Ахилла

Сквозь муть плохого утреннего сна доносится стук алюминиевых ложек о металлические миски и крик дневального: «Отряд номер два, подъем!» Ночь под ледником была отвратительной, я натянул на себя все, что только можно было, но никак не мог заснуть от мокрого холода, и лишь под утро задремал. Открыв глаза, увидел вместо книжной полки дома в Подольске грубый брезент палатки. «Ах, как не хочется вставать!» Но и оставаться в спальнике мерзнуть тоже не великое удовольствие. Вылезаю из палатки, прихватив с собой полотенце. Вчерашний туман рассеялся, открыв западный склон Эльбруса, напоминающий руины древних городов. Доплелся до ручья, плеснул себе в лицо ледяной воды, и в голове начало проясняться. «Группа Божуна уже вышла час назад», — сказали рядом.

Божун всегда нас немного опережал, но наш инструктор Коля относился к этому спокойно, хотя солнце сияло уже вовсю, из-за чего, может быть, придется идти по снежной каше. Коля, рослый мужик лет сорока со спокойным лицом, в миру мастер краснодеревщик, был уже у костра. «В горах торопиться нельзя, торопливые здесь сгорают!» — говаривал. В одном кане кипела гречневая каша, а в другом — какао. «Пусть прокипится подольше, а то не доварится, здесь вода кипеть начинает при 80 градусах», — сказал Коля. «А сколько здесь над уровнем моря?» — спросила Ленка-гитаристка. Коля сощурился, глядя на западную вершину Эльбруса: «Три тысячи будет».

Ребята и девчонки с мисками и кружками подтянулись к костру. Я сходил к своей палатке, прихватил миску, ложку, кружку и горсть черных сухарей, наготовленных на поход дома.

Дневальные уже раздавали кашу. Им, видно, совсем несладко пришлось с разведением затухшего ночью костра и готовкой завтрака, совсем не спали, но никто не жаловался — все улыбались, мне стало совестно за свою кислую морду и я улыбнулся тоже.

Через час группа двигалась вверх, извиваясь серпантином. Всего 18 человек, да двое к нам присоединились: бывалый альпинист с молодой женой — у них что-то вроде свадебного путешествия. Ритм обычный — 15 минут ходьбы и «минутка», когда можно перевести дух, стоя, опираясь на альпеншток и глядя на горы. Уже через десять минут хода все разогрелись до пота. Коля шел впереди с предметом зависти для остальных — ледорубом, хотя альпенштока здесь вполне хватало для подстраховки и удержания на склоне.

Разрушенные города западного склона были тут и там присыпаны снегом, на каменных карнизах белели сугробы, свешивались вниз, будто гигантские белые сосцы. Время от времени уши закладывало от перемены высоты, и приходилось сглатывать, время от времени мы пересекали узкие полоски мелких снежников, оставляя четкие следы ребристых подошв туристских ботинок.

В общем до самого перевала ничего не случилось — лишь работа, работа и работа, и заливающий глаза пот. Кто сказал, что горы — это увлекательно? Да это сплошное однообразие и скука, когда все внимание под ноги (как так у Высоцкого: «В горах ненадежен ни камень, ни лед, ни скала!») и видишь перед собой лишь рюкзак, задницу и ноги впереди идущего, обтянутые тренировочными, которые к середине дня начинают тебя серьезно и безосновательно раздражать. Кстати, насчет песен — Высоцкий здесь почему-то не идет: у костра после перехода все больше лирический Висбор: «Лыжи у печки стоят», «Стал тяжелей на мгновенье рюкзак»… и т.д. Раскатистый Высоцкий хорош лишь внизу, лишь для разгона после стакана водки, как протест окружающему однообразию пятиэтажек, заводским трубам и ежевечернему телебубнежу про «светлое будущее» впадающего на глазах у всей страны в старческий маразм генсека.

На перевал взошли около 12 дня. Он был бесснежный, усыпанный ржавыми гильзами снарядов от немецких горных пушек, кое-где белели овечьи кости. Здесь был большой привал с перекусом перед большим переходом через лежащее ниже впереди снежное поле Хотю-Тау и ледник Азау. Отсюда открывался прекрасный вид на обе вершины Эльбруса, западная, меньшая — скалистая, а восточная белая и округлая, как грудь юной девы, а справа белели вершины Большого Кавказского хребта. «Сколько здесь?» — спросила Ленка у Коли. «3500». Посреди перевала небольшой обелиск с табличкой: «Здесь сражалась конная бригада…» «Конная?!» — да как же можно было пускать конницу по леднику да еще по открытому месту?! Я, конечно, не Наполеон, но даже мне было ясно, что конницу бросали под расстрел. Лошади вместе со всадниками, конечно, проваливались в трещины, гибли от снарядов… Но кто у нас и когда считал людей? Зато, говорят, до сих пор ледник выносит к Терсколу трупы вмерзших в ледник десятки лет назад солдат. Судя по огромному количеству снарядных гильз, немцы здесь поработали вовсю!

Сбросили рюкзаки, перекусили галетами с шоколадом, запили холодным какао из фляжек, стали фотографироваться на фоне Эльбруса. Кругом — сплошные битые камни, ни травинки и вдруг — хилая трубочка одуванчика с зеленой, прошедшей стадию желтизны, головкой. Стеблю нет сил поддерживать головку, и зеленая трубочка, червячком извившись, лежит на холодном камне. Откуда она растет? — попытался увидеть, но так и не нашел даже щелочки в камнях! На этой стадии у нас одуванчики бывают в июне перед тем, как превратиться в белый пуховый бутон из сотни крохотных парашютиков, а сейчас август! И как он выживает здесь, где по сути зима не заканчивается — днем-то тепло, а ночью минусы… И что примечательно: первое желание сорвать! Зачем, для чего — сам не знаю. Неужто его героическая борьба с громилой Эльбрусом закончится из-за моей прихоти: и что мне делать с ним дальше, даме, той же Ленке, из куража, подарить — но уж слишком его вид скромен — только сорвать и выбросить! Но что за человеческий инстинкт такой: если видишь нечто беззащитное и слабейшее — сразу бессознательное желание сорвать, уничтожить, а особенно если это еще посмело быть красивым!..

Вспомнилась соседка наша, тетя Галя с первого этажа. Она на участке земли напротив своего окна рядом с подъездом каждое лето цветы пыталась разводить, но как только бутоны раскрывались, так обязательно какой-нибудь прохожий мальчишка или мужик пьяный сорвет, не даст полюбоваться! «Ну что за люди, что за скифы! — жаловалась. — Ведь не нужен им мой гладиолус, ведь через минуту выкинут!»  

И не стал я его трогать, этот чудом выживающий здесь цветочек, лишь подивился его жизненной воле и стойкости.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: