Ахилла

В судьбе Святителя Тихона, Патриарха Московского и всея России, было много потрясений, одно же из них случилось 9 декабря 1924 года.

В шесть пятнадцать вечера неизвестные люди проникли в дом Патриарха в Донском монастыре, тремя выстрелами уложили натолкнувшегося на них келейника Якова Полозова и бежали, прихватив с вешалки две принадлежащие Святейшему шубы. Патриарх с потрясающей наивностью кричал им вслед: «Стойте! Вы человека убили!»

Пропажу заметили только на следующий день. «Евгений Александрович, — дрожащей от пережитых волнений рукой писал Патриарх начальнику 6-го отдела Секретного отделения ГПУ Тучкову, — сегодня утром я обнаружил, что вчерашние гости, убийцы бедного Якова, похитили две мои рясы-шубы. Ясно, что это бандиты-грабители. Обращаюсь к вам с покорной просьбой: посодействуйте, пожалуйста, о разрешении похоронить Якова Полозова на Донском кладбище».*

Испрашиваемое разрешение было получено, а по следу грабителей пустился уголовный розыск. Десять дней спустя после дерзкого налета агент Иванов сообщил помощнику начальника МУРа Гиберу: «Мною были получены негласные сведения о том, что сыном гражданина Захарова Ивана Захаровича, проживающего по Шаболовке, дом 88, кв. 13, было приобретено якобы себе на пальто спорок лисьего меха больших размеров.

По описанию размера подходит к меху, подшитому к рясе патриарха Тихона, каковая была похищена в момент убийства его келейника, Полозова Якова. Сын Захарова, Петр Иванович Захаров, проживает в деревне Дубосеково Тимошевской волости Волоколамского уезда Московской губернии».

Агент Иванов потянул ниточку — клубочек вроде бы начал распутываться. Три других агента: Родионов, Шахов и Базаров привели Захаровых, отца и сына, на Устьинский рынок, где Захаровы указали торговцев, двух татар, у которых 13 декабря они за 60 рублей купили злополучный мех. Торговцы, Шемшетдинов и Юсипов, от своего товара отпираться не стали, и со следующего дня в скрытом сопровождении сотрудников розыска Юсипов отправился по московским рынкам — высматривать человека, соблазнившего его старой лисой.

Мех тем временем перекочевал в МУР ( «Приемная квитанция N 8357. Дело N 745. Доставлен агентом Базаровым спорок лисьего меха без рукавов, старый, вытертый. Оценка в золотых рублях — 35 рублей»), где Гибер предъявил его Патриарху.

Святейший «категорически и безошибочно» этот мех признал за свой, что засвидетельствовали агенты Иванов и Ефимов, а также митрополит Петр (Полянский) и архимандрит Анемподист. По словам Патриарха, мех был подшит под бордовой бархатной рясой.

Сия во всех отношениях замечательная история о розыске похитивших утепленные патриаршьи рясы злоумышленников, история, омраченная невинно пролитой кровью келейника Полозова, не имея последней точки в образе схваченных и представших перед судом преступников, имеет, однако, свое продолжение в виде легенды, появившейся тотчас, но живущей и поныне.

Агент N 417 седьмого, контрразведывательного отделения ГПУ 28 декабря 1924 года доносил: «Одним из самых злободневных разговоров в настоящее время является вооруженное ограбление патриарха Тихона и убийство его телохранителя, келейника Яшки. Среди многочисленных версий и слухов о происшедшем среди духовных лиц тихоновского толка упорно держится слух, что бандит, совершивший убийство и ограбление, был подослан убить патриарха большевиками, в частности, ГПУ». Истинная цель налета, передавал далее содержание ходивших по Москве разговоров агент N 417, была поспешно замаскирована кражей двух «очень дорогих шуб патриарха».

В разгар войны на уничтожение, развязанной советским государством против Церкви, разбой и кровопролитие в Донском монастыре с уверенностью были восприняты как очередное большевистское злодейство. Точно так же думали и в 1919-м, когда совершенно безумная баба, Пелагея Гусева, кинулась на выходящего из храма Христа Спасителя Патриарха и ударила его ножом в бок. Удар, по счастью, пришелся в кожаный пояс, рана оказалась незначительной, а сама Пелагея на следствии несла всякий бред вроде того, что «послана Богом для уничтожения врагов народа и христиан — гордых сатанинских вождей».

Между тем, в ЧК-ГПУ трудились в ту пору люди безжалостные, но не лишенные воображения. Если бы партийная верхушка дала им команду убрать Святейшего, то, без сомнения, они нашли бы для этого мокрого дела куда более толковых и надежных исполнителей, чем сумасшедшую тетку с ножом или непрофессиональных убийц, с перепугу застреливших Полозова, но почему-то кинувшихся прочь от появившегося перед ними Патриарха.

Начальник 6-го отдела Секретного отделения ГПУ и секретарь Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) Евгений Тучков прекрасно понимал, кроме того, что насильственная смерть Патриарха Тихона никакого капитала властям не принесет. Властям не нужен был страстотерпец и мученик; в скверной своей игре они стремились заполучить первосвятителя живого, но надломленного.

Патриарх Тихон: Церковь не связывает себя на веки определенным образом правления

Удалось это, не удалось — тема особая, тема яда, которым Ленин, Троцкий, Ярославский, Тучков и прочая Ко на десятилетия вперед пропитали немалую часть епископата и клира Русской православной церкви. И протестантов. И мусульман. И буддистов. Вплоть до того, например, что в июне 1928-го председатель Антирелигиозной комиссии Ярославский писал усевшемуся в Кремле бандиту с большой дороги, что надо бы отстегнуть 50 тысяч рублей направляющейся в Тибет, к Далай-ламе, буддистской делегации, дабы развеять поклеп о преследовании в СССР «желтой веры». Денежки не пропадут — в делегации поедут надежнейшие люди, а польза будет огромная, убеждал товарища Сталина главный безбожник Советского Союза и автор во всех отношениях омерзительной «Библии для верующих и неверующих».** (Тогда, похоже, устояли только католики — впрочем, чтобы пасть в послевоенное время.)

В счет большевикам вслед за двумя их неудачными покушениями на Святейшего ставят, натурально, и третье, последнее и роковое: то ли под видом лекарств подсунули смертельную отраву, то ли, удаляя Патриарху зубы, вкололи губительную для него дозу новокаина. Вовсе не собираясь выгораживать большевиков, которые при случае травили своих врагов успешней, чем Борджиа, Лейстер и Тоффана вместе взятые, я все же замечу, что Бог дал право на справедливость всем, даже отъявленным злодеям. Поэтому послушаем доктора Бакунина, в больницу которого 13 января 1925 года поступил Святейший. (К слову: репутация Бакунина среди московских медиков — и профессиональная, и человеческая — была превосходная. Да и Патриарх вряд ли доверился бы ненадежному человеку.)

В интервью «Вечерней Москве» (N 91, 1925 г.) Бакунин говорил: «Патриарх Тихон поступил в нашу лечебницу 13 января 1925 года с хроническим воспалением почек и перерождением мышцы сердца (миокардит). Кроме того, еще до поступления в лечебницу у него было несколько приступов грудной жабы. Лечили Тихона профессор Кончаловский, доктор Покровский. Кроме того, ежедневно посещал больного доктор Щелкан, на консультациях бывал профессор Плетнев***».

К словам доктора теперь можно прибавить кое-что из архива КГБ. Именно: четырьмя днями ранее, 9 января, Святейший предстал перед консилиумом из трех профессоров (В. Шервинский, Н. Кончаловский, Д. Плетнев), во-первых, подтвердивших его недуги — почек и сердца, во-вторых, настойчиво рекомендовавших ему лечение в клинике, и, в-третьих, заключивших, что помещение, которое Патриарх Тихон занимал в Донском монастыре, сырое, с низкими потолками, по состоянию здоровья ему никак не подходит.

23 января Патриарх направил письмецо на Лубянку: «Начальнику секретного отдела ГПУ Евгению Александровичу Тучкову. Прошу исходатайствовать предоставление мне для моего жительства и служащих при мне лиц двухэтажного так называемого архиерейского дома при бывшем Богоявленском монастыре, что на Никольской улице». Тучков приказал своему сотруднику Реброву: «Осмотреть это помещение и мне доложить».

Доктор Бакунин в беседе с корреспондентом «Вечерки» говорил далее, что до первой недели Поста (Прощеное воскресенье пришлось в тот год на 1 марта) здоровье Святейшего заметно поправилось и что ухудшение «как со стороны сердца, так и почек» отмечено было лишь после того, как Патриарх пять дней провел вне клиники, служа в московских храмах.

Затем снова наступило улучшение, продолжавшееся, однако, недолго. Длинные великопостные службы (а Патриарх по праздничным и воскресным дням служил непременно, причем последнюю свою обедню совершил за два дня до смерти, 5 апреля, в храме Большого Вознесения на Никитской) утомляли его.

2 апреля Святейшему вырвали несколько гнилых корешков из нижней челюсти, после чего у него воспалилась десна, а вслед за ней — горло.

Последнюю свою литургию Патриарх Тихон, таким образом, служил, перемогая общую слабость и боль в горле. «В день смерти, — сообщил Бакунин, — Тихон принял митрополита Петра, с которым имел продолжительную беседу, после которой чувствовал себя очень утомленным. В половине двенадцатого ночи состоялся последний обход больных врачом лечебницы, во время которого Тихон чувствовал себя в общем удовлетворительно, но не успел врач подняться в свою квартиру, как раздался тревожный звонок фельдшерицы, сообщившей по телефону, что больному нехорошо. …Врачи застали Тихона в ясно выраженном припадке грудной жабы: задыхание, мелкий, падающий под рукой пульс, холодный пот. Больной указывал на сердце и жаловался на боль. Были вспрыснуты обычные в таких случаях камфора и морфий, но пульс продолжал падать, и через 5-7 минут больной скончался».

Властной рукой Господь забрал Патриарха из жизни временной в жизнь вечную, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, идеже праведные упокоются — в отечество вожделенное. Последними своими земными словами славя Бога, Патриарх благодарил Его не только за крестную ношу последних лет своей жизни, но и за то, что Господь в нужный час призвал его к Себе.

По худому моему разумению, Бог спас Патриарха от бездны новых нравственных страданий, от наглого напора товарища Тучкова, от смертной муки собственного бессилия. Святейший уходил с облегчением, ибо знал, что здесь ему уже уготована новая череда унизительных допросов, тугая петля вавилонского плена и бесконечная тоска подневольной немоты. Смерть освобождала его. Он скрывался в нее от своих мучителей. Она была ему убежищем, для них недоступном. Быть может, он даже сожалел, что не ушел раньше и что в последний день своей жизни взял на душу грех и собственной рукой подписал воззвание, угодное власти.

Сомнений нет ни малейших — под призывом ко всем возлюбленным чадам «Богохранимой Церкви Российской слиться с Нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага», под утверждением, что «Советская власть — действительно народная… а потому прочная и непоколебимая», под осуждением «так называемого» Карловацкого Собора и под недвусмысленными угрозами прещений в адрес «бежавших за границу архипастырей и пастырей» стоит действительная подпись Патриарха.

«Церковь признает и поддерживает Советскую власть, ибо нет власти не от Бога»

Вскоре после кончины первосвятителя в Париже, в журнале «Путь» появилась статья князя Григория Трубецкого, довольно близко знавшего и любившего Патриарха Тихона. Трубецкой был уверен в подложности завещания; он говорил, что «содержание его противоречит всей линии поведения Патриарха по отношению к Советской власти».

Увы: ошибался Трубецкой, ошибались и ошибаются те, кто с 1925 года пытаются убедить себя и других, что человек, с пророческой мощью обличавший преступления новой власти, призвавший православный люд к покаянию в грехах, ослабивших народную силу и помрачивших народный разум, гневно восставший против оскорбительной для всякого верующего сердца кампании вскрытия мощей — этот человек не мог последним своим словом завещать мир и любовь с уничтожающим Бога государством.

Патриарх подписал «завещательное послание» или «воззвание» после мучительной борьбы с товарищем Тучковым и его ведомством. Читая отвергнутые Святейшим варианты, я представлял его словно бы перебирающимся через болото, где что ни шаг — то либо скрытая темной водой яма, либо погибельная топь.

Ему подсовывали, к примеру, ни с чем не сообразное и глупейшее наименование его сана: «Патриарх… Союза Советских Социалистических Республик», предлагали упомянуть о «великом подвиге» Советской власти, пнуть архиепископа Кентерберийского, который вместе с Папой Римским не давал Кремлю покоя своей тревогой за судьбу заключенного большевиками русского Патриарха, и осудить и отлучить «от общения со Святой Церковью тех, кои, сознательно склоняясь на сторону врагов нашей Родины, тем изменнически ее предают». Ему предлагали призвать ушедших в эмиграцию архиереев «с мужеством честных людей немедленно прибыть на Родину… и дать отчет о себе и своей деятельности», настаивали, чтобы он объявил о принятии нового стиля и назвал безумными надежды «на возвращение изжитого навсегда царя».

Все это Патриарх отверг.

Однако разорвать путы, которыми с умелой настойчивостью оплетала его большевистская верхушка, освободиться до конца и швырнуть в лицо Тучкова проклятую грамоту он не мог и не смог.

Он был в плену. Он уже слишком многое сказал раньше — на допросах, во время которых Менжинский, Агранов, Самсонов и Тучков вытягивали из него нужные им признания; своим покаянным заявлением в Верховный суд; на своих встречах с Тучковым, о которых тот с победной ухмылкой докладывал затем своему начальству.

Он готов был признать и подписать какую угодно бессмыслицу, направленную против него лично, — с надеждой, что таким образом убережет Церковь от разгрома.

Тщету этой надежды он осознал поздно.

Тем не менее некто из ГПУ, человек не только подозрительный, но и проницательный, в пространной записке, писанной казенными фиолетовыми чернилами, дотошно перечислял неприемлемые для власти положения патриаршего воззвания. Скорее всего, именно после этих замечаний из окончательного текста исчезли «наши святыни, храмы и монастыри», в неприкосновенности которых Патриарх видел залог доверия власти к Церкви.

Послание, заметил чекист, «является как бы новой Голгофой для Тихона».

Он даже сам не знал, насколько был прав.

———————————————

* Центральный архив КГБ. Следственное дело Патриарха Тихона. «Дрожащая рука» Патриарха — вовсе не литература, а бросившееся мне в глаза изменение его почерка, всегда довольно уверенного.

** Центральный партийный архив. Ф.89, оп.4, ед.хр. 171, лл. 2-4.

*** Лучший российский кардиолог Д.Д. Плетнев пройдет в 1938 г. по процессу Бухарина-Ягоды. Обвинение: до смерти залечил сначала Максима Пешкова, а затем и папу, Алексея Максимовича. Вышинский и товарищи упекли Плетнева в лагерь, где он и умер в 1953 г.