Ахилла

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги Лимор Регев «Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд» — история Моше Кесслера из маленького чешского городка Берегово. Мальчик пережил ужасы концлагерей, а книга была написана с его слов, когда Моше было уже за девяносто…

Берегово становится Берегсасом. Жизнь евреев под венгерской оккупацией

В 1939 году, когда мне было восемь лет, вокруг нас закружились ветры… Гитлер, утвердившись у власти в Германии, начал присматриваться к соседним странам.

В марте 1938 года Германия аннексировала Австрию. Следующим шагом Гитлера стало требование о возвращении Судетской области Чехословакии под суверенитет Германии. Он сумел убедить западные страны в том, что не намерен развязывать широкомасштабную войну и хочет лишь вернуть территории, потерянные Германией в результате поражения в войне и населенные этническими немцами.

Истинные намерения Гитлера еще не проявились в полной мере, но уже было ясно, что к власти в Германии пришел сильный и решительный правитель. Важно понимать, что страны Европы еще не оправились от ужасов и страданий Первой мировой войны и были полны решимости сделать все, что в их силах, чтобы предотвратить новую войну.

Премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен опасался, что, если Германия не получит суверенитет над Судетской областью, она объявит войну Чехословакии и вся Европа невольно втянется в кровопролитные сражения. Чемберлен знал, чего ждет от него нация: он должен предотвратить любую возможность того, что Британия снова окажется в состоянии войны.

Премьер-министр Франции Эдуард Даладье также полагал, что политика сдерживания и соглашательства умиротворит Гитлера, успокоит его и станет наилучшим ответом на агрессивность нового правительства Германии. Премьер-министры Великобритании и Франции были твердо намерены сделать все, что в их силах, чтобы предотвратить новую вспышку войны, и Гитлер в полной мере воспользовался этими их настроениями.

Подлинные цели Гитлера оставались в то время не до конца ясными. Его заявления о желании мира служили временным прикрытием, маскирующим планы полномасштабной войны с целью установления господства Третьего рейха во всей Европе.

Первый выстрел Второй мировой войны был фактически произведен из дипломатического «оружия». Этим выстрелом стало Мюнхенское соглашение, заключенное в сентябре 1938 года между Гитлером и лидерами Великобритании, Франции и Италии. Это соглашение позволило Германии без каких-либо возражений аннексировать чешские Судеты, где проживало много этнических немцев.

Важно отметить, что Чехословакия была независимым государством с крупным военным потенциалом, хорошо укрепленной границей и военной промышленностью, что могло бы послужить основой для отпора немецкой армии. Кроме того, в рамках альянса, подписанного различными европейскими странами, поддержку Чехословакии обещали Франция и СССР. Согласно различным исследованиям, на том, раннем, этапе немецкая армия еще не была достаточно подготовлена, чтобы победить в войне, и вполне возможно, что, если бы Чехословакии дали возможность защитить себя перед лицом немецкой агрессии, будущее было бы другим.

Однако история пошла другим путем, и возможности Чехословакии защитить себя от территориальных притязаний Гитлера реализованы не были. Британия, возглавляемая Невиллом Чемберленом, оказала давление на своих союзников, чтобы они подписали соглашение с Гитлером, позволявшее Германии аннексировать Судеты. Жертва, принесенная чешским государством ради долгожданного прочного мира, оказалась, как выяснилось спустя недолгое время, напрасной. Допущенная ошибка не позволила спасти Чехословакию от захвата нацистской Германией и открыла ворота гитлеровской агрессии в Европе.

Так получилось, что первый шаг на пути к самой ужасной войне в истории человечества был сделан, по иронии судьбы, во имя мира.

* * *

Поначалу все это никак нас не касалось, и мы воспринимали приходящие новости как нечто постороннее, далекое. Но так продолжалось недолго.

А вот последующие события повлияли на нашу повседневную жизнь самым непосредственным образом.

Как я уже упоминал, Венгрия так и не смирилась с потерей обширных и плодородных земель Карпатской Руси и ставила своей главной целью возвращение этих территорий венгерскому государству.

Гитлер еще в 1937 году пообещал Венгрии, что она получит области, которые потеряла по результатам Великой войны, позже названной Первой мировой.

Аннексия Судетской области Германией в 1938 году побудила Венгрию перейти к активным шагам, и она потребовала вернуть суверенитет над отнятыми землями. По решению Венского арбитража 1938 года Карпатская Русь и некоторые другие области возвращались Венгрии.

Большинство жителей региона приняли такое решение безразлично. Некоторые даже приветствовали венгерскую аннексию и без сожалений распрощались с чехословацким флагом, под которым прожили почти два десятка лет, перейдя под флаг «Великой Венгрии», как это теперь называлось.

Именно в этот момент некоторые евреи решили бежать из страны и иммигрировать в Землю Израильскую. Среди них был Хаим Блубштейн, брат моей матери, и его девушка. Молодая пара обручилась и покинула Венгрию, выбрав сложный, непроверенный и небезопасный маршрут. В 1938 году они нелегальным образом прибыли в Эрец-Исраэль, избежав печальной судьбы оставшихся местных евреев.

Я снова встречусь с Хаимом и его женой, когда иммигрирую в Израиль, в 1949 году.

В начале 1939 года Венгрия беспрепятственно аннексировала треть территории Чехословакии, включая Карпатскую Русь — нашу область, — и тем самым вернула все территории, утраченные после Великой войны. Чехословакия, страна, в которой я родился, распалась и фактически прекратила свое существование без единого выстрела.

Наш город снова стал Берегсасом, а мы все — частью «Великой Венгрии». Я помню, как учителя в школе сочинили предложение на венгерском языке: «Великая Венгрия подобна раю, Маленькая Венгрия — это не страна».

В марте 1939 года венгерская армия вошла в Берегово и наш городок, как уже упоминалось, вернул себе венгерское название Берегсас.

Я был маленьким ребенком и еще не понимал, насколько значительными будут перемены в нашей жизни.

Венгерское правительство потребовало, чтобы все дети Берегсаса, посещавшие чешские школы, отныне изучали венгерский язык.

Теперь в школе мне дали венгерское имя Леюш. После войны я вычеркнул его из всех своих документов и больше им не пользовался. Вместе с ним я хотел стереть все, что с нами случилось.

На протяжении многих лет евреи и неевреи жили мирно и дружно. Дети и молодежь с удовольствием гуляли по городу без разделения на евреев и их соседей. После перехода под флаг Венгрии ситуация начала меняться.

Созданные Чехословакией экономические возможности предлагались всему населению, но воспользовались ими далеко не все. В то время как большинство неевреев после рабочего дня привычно отправлялись в таверны, где впустую спускали заработанное, евреи усердно трудились и всячески старались получить образование и профессию, что позволяло улучшить условия жизни. В результате имущественный разрыв между евреями и христианами постоянно рос, что вело к подспудно накапливавшейся враждебности. Важно отметить, что многие молодые евреи с трудом зарабатывали на жизнь и работали так же, как и их соседи. Но в центре внимания были те, кто накопил экономические активы, получил образование и повысил свой статус.

Враждебность и зависть, росшие на фоне экономических успехов некоторых евреев, начали открыто проявляться во время венгерского правления, при котором эти чувства были узаконены.

Венгерские власти всегда занимали позицию антисемитизма, и теперь притеснения и преследования евреев перекинулись на районы, где они жили. Эти преследования становились все более и более явными, вдобавок узаконенными. Для нас это было серьезное изменение, поскольку чешское правительство и чешский народ не страдали такого рода предрассудками и во время моего детства в Чехословакии не было антисемитизма. Более того, на протяжении всех военных лет чешский народ продолжал помогать евреям, как только мог. Этим чехи отличались от венгров, лишь немногие из которых решились помогать евреям, за что и были удостоены звания Праведника среди народов.

Но вернемся к новой реальности нашей жизни.

Премьер-министр Венгрии Миклош Хорти был открытым антисемитом и поощрял дискриминационные указы в отношении евреев. Атмосфера изменилась не только в высших эшелонах государственной администрации, но и на улице. Наши соседи-христиане начали осыпать нас оскорблениями и проклятиями.

Постепенно наша повседневная реальность претерпела изменения. Венгерские власти принялись издавать законы, ограничивающие доступ евреев в общественные учреждения и публичные места. Вдобавок к этому издаваемые правительством директивы и рекомендации ограничивали наши возможности и не позволяли нам пользоваться равными правами.

Сначала эти меры вводились осторожно, но со временем новое отношение к евреям проступило со всей очевидностью и власти стали действовать открыто. Нам не разрешали заниматься свободными профессиями, двери университетов закрылись для еврейской молодежи, и притеснения охватывали все новые области и сферы. В первые же месяцы, последовавшие за падением Чехословацкой Республики, венгры мало-помалу изгнали евреев из всех правительственных и местных учреждений, а также из школ и больниц.

К 1940 году в городских школах не осталось ни одного еврейского учителя. Профессиональные неудобства и дискриминация распространились на многие другие сферы жизни: судьи-евреи потеряли свои должности, а число юристов-евреев, пытавшихся оставаться в профессии, неуклонно сокращалось. Врачи и фармацевты в основном работали частным образом, не афишируя свою деятельность.

Враждебность венгерского режима начала проявляться во всех сферах жизни. Активные еще недавно молодежные движения вынужденно сокращали свою деятельность и продолжали ее в подполье, поскольку венгры не одобряли организацию молодых евреев. Знакомые и безопасные улицы города моего детства теперь несли угрозу, потому что открытый и узаконенный антисемитизм распространялся подобно лесному пожару.

Между евреями города и управлением местного образования существовало соглашение о том, что еврейские дети будут ходить в школу по субботам, но освобождаться от письма, чтобы не нарушать религиозные законы. Я помню, как один венгерский учитель пытался настоять на том, чтобы мы, еврейские дети, писали в шаббат, и как он пришел в ярость, когда мы не подчинились. Однажды этот учитель собрал все школьные сумки еврейских детей в классе, в том числе и мою, и выбросил их в окно, заявив, что нас всех следует отправить в качестве пушечного мяса для Гитлера. Это было ужасное оскорбление. Но мы все еще не понимали, к чему это приведет…

Отношение к нам наших соседей и друзей-неевреев тоже менялось не в лучшую сторону: местное христианское население демонстрировало враждебность, ограничивало контакты и в лучшем случае вело себя сдержанно. Сначала дело ограничивалось отдельными проявлениями недовольства и нежеланием поддерживать общение, но постепенно разделение и отчуждение становились все заметнее. Месяц шел за месяцем, и нам пришлось с огорчением и болью признать, что мы теряем давних друзей, которые исчезали внезапно, без какой-либо понятной нам причины. Годами мы вместе ходили в школу, вместе проводили каникулы, танцевали на одних и тех же вечеринках и состояли в одних и тех же спортивных клубах… И вот теперь, после многих десятилетий теплого и близкого сотрудничества и добрососедских отношений мы пришли к тому, что стали нежелательным меньшинством для местного населения.

* * *

Время шло, и наше положение постоянно ухудшалось. В 1941 году власти провели перепись населения, и в следующем, 1942 году, основываясь на данных переписи, венгерские власти потребовали от евреев нашей области предъявить документальные доказательства того, что их предки жили в Венгрии в 1855 году. Те, кто не мог представить такие доказательства, подлежали депортации на восток — в Польшу.

Две старшие сестры моей матери, Мириам и Сарна, были замужем, но семьи их мужей не имели необходимых документов, подтверждающих факт пребывания их предков на территории Венгрии в указанное время. Они были депортированы в Каменец-Подольский в Польше, и поначалу мы время от времени получали от них письма. В 1942 году в районе, где они жили, появились расстрельные команды. После войны мы узнали, что маминых сестер и их семьи отправили рыть окопы, после чего всех расстреляли и захоронили в этих же окопах. (*В Каменце-Подольском немцы уничтожили 30 000 евреев. Самый массовый расстрел произошел в августе 1941 года, но казни случались до лета 1942 года.)

Никто из них не выжил.

В конце 1942 года власти издали особенно суровый указ, который затронул практически всех проживавших в городе евреев. Согласно этому распоряжению всем мужчинам-евреям в возрасте 20–45 лет надлежало записаться в венгерскую армию, где формировались еврейские трудовые батальоны. Венгрия была союзницей Германии в войне и сражалась с Красной армией на Восточном фронте.

В прошлом, до войны, евреи вместе со своими товарищами-христианами записывались в чешскую армию, но теперь в регулярную венгерскую армию вступали только христиане. Евреев мужского пола правительство принудительно направляло в «специальные» трудовые батальоны для оказания помощи венгерской армии — одних на территории Венгрии, других — на завоеванных землях. Делалось это с целью установления силового контроля и твердой власти на отнятых у России территориях. Большинство еврейских мужчин высылались из Берегсаса на Украину, где строили укрепления и выполняли трудоемкие работы для немецкой армии.

Находясь там под непосредственным наблюдением солдат венгерской армии, они подвергались жестокому обращению. Помимо прочего, командование отправляло еврейские батальоны на минные поля — на автомобилях и пешими. Зимой 1942–1943 года тысячи еврейских подневольных рабочих замерзли насмерть, пройдя примерно тысячу километров по снегу, при сильных морозах, во время отступления с фронта после массированного наступления Красной армии.

Венгерские солдаты обращались с еврейскими подневольными рабочими как с рабами, со звериной жестокостью. Призванные в армию евреи знали, что побег или дезертирство обернутся большими неприятностями для их семей в Венгрии и товарищей по призыву. В результате тем, кто оказался в составе еврейского батальона, ничего не оставалось, как только стиснуть зубы и пытаться делать то, что можно, в свете мрачной реальности.

Пережить войну удалось лишь нескольким сотням призванных евреев. Едва ли не каждая семья в городе отправила в эти батальоны своих мужчин и юношей. Для нас это был сильный удар, но по сравнению с тем, что ждало евреев Польши, нашу жизнь в то время можно назвать относительно сносной.

Некоторые еврейские предприятия в Берегсасе даже выиграли от экономического бума, и все надеялись и пытались верить, что война скоро закончится, что надо держаться, пока не минует буря.

Венгерская армия забирала в трудовые батальоны как одиноких мужчин, так и женатых, у которых были дети.

Так забрали и моего отца.

После войны мы узнали, что маминых сестер и их семьи в Каменце- Подольском отправили рыть окопы, после чего всех расстреляли и захоронили в этих же окопах.

* * *

Мне было двенадцать лет, когда отца призвали в армию. Я плохо помню, как это случилось, однако по сей день чувствую то последнее объятие, которое он подарил мне перед уходом, и помню его просьбу, чтобы мы с Арнольдом постарались не расстраивать маму и помогали ей по мере сил. Да, дети в те времена тоже могли свести с ума родителей.

В тот день, когда ушел отец, мужчиной в доме стал я. Я помогал маме, как только мог, и старался не волновать ее. Поначалу папа приезжал домой в короткие, нечастые увольнительные. Память не сохранила подробностей, кроме горьких моментов расставания.

Призыв отца на военную службу ударил бы по финансовому положению нашей семьи намного сильнее, если бы не дядя Игнац (Ицхак), деловой партнер отца. В трудовой батальон его не взяли по возрасту, поэтому семейное предприятие продолжало функционировать, поддерживая нашу семью. Мой двоюродный брат, Моше, тоже работал на фабрике, но год спустя его забрали в трудовой батальон и предприятие закрылось.

Мало-помалу политика властей привела к полному запрету еврейской деловой активности.

Каждое лето до 1942 года я ездил с матерью навестить дедушку в Добрженице.

После ухода отца в армию маме пришлось оставаться дома. Родители моей тети Рози жили в Кострине, неподалеку от Добрженице. Мы с тетей Рози садились на поезд и сходили у дедушкиной деревни. Он встречал меня на станции, которая находилась рядом с его домом, а потом я возвращался домой тем же путем в сопровождении тети. Эти поездки продолжались достаточно долго, даже в то время, когда земля уже дрожала под нами…

То были последние счастливые деньки в мире, который уже рушился.

* * *

1943 год ознаменовался еще более суровыми антиеврейскими законами, изданными венгерским правительством. Эти законы до предела ограничивали нашу повседневную жизнь. Указ, больше всего отразившийся на мне, заключался в том, что нам запретили ходить в школу. Другим серьезным ограничением был изданный венгерским правительством закон, согласно которому запрещался кошерный забой скота. Практически все городские евреи соблюдали кашрут, и они не желали идти на компромисс в таком фундаментальном вопросе.

Когда запасы кошерного мяса закончились, евреям города пришлось искать способ обойти запрет, даже с риском для жизни.

Группа мужчин отвозила животных в Ардо, что в нескольких километрах от города, где их вдали от посторонних глаз и забивали по всем правилам.

В Ардо, тихом сельском районе, жила со своим мужем Германом и детьми папина сестра Фанни Мармельштейн. Я уже упоминал ранее, что часто бывал там со своей матерью и младшим братом.

Но однажды я отправился в Ардо с особой миссией…

Для совершения ритуального забоя скота требовался специальный большой нож. Венгерские солдаты, патрулировавшие дороги, время от времени обыскивали тех, кто казался им подозрительным. Если бы им попался мясник с ножом, используемым для забоя скота, его бы непременно арестовали. Я не помню, кто из взрослых пришел к нам домой и попросил помочь. Этот человек велел мне надеть длинные штаны, чтобы спрятать в штанину большой мясницкий нож. Взрослые считали, что солдаты вряд ли станут обыскивать двенадцатилетнего мальчика и шансов на успех у него намного больше.

Я засунул большой нож поглубже в карман брюк и прошел пешком несколько километров от города до бойни. Я сильно рисковал, но не боялся. Община нуждалась в кошерной пище, и я должен был помочь. На обратном пути нас действительно остановила венгерская полиция и потребовала предъявить документы. После проверки нас отпустили.

Как я уже писал выше, семья папиной сестры Мали, Лазаровицы, была партнером на фабрике, пока Моше не забрали в трудовые батальоны в 1943 году. Дети Лазаровицей были старше нас, а моя двоюродная сестра Илона, которую мы называли Ило, отличалась прекрасными умственными способностями. Она окончила среднюю школу с высокими оценками и переехала в большой город Мункач, чтобы получить профессиональное образование. Там она выучилась на больничную медсестру.

В 1943 году, когда власти приняли строгие правила, ограничивающие повседневную жизнь евреев, Илона поняла, что оставаться в этом районе опасно и ситуация может ухудшиться. Она решила, что самое лучшее и наиболее безопасное место на время войны — Будапешт. Ее решимости не сломили и возражения родителей, которые были против того, чтобы девятнадцатилетняя девушка ушла из дома в такое неспокойное время. Илона хотела уехать из Берегсаса и поступить на работу в еврейскую больницу в Будапеште. Она считала, что евреям в большом городе легче раствориться в местном населении и не выделяться так, как в небольших городах и деревнях.

Илона также знала, что в Будапеште действует тайное сионистское движение под названием «Пионерское подполье», объединяющее несколько сионистских молодежных организаций перед лицом общей угрозы для евреев Венгрии. Одним из членов подпольной организации был Дэвид Гросс (позже Дэвид Гур), директор Сионистской молодежной ассоциации, работавший в созданной подпольем мастерской для подделки документов и нелегальной переправки молодых людей в Румынию.

Именно с помощью таких организаций удалось спасти многих молодых мужчин и женщин. Подполье активно выступало против сотрудничества венгерских властей с нацистским режимом и помогло многим евреям бежать, пока это было еще возможно, даже после того как Будапешт был оккупирован немецкой армией.

Как я уже говорил, родители Илоны не поняли ее решения. Будапешт был далеко, и они предпочитали, чтобы семья оставалась вместе. В условиях общей неопределенности мои дядя и тетя опасались за судьбу дочери, если она отправится одна в большой город. Они пытались отговорить девятнадцатилетнюю Илону, но она твердо стояла на своем.

Моя двоюродная сестра Ило был единственным членом семьи, получившим образование и обладавшим острым чутьем, способностью предвидеть худшее и принимать соответствующие меры.

Она была права. Хотя Будапешт находился под немецкой оккупацией с 1944 года и далее, здесь можно было спрятаться. Подполье спасло многих евреев в городе с помощью поддельных документов, найдя для них убежища и раздав им талоны на питание. Илоне удалось избежать тех бед, которые обрушились на нас после того как немцы вошли в Берегсас.

В сентябре 1943 года, вскоре после отъезда Илоны, я отпраздновал свой тринадцатый день рождения. В соответствии с еврейской традицией я достиг возраста религиозного совершеннолетия.

За два дня до Рош ха-Шана я поднялся на кафедру, чтобы прочитать свою часть Торы в синагоге рядом с нашим домом.

В прошлом, до войны, наша община устраивала по поводу бар-мицвы большой радостный праздник, но в тот день, когда я поднялся на кафедру, никакого праздника или вечеринки никто не устраивал. Важнейшее событие, знаменовавшее мое вступление во взрослую жизнь, прошло в атмосфере далеко не радостной.

Символично, что этот день отразил ту печаль, которой были отмечены все мои подростковые годы.

Фото: Моше Кесслер и Лимор Регев