел прямо к главному иконостасу и, по обычаю, начал молиться пред местными иконами, а митрополит остался у южного входа в Св. Пещеру. В эти минуты, как после узнал я, уже дрались между собою подсвечниками оба кандиловозжигателя, а латинский поп в белом облачении безмолвно стоял у Яслей. Митрополит Дионисий, не входя в Пещеру, понуждал поклонников идти туда бить латин, иеромонах же его вынес из соборного алтаря палки и дубинки и роздал их находящимся в Пещере поклонникам. Мой служитель Иван стоял на лестнице, ведущей в Вертеп Рождества Христова, и митрополит силою втолкнул его туда, так что он едва не упал на ступеньки. Так как сей служитель был очевидцем того, что произошло в названном Вертепе и вне оного, то и помещается здесь рассказ его об этом печальном происшествии.

«Как только я спустился в Пещеру, увидел, что кандилафты дерутся подсвечниками, а поклонники стоят уже с палками. Франкский поп в белой одежде начал мне говорить что-то по-итальянски, но заметив, что я не понимаю его, замолчал. Кандилафт его струсил и убежал из Пещеры. А один грек схватил кованное из серебра Евангелие наше, подскочил к попу в белой одежде и, прокричавши: „так вы бесчестите наше Евангелие“, — начал бить его по голове этой книгой со всей мочи и окровавил; отставной же русский солдат, весь в медалях и крестах, подошел к этому попу с палкой и высылал его вон, говоря: „марш, марш, франки, вон отсюда, католики!“ Тут другие поклонники схватили его и другого капуцина и давай бить их палками и гнать из Пещеры вместе с какими-то мальчишками. Как только выгнали их в армянский придел, я увидел много арабов и, боясь, как бы они по одежде моей не приняли меня за франка и не стали колотить, опять спустился в Пещеру и другим выходом перешел на греческую сторону церкви, дабы посмотреть, чем кончится дело».

Все это совершилось весьма скоро. В эти мгновения я (Порфирий) еще стоял перед иконою Богоматери и хвалил своему студенту Соловьеву (рисующему образа) живопись и особенно постановку Богоматери. Мы не знали и даже не слыхали, что и что делалось в Пещере, над которою стояли, потому что она, кроме натурального толстого свода её, покрыта высоким мраморным помостом; да и внимание наше занято было иконною живописью.

Как только я отошел от иконы Богоматери к правому клиросу и хотел занять седалище, — στασιοι, подле митрополитанской кафедры, дабы слушать тут вечерню, увидел, что от Св. Пещеры чрез армянский придел стремительно бегут мальчишки к внутренней двери латинского монастыря, но не заметил ни гнавших их, ни попов францисканских. В своих путешествиях по Сирии, видавши, как буйно ведут себя малолетки в церквах, я подумал, что и здесь гонят их за шалости; после того, как они скрылись за монастырской дверью, тотчас оттуда вбежали в армянский придел францисканские монахи и вифлеемские арабы-католики с палками и каменьями и, бросая их в поклонников, успели разогнать их на мгновение. Один камень, брошенный к митрополичьей кафедре с такою силою, что сделал язвину в мраморном подножии сей кафедры, разбился на куски, разлетелся и едва не ранил меня и стоявших подле меня студентов моих.

Я удалился в алтарь и, к увеличению моего негодования и моей тревоги, увидел, что там в присутствии митрополита два послушника торопливо забирают из шкафа палки и дубинки для раздачи их народу. Мне стало страшно; глаза мои закрылись, и я приник челом к святому престолу. В эти минуты митрополит вышел из алтаря и понуждал народ к побоищу. Самосохранение заставило меня посмотреть чрез царские двери, что и что происходит в соборе, дабы в случае опасности укрыться от побоища, и я увидел, что одни поклонники держат в руках своих одного францискана на высоком помосте, а другие со всей мочи бьют его, чем попало. Едва ли он будет жив. Мой Иван, издали зевавший на это побоище, говорил мне, что когда франки разметали свои камни, тогда поклонники схватили их и начали бить.

Подле меня в алтаре очутились мои спутники. Лица их были бледны. Мы решились уйти из вертепа убийц чрез алтарный придел Св. Георгия, но как только вошли туда, к ногам моим упала родная сестра митрополита и умоляла меня увести брата её с побоища. Решась спасти жизнь преосвященного, я воротился, нашел его подле иконостаса, схватил за руку и увел с окровавленного помоста чрез алтарь и Георгиевский придел в его кельи. Посему неизвестно было мне, как и чем кончилось побоище.

Мой Иван и другие очевидцы, не принимавшие участия в нем, говорили, что из латинского монастыря, пристроенного к Вифлеемскому собору, сделана была вылазка для выручения францисканского монаха, которого, как я видел, ужасно избили поклонники. Опять посыпались палки и камни со стороны латин, с которыми было немало и вифлеемских арабов их веры; поклонники рассыпались. Францискан был выручен. Но в дверях монастыря, которых латины не успели затворить, снова произошла свалка с обеих сторон, перебрасывались палками и камнями. Между тем из греческого монастыря нахлынуло множество православных вифлеемитов, все вооруженные, кто ятаганом, кто дубинкой, кто палкой с железным острием на конце; даже дети обоего пола имели палки в руках своих, но эта толпа застала уже конец побоища; латины успели захлопнуть свою дверь, поклонники пытались сорвать ее с петель, но не могли и разошлись.

Между тем, все мы безмолвно сидели в кельях митрополита, находящихся в крепкой Иустиниановой башне, примыкающей и к собору, и к монастырскому зданию. Порой являлись к нему наконец герои побоища, как то: кандиловжигатель его с окровавленными челюстями, пожилой грек с острова Крита, с разбитой головой, весь в крови, и молодой и сильный болгарин исполинского роста, с хохлом на бритой голове, как славянин времени нашего Святослава, кулаки его еще были сжаты, и он изъявлял сожаление о том, что ему не удалось убить до смерти латин за веру Христову, приговаривая, что каждый из них после третьего кулачного удара его полетел бы прямо в ад. Эти сцены были невыносимы для нас, и мы сошли в свои гостиные горницы и там узнали, что латинский монах, избитый в пещере, отправлен был в Иерусалим в том белом облачении, в котором хотел священнодействовать, а митрополит Дионисий послал туда же каваса Апостоли уведомить патриарха о случившемся происшествии. Кавас этот предварил приезд болящего монаха.

После сего распоряжения преосвященный пришел ко мне в горницу звать нас к вечерне. Было поздно. Я отговаривался усталостью, тревогой, нездоровьем, но тщетно. Надлежало покориться ему, дабы скрыть от него величайшее отвращение свое от поступка его и успокоить его, по крайней мере, своим поддельным послушанием.

Вечерню служил в соборе арабский священник отец Илия. Во всю эту службу несколько греков, по воле митрополита, стояли с дубинками в руках у дверей латинского монастыря, для предотвращения предполагаемой вылазки латин. Зрелище нестерпимое! Напрасно я уговаривал выслать из собора этих дубинщиков; он не слушал меня и, по обычаю, сам пел и читал вечерние молитвы Богу мира и любви. А я, склонив голову к рукоятке ненизкого седалища, скрыл лице свое в руках своих и только чувствовал, что у меня горело сердце болезненно.

Ночь проведена была нами почти в бессоннице.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: