Ахилла

Как люди становятся миссионерами? Как они не только перестают ими быть, но и сами уходят из Церкви? Об этом мы беседуем с бывшим тульским миссионером Валерием Отставных.

***

Рок-н-ролл и раннехристианская романтика

Началось все с поисков смысла жизни в начале девяностых — лет в тридцать, но это тема меня всегда увлекала. В то время я еще был рок-бардом, вел образ жизни такой — рок-н-ролльный, был рок-звездой местного масштаба.

Потом познакомился со священником Олегом Кузьминовым, который в то время еще был студентом медицинского института в Иваново. Он ходил на мои концерты, мы общались, он стал приглашать меня к себе. Вскоре он рукоположился, и стал настоятелем храма с живой, интересной общиной молодых людей, у нас были общие интересы, общие книги, песни.

Отец Олег прекрасно знал творчество Егора Летова, Янки Дягилевой, Ленинградского рок-клуба, высоко ценил поэтическое творчество Александра Башлачева, хорошо разбирался в тонкостях восточной философии, у него была богатейшая библиотека.

К отцу Олегу я стал ездить в город Кохму (пригород Иваново) где-то с 1995 года. Раньше в городе было много храмов, большевики все храмы уничтожили, служить было негде. И тогда им дали в трехэтажном доме на втором этаже помещение бывшей бани (на третьем был радиоузел, а на первом, кажется, прачечная, все это действующее).

Это придавало романтики, даже веяло историей раннехристианской. Вопрос о постройке храма возникал, но денег не было. Ивановская епархия была одной из самых бедных в России. Люди там добрые, добрее москвичей, туляков, но живут очень бедно.

Храм строили, котлован рыли, часовню построили, но основные службы шли в том храме, в том здании. Для людей это было нормально, для меня — так прекрасно, я вообще люблю служить в разрушенных храмах, только что переданных — в них особый дух, катакомбный…

Крещение в Великую Субботу и Свято-Тихоновский институт

Я целый год воцерковлялся, читал соответствующие книги по основам веры, приезжал на праздники, и в апреле 1996 года в Великую Субботу, когда все красят яйца, отец Олег меня крестил — по примеру крещения первых христиан. Эти первые христиане воцерковлялись, а потом накануне Пасхи, в белых одеждах, шли крестным ходом, со свечами, на свою первую литургию. Позднее эта традиция утратилась, и сейчас этот крестный ход на Пасху символизирует приход жен-мироносиц к запечатанному Гробу Господню.

Это был редчайший случай — когда священник крестит кого-то в день, когда все освящают куличи и яйца. (Я как-то одного священника после попросил в Великую Субботу окрестить человека, он меня спросил: «Ты что?! Это когда яйца святят? Ты с ума сошел?!»)

Отец Олег настоял, чтобы я поступил в Московский Свято-Тихоновский богословский институт — осенью 1996 года. Параллельно я поступил на годичные миссионерско-катехизаторские курсы в Туле при епархии. Учился в институте я с перерывами, окончил его в 2005 году. А первый диплом у меня по специальности «театральная режиссура», хотя всю жизнь я занимался журналистикой. В дипломе ПСТГУ специализацией стоит «религиоведение», но учили нас не религиоведению, а наукам, связанным с православием, восточным христианством.

В то время еще шли жаркие споры — считать ли теологию наукой. И чтобы не писать нам в дипломе государственного образца «богослов» — после чего нас бы не взяли никуда на светскую работу, — написали «религиовед».

Учился я на миссионерском отделении — готовился не к пастырству, а к просветительской деятельности. Тогда смысл миссионерской деятельности был в том, чтобы привести крещеных, но не воцерковленных людей к порогу храма. В чем смысл миссии сейчас — не знаю.

Несостоявшееся рукоположение

Первые годы я работал в региональных СМИ, а внештатно был сотрудником миссионерского отдела Тульской епархии. Потом в Тулу (на родину) вернулся отец Олег Кузьминов, он возглавил миссионерский отдел, и пригласил меня в штат.

Дважды была возможность рукоположения. Но для этого нужно было бросить Свято-Тихоновский институт, который мне очень нравился своей атмосферой, замечательными педагогами — уровень преподавания был высочайший, и поступить в тульское духовное училище.

Тогда рукоположиться можно было двумя способами. Или священник приводит за руку к епископу ставленника, какого-нибудь алтарника, и просит рукоположить, а, мол, после этого он уже отучится заочно. Или поступив в духовное училище.

Я был из вольнодумной среды, рок-н-ролльной, так просто меня не хотели рукополагать, а в училище за тобой присматривают, как ты себя ведешь, потом, в отличие от ПСТГУ с его прекрасным образованием, в училище учат утилитарным вещам, чинопоследованию, «сколько раз кадилом махнуть», а не высокому богословию.

Епископ тогда сказал: «Ну, пусть приезжает — мы на него посмотрим». Отец Олег не обладал тогда авторитетом старых маститых настоятелей…

Я подумал и решил отказаться.

Второй раз была возможность, когда сменился епископ — заступил нынешний архиерей, митрополит Алексий (Кутепов). Тогда могли уже привести «за ручку», но я не стал этого делать.

Проще всего было рукоположиться в Ивановской епархии, там был такой архиепископ Амвросий (Щуров). Он рукополагал вообще всех подряд, да еще и стриг в монашество. Епархия бедная, женатому надо семью кормить, а иеромонах как-нибудь прокормится. Поэтому там было столько монахов, столько они чудили — там были и священники-колдуны, и чего только не было.

И местная духовная школа была такого же плана, учили там странным, мягко скажем, вещам.

Свой храм

В 2009 году у нас появился собственный храм. До этого в отделе работало нескольких человек (был у нас борец с сектами и женщина-психолог, которая занималась реабилитацией «жертв деструктивных сект и их близких»), наш отдел мыкался по тем приходам, где отец Олег был очередным священником.

И вот появился свой! На приходе мы оборудовали большой миссионерский дом, городской миссионерский центр. Рядом был храм, где мы служили, пока отца Олега не попросили с должности и не убрали за штат без права служения в храмах Тульской епархии.

Пришел новый настоятель, команда немного поменялась, но остались я и Алексей Ярасов, специалист по сектам и культам, какое-то время мы работали. Но 1 апреля 2013 года контракт мой истек, и мне намекнули, что пора прощаться. Мне предлагали под псевдонимом писать для местных православных сайтов, но тогда я вообще решил уходить из РПЦ МП.

17 лет я прослужил в церкви.

Церковь как бюрократический аппарат и система супермаркетов

Изменение моего отношения к тому, что я видел, накапливалось постепенно. Больше не было того прихода в Кохме. Свободно я чувствовал себя только там и еще в коридорах нашего замечательного Свято-Тихоновского института, где царила потрясающая атмосфера. Больше нигде в церкви я не ощущал этой атмосферы духовной свободы.

Я стал ощущать церковь как бюрократический аппарат, с одной стороны, и армейский (дисциплинарно) — с другой. Это появилось, когда я уже работал в штате миссионерского отдела, где-то с 2006-07 гг. Тогда мне уже стало нужно ходить с отцом Олегом в епархиальное управление, решать разные вопросы, сталкиваться со священниками, видеть, как они себя ведут, заходить на прием к епископу.

Вначале я все мысли гнал, мол, это от лукавого, наговоры, есть и хорошие батюшки, есть отдельные изъяны, но все в порядке, ничего страшного. Но со временем все больше убеждался, что дело — в системе. В том, что церковь представляет собой не общину единоверцев, которые друг друга знают, помогают друг другу, священнику (немного этого было в Кохме), а систему супермаркетов. Магазинов по продаже ритуальных товаров и услуг.

Отец Олег сначала пытался меня не допускать до всего этого, заботился, чтобы я не разочаровался раньше времени. Но «не уберег», бедный….

Еще давила дисциплина, которая схожа с армейской. Нет возможности для импровизации, для маневра, на все надо просить благословения — это убивало. По малейшему поводу нужно спрашивать разрешения. Церковные структуры настолько неповоротливы, что все завязано на одном человеке. Даже секретарь, который, казалось бы, мог решить какие-то второстепенные вещи, не мог этого сделать без разрешения владыки, который часто был недоступен. Епископ становится и богом, и царем, и героем, все зависит от него, огромная масса священников — и финансово, и организационно, — это ненормальная ситуация. Зачем-то же создали епархиальные отделы, так пусть бы они и занимались. Нужно издать какую-то брошюру — для этого есть издательский отдел. Зачем сразу идти к епископу?

Церковь как община единоверцев с фиксированным членством

Что касается церкви как общины единоверцев, я думаю, что когда кто-нибудь из священников или иерархов слышит об общине с фиксированным членством, им становится плохо, они хватаются за сердце, потому что это противоречит парадигме существования нынешней церкви. Она существует как магазин, а в магазине нет фиксированного членства: зашел, купил, заплатил, ушел. И церковь так же существует сейчас. Это очень выгодно и финансово, и политически — патриарх всегда может сказать президенту, что у него столько-то миллионов прихожан.

А если перейти к раннехристианской практике (боюсь, меня опять обличат в «протестантстве») — то это правильно ведь. Почти в любой общественной организации есть членство — люди записываются в некую общественную организацию, ты должен платить членские взносы… Я вот был комсомольцем, и мне поручали собирать членские взносы — по две копейки. Так и в церкви: может, не десятину, но какой-то членский взнос ты должен платить. Эти средства должны пойти на содержание храма, клира, штата работников, ЖКХ, покупку утвари. Бывают общие епархиальные нужды, фонды, которые помогают больным священникам, бедным сельским храмам — некий посильный налог в епархию тоже может быть.

Но тогда должно быть ежегодно реальное, а не фиктивное собрание этих членов прихода, на котором они выслушают контрольно-ревизионную комиссию, которую сами же и выбрали, и узнают, на что пошли их деньги. И если батюшка купил себе Audi, а это не закладывалось в решение собрания, то должны быть сделаны соответствующие жесткие выводы. То есть должен быть контроль средств.

Как и контроль за продажей свечей и работой приходской лавки.

«Заказные» молитвы

Когда я оказался в алтаре, меня всегда бесило, что существуют записки за здравие и за упокой «обычные» и «заказные». То есть сила молитв, оказывается, зависит от суммы денег, вложенных в покупку конкретной записки. В большинстве храмов алтарники выходят после проскомидии в храм и начинают читать записки, стоя спиной к людям и лицом к алтарю, как бы показывая, что, вот, глядите, мы отрабатываем ваши деньги. Это глупость какая-то, ну, уберите тогда иконостас, но зачем это делать?

Или священник начинает перед престолом читать «заказные» записки (более дорогие) — это бред и безобразие. Сила молитв, что ли, будет больше, чем от простых записок?

В древней церкви общины были небольшие, и когда на литургии поминали кого-то как болящего или новопреставленного, то все понимали, о ком идет речь. А сейчас люди, понимая, что мы, в принципе, ни о ком не молимся, а только тарабаним и тарабаним, мол, Господь управит — подписывают на записке карандашом: об упокоении «Николая, который был хорошим человеком», или «у которого было много детей», или который «погиб во время военного конфликта». Это уже сверх практики, от избытка чувств пишут.

Однажды я прочитал самую страшную записку (вряд ли, думаю, человек так бы шутил): «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих… — там перечислялось три или четыре женских имени, — коих я убил». Может, он оставил записку и ушел, может, в храме стоял и молился.

«Белые конвертики»

Еще напрягало то, что носились конвертики каждый месяц местному архиерею, «на накопительную пенсию». Мы как-то говорили об этом с отцом Андреем Кураевым, он говорил: ну, а как вы хотите, зарплата у епископа маленькая, на нее не проживешь, поэтому приходится им думать о старости самим. Я, говорил отец Андрей, видел таких епископов, которые в собственном г..не умирали. Это мера вынужденная.

Но не все епископы брали конвертики, некоторые жили очень скромно — тот же уже умерший ивановский владыка Амвросий (Щуров) доживал свой век в обычной городской квартире, то ли двушке, то ли трешке.

У нас в епархии было 100 приходов, из них 20-30, допустим, бедных, остается 70-80. Можно предположить приблизительно, какая сумма лежит в конвертике каждый месяц — явно не пять тысяч. И я думаю, пенсия-то накопительная у них была хорошая. В 2013 году они приняли решение, что епископ получает зарплату, уходя на покой. Была одна передача в 2014 году, где Кураев меня ставил на место: ну, вы понимаете, епископы селятся не в домах, которые для них строят, а в монастырях, в кельях, и братия о них заботится. Но в решении прямо сказано, что епископ обеспечивается полностью: связью, транспортом, медобслуживанием и проч. И уж если селится, то не в сырой келии «на хлебе и воде». Потом, решение собора разрешало епископу стать на пенсии настоятелем прихода, а там и дом как раз, и уточки, и курочки, и все, что нужно…

Мне кажется, хотя я сейчас с этим уже не связан, что и практика «белых конвертиков» никуда не делась.

Участие в протестном движении

Что еще сыграло роль в моем уходе — с 2011 года я оказался в протестном движении. Стал членом тульского комитета «За честные выборы». В 2012 г. меня начали прессовать сотрудники центра по борьбе с экстремизмом — приезды домой, нервотрепка моей ныне покойной матери, подкарауливание у подъезда, обход жильцов.

Я был на процессе над «Pussy Riot» в Москве в Хамовническом суде, сам предложил Виолетте Волковой, одному из трех адвокатов, приехать в качестве специалиста со стороны защиты.

Потом были выборы в КСО — координационный совет оппозиции. И все это время шли письма счастья от начальника УВД области на имя архиепископа. Письма были очень смешные — что ваш сотрудник участвует в несистемной оппозиции. Каждый раз меня таскали на заседания епархиального совета. Правда, владыка занимал правильную позицию. Он спрашивал: а что, Валерий Владимирович занимается этой деятельностью в рабочее время? — Да нет, отвечали ему. — А что, участие в несистемной оппозиции — это преступление? — Нет. — Ну, тогда примем к сведению. И прятал письмо под сукно. Но каждый раз намекал: у вас «столько талантов», Валерий Владимирович, может, вам скучно у нас, вас стесняют рамки, может, вам куда-то уйти?

А еще я был блогером на сайте «Эха Москвы» и писал критические материалы о Церкви. И епископ, которому приносили распечатки моих публикаций, сказал: если вы это пишете как заместитель руководителя миссионерского отдела Тульской епархии, тогда согласовывайте это с начальством. А если вы пишете от себя, то не указывайте, что вы представляете миссионерский отдел. Логичная позиция, так мы и договорились. Но напряжение все равно нарастало, и недоброжелателей становилось все больше.

Позитивная миссия против православной контрразведки

Последней каплей было решение о пенсиях. Перед этим протоиерей Всеволод Чаплин, который тогда еще был спикером РПЦ, сказал, что любой простой священник, который заботится о своей пенсии и своей старости, — профнепригоден. Меня это очень возмутило, и в блоге на «Эхе» я написал пост с вопросом: а епископы, которые только что на соборе приняли решение о своих пенсиях, — они профпригодны? Наш местный желтый сайт перепечатал эту публикацию, а как иллюстрацию они поставили фотографию нашего митрополита Алексия, как он ходит возле храма и кропит его святой водой. Видимо, это было последней каплей. Наверно, я мог позвонить епископу, что-то ему попробовать объяснить, попросить прощения…

Но последние два-три года я уже работал по инерции. Были у меня проекты, которые мне жалко было бросать: например, интерактивный кинопроект «Чижик-пыжик, где ты был» — профилактика детского пивного алкоголизма, для старшеклассников, проект «Как не попасть в секту», и вот ради этого я считал, что можно оставаться. Плюс я создал в миссионерском доме бесплатную правовую консультацию, куда каждую неделю приходили люди, у которых не было денег на адвоката. Там были три хороших правозащитника, которые давали дельные советы, иногда сопровождали людей в судах (это было для всех — к нам приходили цыгане, мусульмане).

Еще я был членом Российской ассоциации центров по изучению религий и сект, но чем дальше, тем больше мне это не нравилось. У нас было разделение — я занимался позитивной миссией, а мой коллега Алексей Ярасов — борьбой с сектами. Ему это очень нравилось, а меня пугало и пугает до сих пор: человек борется с людьми, без любви к ним, с неким азартом, это становится похожим на секретный отдел, контрразведку, а не собрание верующих. Я о своих сомнениях говорил на первой же конференции, куда Дворкин приезжал: я не представляю себе, чтобы Христос пришел к Понтию Пилату и пожаловался на какую-то иудейскую деструктивную секту. Почему же мы практикуем обращение в светские органы, чтобы они боролись с организациями, в которых, как мы думаем, неправильно исповедуют Христа или, как мы считаем, наносят урон человеку, семье, обществу. При этом у нас нет серьезных доказательств этого, кроме примеров из книги Дворкина — в основном из западной жизни. А никакой статистики преступлений, совершаемых членами организаций, которые Дворкин называет деструктивными, на почве религиозного фанатизма, по России — нет. А ведь есть и случаи преступлений на почве клинического воцерковления, и их много, и если их посчитать, то и РПЦ можно назвать тоталитарной сектой и преследовать ее. Это тоже одна из причин моего ухода из церкви.

Так что в 2013 году я ушел. Потом — 2014 год, война на Донбассе, война в Сирии — все это благословляла РПЦ. Не представляю, как бы я мог продолжать работать в церкви после этих событий.

Такая церковь меня не устраивает

Церковь — это собрание верующих, община, а не просто прийти, постоять в уголке, свечку купить, помолиться и уйти — это можно в любом молитвенном здании сделать, да и в лесу я могу помолиться. А если вся эта организационная структура существует только ради причастия… причастие можно совершать и на дому. Если церковь — это место только для причастия, то меня такая церковь не устраивает. Если церковь — не община, а место, где совершаются обряды и священнодействия — для меня это некий магизм. Я хочу найти в Церкви Христа в лице людей.

Я не только ушел из Церкви, у меня с 2013 года ментальный кризис. Тогда, в апреле, у меня умерла мама, я остался один. Как-то звонил отец Олег и спросил меня: ну а в Христа-то ты веруешь? Я долго думал, что ему ответить. И сказал так: хочу ответить предельно честно — не могу сказать ни «да», ни «нет».

Я пришел в церковь не просто так, у меня был психологический слом от расставания с близким человеком. Если бы у меня на тот момент был личный психиатр или личный психолог, я бы в церковь, возможно, не пришел. А в церкви мне помогли хорошие люди, молодой священник. Я мог встретить и других хороших людей, не из Церкви… Я не жалею, что я 17 лет пытался приводить людей к Богу. Мне не стыдно за то, что я разговаривал с подростками о вреде пьянства, за лекции о том, как не попасть в секту, радостно, что сотни людей получили помощь в нашей юридической консультации, об этом я не жалею…

Я крестился в возрасте Христа. Ушел в 50 лет. Лучшие годы жизни пришлись на этот период. И мне сейчас жалко ОДНОГО, что я не использовал это время для чего-то другого, для чего я, может быть, и родился, что не использовал способности, которые я получил — актерские или режиссерские. Я чувствую невероятную неудовлетворенность в творческом плане. Я еще в 2005 году занялся режиссурой, снял три документальных фильма, сейчас монтирую четвертый, стал членом киносоюза России, в 2012 году стал номинантом на национальную кинопремию «Лавр». Но годы, годы…

Иллюстрация со страницы фейсбука Валерия Отставных

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: