Ахилла

Схиархимандрит Амвросий Балабановский (Иванов) (1878-1978) был послушником в Оптиной пустыни в течение семи лет, потом принял постриг в Пафнутьево-Боровском монастыре в 1911 г., рукоположен в сан иеромонаха в 1913 году.

Когда в 1920-гг. монастырь закрыли, то иеромонах Амвросий стал служить на сельском приходе в Калужской области.

В 1930 г. был арестован, сидел в тюрьме в Семипалатинске, позже выпущен на поселение. Три года служил регентом в местном храме, потом вернулся на свой приход.

В 1942 г. был назначен в храм села Спас-Прогнань около станции Балабаново, прослужил там до своей кончины.

Пользовался большим уважением верующих.

Предлагаем вашему вниманию автобиографию отца Амвросия (в сокращении).

***

Родился я в Тамбовской области (..) в селе Копыл. (..) Кроме меня у родителей были еще три дочери, но они умерли в младенчестве. (..) Девяти лет я остался сиротой. Господу было угодно, что отец мой в возрасте 33-х лет умер.

И вот потянулась в течение нескольких лет печальная жизнь без отца в родном доме при хозяйстве дяди, брата отца. Дядя был пьяница, и водка довела его до болезни, когда он становился буйным. Часто мне и матери моей приходилось терпеть всяких неприятностей. Вот однажды мне мать и говорит: «Долго ли, сынок, мы будем так жить и терпеть — надо что-то предпринимать». И вот мы договорились, что мать уйдет в Таволжанский монастырь, где проживает уже ея сестра, а я уйду к дяде, брату матери, который проживает в Калужской Оптиной Пустыни. Вскоре я написал дяде письмо с просьбой узнать о приеме в монастырь и получил от него ответ, что настоятель Оптиной пустыни не против принять нас вместе с моим товарищем Яковом Никитичем Прониным.

Итак, с благословения матери, 15 марта 1897 года оставили родное село и (..) прибыли в монастырь Оптину Пустынь. (..) Настоятель монастыря о. архимандрит Досифей принял нас как отец родной. Вышел он к нам в белом одеянии и показался ангелом небесным. Он благословил нас и сказал: «Ну вот и хорошо, что приехали, поживете, посмотрите, как живут в монастыре, а если не понравится, то дам вам денег на обратную дорогу. Ну теперь, о. Иосиф, поводи их везде и покажи все наше хозяйство. Расскажи им, как в монастыре живут монахи и чем они занимаются, а там опять приведи их ко мне».

И о. Иосиф водил нас везде и даже на дачу ходили, и нужно сказать, что всюду было чинно, хозяйственно и благодатно, чего, пожалуй, и не увидишь в мирской жизни. По прошествии недели о. архимандрит позвал нас к себе и спросил: «Ну как, понравилось ли у нас в обители?»

Мы ответили, что очень понравилось и всей душой желаем мы навсегда остаться в св. обители. Тогда о. архимандрит Досифей велел дать нам келью на двоих и отправил нас в рухольную, чтобы нас одели там в иноческое одеяние и обратно к нему прийти на благословение. Нам с товарищем выдали каждому подрясник, скуфью и ремень. Мы оделись и возвратились обратно к отцу архимандриту. Он любовно осмотрел нас, благословил, поздравил и сказал: «Живите себе с Богом и преуспевайте во всем, а я посмотрю, какое дать вам послушание».

Так с неделю мы жили и ничего не делали, а потом нам дали послушание в саду снимать с деревьев паутину. В этой паутине зарождаются вредные червяки и их нужно уничтожать. Но недолго мы работали в саду — регент о. Корнилий попробовал наши голоса и предложил мне и товарищу моему спеть, что мы знаем. (..) Когда же наступил переходный период голоса, то по указанию регента, я перестал петь и перешел на другие послушания на братской кухне, и помогал старцам: о. Иоанникию, о. архимандриту Серапиону, о. игумену Варлааму. Когда таким образом прошел целый год, я снова стал петь уже басом и был регентом в больничном храме Оптиной Пустыни.

(..) 1903 год я прожил в Оптиной Пустыни, а в 1904 году мне пришлось по просьбе настоятеля Боровского Пафнутьева монастыря о. архимандрита Венедикта и по благословению архиепископа Калужского Вениамина переехать, как регенту, в Боровский преп. Пафнутия монастырь.

(..) В Боровском монастыре о. архимандрит Венедикт принял меня как отец родной. Сразу же дал мне келию и все остальное, что полагается, и в заключение сказал, что в чем будете нуждаться, обращайтесь ко мне.

(..) Мое же первейшее желание было — постриг в монашество, но мне еще тогда было 28 лет, а по указу Св. Синода постригали в монашество в 30-тилетнем возрасте. О. архимандрит Венедикт исходатайствовал разрешение пострига мне, как исключение и поощрение меня досрочно.

(..) В конце 1918 года 17-го октября меня призвали в тыловое ополчение, но пробыл я на работах 2 месяца и по слабости здоровья уволен был по чистой. Освободясь из тылового ополчения я попросился у Владыки, своего монастырского начальника, поехать мне на свою родину. И получил благословение отпуска на непродолжительное время. (..) А в это время случилось так, что при войне Красной Армии с казаками стало невозможно куда поехать по железной дороге, и я задержался в Алферевке на 2 года, да и 1 год служил в селе Димитровка, куда мне стал писать наш начальник монастыря епископ Алексий так: «О. Амвросий, приезжайте в свой монастырь — это ненормальное явление, чтобы иеромонах жил годами на приходе без благословения своего архиерея». Я ему отвечал, что я и рад бы возвратиться, да поезда не ходят…

Когда же явилась первая возможность поехать и нашелся священник на мое место, я простился со старостой и прихожанами с. Димитровка и поехал на вокзал, но здесь узнал от старичка, что никакого расписания поездов нет и идут поезда только военные по распоряжению. Меня и моих двух спутниц, таволжанских монахинь, желающих тоже ехать в Москву, это очень огорчило, но вдруг послышался свисток приближающегося поезда, который вскоре остановился у вокзала — это был воинский поезд. И вот из вагона вышли 2 солдата и кричат мне: «О. Амвросий! Как ты сюда попал?» Говорю им, что мне необходимо ехать в Москву, да поездов нет. «Садись с нами, — говорят они, — мы едем в Москву и утром там будем». Я ответил, что я не один, а со мною две монахини. Солдаты взяли нас всех в поезд и довезли до Москвы. Здесь хочется сказать, что как необходимо сделать добро и послужить кому — бывает, что и здесь же на земле ответят тебе добром. Эти солдатики, когда я жил в с. Димитровка, тогда стояли на постах, а было холодно, и солдатики при смене заходили ко мне в дом погреться. Я охотно пускал их к себе и утешал чем мог. Теперь они, имея возможность, отблагодарили меня, отозвались на глухой станции…

(..) В 1923 году, к прискорбию всех насельников монастыря, наш монастырь закрыли, и разошлись монахи кто куда. Я, по благословению епископа Алексия, поступил священником в село Иклинское до 1942 года.

С 1930 года был перерыв моей священнической службы — лишение свободы на 3 года. 10-го августа 1930 года заявились ко мне из Калуги 2 человека с понятыми сделать обыск, будто бы я имею оружие. Я ответил им, что никакого оружия нет у меня, но при обыске нашли 7 рублей 50 копеек мелкими деньгами. На мое оправдание, что я вчера хоронил усопшего и это мне надавали на панихидах, не обратили внимания, а еще у моей прислуги нашли принадлежащие ей мелочи 30 рублей. Все эти деньги приписали мне, и через 2 дня нас позвали в г. Боровск, заперли в сарай, где оказалось человек 20 всякого звания и профессии: священники, учителя, растратчики, спекулянты и воры.

На утро повезли нас в Калугу, где стали опрашивать, кто мы и за что взяты. Особенно обратил внимание псаломщик, который ответил, что он за «Господи, помилуй». — «Ну это вина небольшая», — ответили, а как я узнал после от него, что он был в ссылке 10 лет. После опроса всех нас отправили в тюрьму, где мы сидели 2 недели, а потом позвали в контору и там объявили, кто куда будет отправлен.

Я попал в список отправления в г. Семипалатинск (Казахстан). Этапом побывали в Тульской тюрьме, а потом в Томске, и здесь из нас 300 человек назначили в Нарым, и было меня записали туда. Этим я очень огорчился, что разлучаюсь со своим этапом, на горькую долю мою Бог послал мне доброго советчика: один священник спросил меня, почему я не пошел со своими в Семипалатинск? Я ответил, что меня вчера записали в Нарым. «Там тебя комары заедят, и вода там желтая — иди, иди, пока твои товарищи еще не уехали, тебе ничего не будет, раз ты назначен в Семипалатинск. Если будут тебя спрашивать, то покажи свое назначение». И правда, как он говорил, так все и свершилось. (..)

В Семипалатинске сидели мы в тюрьме 5 дней. С нами были 2 бая, это по-нашему помещики, богатые киргизы. Им очень много передавали мяса — баранины. Они с нами делились, а мы за них пол мыли. Да, тюрьма, тюрьма и этапы, кто не был, дай, Боже, тому не быть. А кто был, тому до смерти не забыть всех пережитых лишений и обид.

Когда же мы в Семипалатинске вышли из тюрьмы, то нам сказали, что вы теперь вольные граждане — ищите себе квартиру и работу, а через декаду приходите к нам на проверку. И вот, после ночи, проведенной в доме крестьянина, мы нашли квартиру, но такую, что и на печь там снегу надуло — холодно и грязно. Скоро нашли другую на 5 человек — дрова наши и по 5 рублей платы в месяц с человека. Теперь пошли работы искать.

Я нашел себе печи топить в ФЗУ, но вскоре мне начальник сказал, что он не знал, что я священник, поэтому мне там работать было нельзя и приходите завтра за расчетом. И этот добрый человек не обидел меня, а даже простил мне, что я у них забрал и питался, и денег мне дал 17 рублей и хорошую справку.

Куда теперь было мне идти? По привычке к храму Божию пошел я, в служащий здесь храм, к вечерне, а там меня батюшка спросил, кто я и что нет ли из ссыльных кого, чтобы мог быть псаломщиком здесь. Я ему ответил, что вот я мог бы быть псаломщиком здесь и регентом архиерейского хора. «Вот и хорошо, оставайся и служи у нас, я буду давать тебе третью часть как псаломщику, а староста будет тебе платить как регенту». Я отвечаю, что можно ли это ссыльному, а батюшка сказал, что он тоже ссыльный и что спросим вместе разрешения у начальства. В ГПУ нам сказали, что хорошо, служите, только про советскую власть ничего не говорите.

Итак, весь свой срок я прослужил в храме Божием, и сам был доволен, и мною были довольны. (..) Настоятель храма о. Алексей Мерцалов был усердный служитель и вел подвижническую жизнь: мяса не ел и вина не пил, молока и масла никакого не употреблял и чай не пил, а только воду и самодельный квас и всех квасом угощал, но сахар и конфеты любил, а служил так: канон весь на распев и междучасие все вычитывал. Я, бывало, ему скажу, что в Оптиной пустыни, да и везде канон читают, а он ответит, что в книге сказано «Канон поем». Вот я и пою.

Скажу еще про о. Алексея: на святую Пасху нас пригласил хозяин свечного завода прославить у него Христа, и многие другие помещики по приглашению хозяина были на празднике, и даже сам архиерей был на празднике здесь. Но, конечно, как и бывает, угощение было велие, изобилие плодов земных и разные вина. Мы поздравили со светлым Праздником хозяина и его семью, но мой настоятель поздравил хозяина только словами с пожеланиями ему доброго здоровья и спасения… И вот, во время трапезы один батюшка о. Иоанн сказал о. Алексею: «О. Алексей! Почему вы не хотите выпить и поздравить нашего хозяина и благодетеля — это есть лицемерие». О. Алексей возразил на это так: «О. Иоанн! Я покаюсь тебе, что я имею буйный характер, и если пить вино, то я могу убить человека, а если буду упиваться, тогда наделаю столько непотребства всякого, а нам, как священникам, не полагается так делать». Отстал от него о. Иоанн.

Когда кончился мне срок ссылки 3 года, то освободившимся нам объявили, чтобы мы приходили за получением паспортов. И я возвратился в село Иклинское. Там уже служил, как священник, бывший наш иеродиакон Тихон. И вот в 1933 году, как и полагается, я сразу явился ко владыке епископу Калужскому Димитрию и просил его о службе, где он благословит. Владыка сочувственно ко мне отнесся, так как ему тоже пришлось быть в неволе 10 лет. Нового прихода он мне не дал, а благословил поехать обратно в Иклинское, сказав: «Служите двое с о. Тихоном понедельно, то священником, то псаломщиком, а доход пополам — у вас семьи нет». Но о. Тихону, видимо, это не понравилось: он стал хлопотать дать ему одному приход, и ему дали приход в селе Малоярославского района Випреевке, но, как я слышал, скоро его сослали в ссылку в отдаленные края… Великое дело — благословение епископа.

1940–1941 гг. службы в Иклинской церкви из-за непосильного налога не было, и сначала я жил, как говорят, старым жиром, а потом вынужден был идти работать в колхоз, дабы не умереть с голоду…

1941 года 22 июня вспыхнула война с Германией, и уже 22-го октября немцы заняли Иклинск и простояли в Иклинске 2 месяца и 5 дней. 25 декабря (нов. стиля) наши бойцы выгнали немцев из Иклинска в 2 часа ночи. В эту ночь была такая канонада, что невозможно описать: смерть витала над головой у нас. Господи, прости! Я, недостойный и грешный, мама моя Наталья Семеновна и р. Б. Евдокия решили причаститься св. Христовых Тайн, так как со мною были Святые Дары. И ждали мы смерти — вот упадет на дом снаряд и от нас останется мокрое место, но Господь Своею благодатию сохранил нас от напрасныя, внезапныя смерти и даровал нам жизнь на покаяние — немцы отступили дальше, но в 8 часов утра немецкий аэроплан налетел на Иклинское и стал бомбить непосредственно над нашим домом, так как здесь скопилось много машин наших бойцов — была выдача продовольствия и стопочки вина. В результате сгорел наш дом от зажигательной бомбы. В 20 минут сгорело все наше имущество и даже корова на дворе сгорела, и весь хлеб, который я заработал в колхозе. Церковь Иклинская до прихода немцев была в полном порядке, но во время боя храм был разрушен, колокольня до карниза была сбита и упала. Остались одни стены храма да пол, а все остальное сгорело, так что без капитального ремонта церковь стала не пригодна для богослужения.

Еще раньше, с 1940 г., в свободное от колхозных работ время, а главное — в праздничные дни, я ходил молиться в соседний храм Спас Преображенья и помогал по службе батюшке о. Владимиру Замятину.

В 1942 году в январе протоиерей Владимир тяжело заболел, и мне, по просьбе его и прихожан, пришлось за него послужить. Раза три я его причащал Св. Христовых Тайн, и 25 февраля о. Владимир скончался, мы с о. Михаилом Смирновым, священником Передольского прихода, соборне его похоронили близ церкви Спас Преображенья. Прихожане меня, как свободного, стали просить остаться у них служить священником. (..) С 1 марта 1942 года по сие время, как 33 года, служу я в селе Спас-Прогнань.

(..) В первое время моей службы в храме было запылено, холодно и не убрано, но когда поступила мать Мариамна и другие, то навели порядок и чистоту. Вся церковная утварь стала блестеть, и добродетелями пополнилась ризница, появились и ковры, и все необходимое для богослужения. (..) За 33 года моего служения наш храм три раза был покрашен внутри и снаружи и, к сожалению, два раза был обкрадываем.

Первый раз украли мою митру и два ковшичка и лжицу, а второй раз украли два креста напрестольных и мой наперстный крест. В 1970 году, по допущению Божию, и меня сильно напугали воры. В 2 часа ночи Троицкой родительской субботы воры выставили окно, и один залез в дом, прошел в сени и отворил все двери, и я в это время, Бог дал, проснулся и, ничего не подозревая, встал и пошел, а жулик — мне навстречу и кричит «руки вверх», и светит мне в лицо фонарем, и говорит: «Давай денег 1000 рублей». Я очень испугался, но ответил, что денег нет — они в сберкассе. В это время проснулась моя прислуга и вышла из своей комнаты. Жулик, увидев ее, говорит: «А, и ты здесь, сейчас буду стрелять». Она же бросилась на печку, а он за ней кинулся, но не поймал. Я же, опомнившись, убежал в другую половину дома, где ночевали женщины, которые пришли помянуть в родительскую усопших. Воры, услышав крик всех нас, убежали, ничего не взявши, но мы очень испугались.

В 1971 году 12 ноября было другое нападение на наш дом хулиганов, которые только побили в доме все стекла и ушли, а мы ночевали в сенях при восьмиградусном морозе и живы остались.

Еще опишу чудо, бывшее в 1920 году, когда я служил в с. Алферовка. После служения Литургии я пришел домой и, покушавши, пошел в огород в беседку отдохнуть. Вдруг ко мне зашли два красноармейца и сообщили мне, что случилось недавно в Таволжанском монастыре. Они сказали, что когда в монастыре были казаки, то монашки служили молебен казакам и коней их окропляли святой водой. Прогнавши казаков, наши начальники хотели наказать за это монахинь, но в это время с чердака слез комиссар г. Новохоперска Буханцев и говорит: «Товарищи, этим матушкам никакого зла не делайте — они спасли мою жизнь. Я являюсь комиссаром г. Новохоперска и, когда наступали казаки, я и мои товарищи бежали. Я пришел к этим матушкам, и они спасли мою жизнь от смерти. Я с чердака все видел, а казаки заставляли их служить молебен и водосвятие. Если бы они отказались служить, то казаки их плетками застегали и пиками пронзили. Вы прибыли и хотите их расстрелять, но они беззащитные и, что им приказывали, то они исполняли!..»

«Вы им служили молебен, служите и нам». И стали монашки служить молебен и красноармейцам. И многие солдаты брали свечи и на коленях молились Богу, чтобы их Господь сохранил и помиловал.

Теперь мне, как благодарному сыну своей матери, следует вспомнить здесь о ней, ибо по ея желанию и благословению я стал тем, чем есть. Прежде всего, она была человеком глубоко верующим, и в 1910 году она имела счастье побывать во св. граде Иерусалиме. Часто потом она вспоминала о своем паломничестве в Палестину, как она была и посещала святые места. До этой своей поездки и после поездки, покойная мать моя Наталья Семеновна много способствовала для дома Божия у себя на родине. На храм в честь Архистратига Михаила она ходила по сбору и своими руками ткала ковры и всячески старалась для благолепия церкви Божией. Кроме того, покойная мать любила помогать бедным сиротам. Больше всего ея желанием было воспитать дитя в религиозности и хорошем поведении. Старалась сирот обуть, одеть, обмыть и, что требует починки, сразу починить. В этом она находила великое себе утешение, что чужие дети слушаются и благодарят за сочувствие.

Когда я ушел в монастырь Оптину Пустынь, мать моя прожила в родном доме 6 месяцев и перешла жить к своему родному отцу (..), но и здесь, проживши 6 месяцев, ушла к своей сестре в Таволжанский монастырь и душевно желала посвятить себя Богу. Однако, недолго пришлось ей жить в монастыре: у ея родного брата безнадежно и неизлечимо заболела жена. 5 человек детей стали нуждаться во всем. Тогда брат моей матери поехал в монастырь и упросил игуменью Аполлинарию, чтобы она отпустила из монастыря мою мать воспитать его детей. Мать игуменья благословила и сказала: «Да, это есть великое и святое дело — воспитать и вырастить детей, к тому же не своих, а братненых, а когда явится возможность, иди в монастырь, я охотно возьму опять». Но, к великому сожалению, покойной моей матери не пришлось возвратиться в монастырь. Ввиду сложившихся семейных обстоятельств, ей пришлось освободиться только тогда, когда вырастила всех детей, парней поженила, а девочек замуж выдала. Была хозяйкой у брата 23 года. (..)

Фото: спас-прогнанье.рф

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: