Ахилла

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги оксфордского профессора истории Николаса Старгардта (род.1962) «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».

На исходе августа и сентября 1944 г. немцы окапывались в буквальном смысле слова. Сотни тысяч гражданских лиц отправились на рытье окопов, рвов и строительство укреплений; масштабными предприятиями руководили гауляйтеры как региональные комиссары обороны. К 10 сентября только над подготовкой Западного вала трудились 211 000 мирных жителей, преимущественно женщины, подростки и мужчины, слишком старые для военной службы. На работы такого рода направлялись еще сто тридцать семь отрядов гитлерюгенда и Имперской службы труда, куда поступали как лица мужского, так и женского пола. На востоке вгрызались в землю еще полмиллиона немцев и иностранных рабочих. В сентябре по всему рейху закрыли театры — настал час призвать на защиту отечества актеров, музыкантов и рабочих сцены, а заодно и весь прочий персонал. В то время как Геббельс пытался защитить часть киноиндустрии, а Гитлер составлял личные списки с именами артистов, не подлежавших различным повинностям, в родном городе фюрера Линце актеров и певцов зачисляли в состав частей СС и отправляли служить охранниками в ближайший концентрационный лагерь Маутхаузен.

Прибегнув к опыту Красной армии в ее ожесточенной обороне Сталинграда, в марте 1944 г. Гитлер провозгласил Могилев, Бобруйск и Витебск «крепостями», которые «позволят окружить себя, чем свяжут максимально большое количество вражеских войск и создадут условия для успешной контратаки». Все три «крепости» немцы потеряли в ходе сокрушительного поражения летом, но на Западном фронте подобная схема функционировала лучше. Захват Бреста обошелся американцам большой кровью, к тому же порт оказался совершенно разрушен, поэтому с атлантическими портами Руайан, Ла Рошель, Сен Назер и Лорьян спешить не стали, позволив немецким гарнизонам оставаться на месте. По мере продолжения отхода вермахта на востоке до Вислы еще двадцать городов в восточных немецких провинциях и в Польше удостоились звания «крепостей». В Силезии, в гау Данциг — Западная Пруссия и в Вартеланде большую часть работ выполняли польские невольники. В Восточной Пруссии довольно обширные и мощные укрепления возникли еще до Первой мировой войны, но нуждались в обновлении, ремонте и по возможности в переоснащении. Задействованные там 200 000 немцев, спешившие закончить начатое до осенних дождей, жаловались на принудительный характер работ. Критике подвергались в основном местные партийные функционеры, приезжавшие на строительство в безупречно чистой форме и раздававшие направо и налево приказы; при этом никто из бонз не брал в руки лопату и не присоединялся к простым гражданам хотя бы для вида. Плохое питание, условия проживания в сараях на соломенных матрацах и длинный рабочий день — все это пагубно сказывалось на состоянии людей по мере того, как немецкие гражданские лица получили возможность насладиться не столь острой версией баланды, хлебать которую их соотечественники заставляли другие народы. Однако тяжкий совместный труд возродил и чувство общего дела, когда официанты из ресторанов и студенты, печатники и университетская профессура маршевыми колоннами шагали через города вроде Кёнигсберга, чтобы в едином трудовом порыве взяться за лопаты. К концу года количество работающих возросло до 1,5 миллиона.

Коллективистские акции вроде «Зимней помощи», летних лагерей и воскресных супов давно уже нацеливали немцев на подобные усилия. Годы войны завершили подготовку к совместной жертве. Из Лаутербаха Ирен Гукинг писала мужу Эрнсту: «Я бы так хотела подавать хороший пример — быть первой. Убеждена, что посрамила бы всех». Однако обязанность заботиться о двух маленьких детях заставляла ее только гадать, что она могла бы сделать, чтобы не остаться за бортом во всеобщем труде ради «тотальной» войны. Отступление немецких войск из Франции имело по меньшей мере одну положительную сторону — теперь ее мужа не будут вводить в соблазн элегантные француженки. Вогезские горы казались такими близкими на карте в ее атласе, и, глядя в него по несколько раз в день, Ирен гадала: «Еще чуточку к востоку — и ты будешь за защитным кордоном границы. А знаешь, наверное, забавно чувствовать, что граница рейха рядом».

Пришло время исключительных мер. До середины июля Геббельс по прежнему не находил поддержки Гитлера и ждал команды прибегнуть к методам «тотальной» войны на внутреннем фронте. Но 20 июля 1944 г. позиция Гитлера резко изменилась. Оставленная полковником Клаусом фон Штауфенбергом в конференц зале полевого штаба фюрера в Восточной Пруссии бомба взорвалась, смертельно ранив трех офицеров и стенографиста. Как большинство из двадцати четырех человек в помещении, Гитлер перенес разрыв барабанных перепонок и контузию от взрывной волны; в остальном физически он не пострадал. Самая серьезная слабость в заговоре заключалась в недостаточной поддержке наверху. Тогда как в Италии в июле 1943 г. военные сошлись в необходимости свержения Муссолини, в вермахте подобное мнение не выкристаллизовалось. И в самом деле, хотя заговорщики пробовали заручиться помощью высокопоставленного генералитета, большинство участников покушения относились к офицерам среднего звена.

Мозгом и организатором выступал Хеннинг фон Тресков, воспользовавшийся своей должностью начальника оперативного отдела в штабе группы армий «Центр» в 1942-1943 гг. для перевода на ключевые посты в нем военных вроде Рудольфа Христофа фон Герсдорфа, Карла Ганса фон Харденберга, Генриха фон Лендорф Штайнорта, Фабиана фон Шлабрендорфа, Филиппа и Георга фон Бёзелагеров и Берндта фон Клейста. Связанных аристократическими фамильными узами молодых офицеров сдерживали, хотя и не предпринимали против них мер начальники, такие как фон Бок, дядя жены Трескова, и сменивший фон Бока на посту командующего группы армий «Центр» фельдмаршал Гюнтер фон Клюге, который фактически наложил вето на их план по устранению Гитлера во время визита последнего в смоленский штаб в марте 1943 г. Заговорщикам не удалось склонить на свою сторону командиров высшего уровня, за исключением Эрвина Роммеля и командующего войсками в оккупированной Франции Карла Генриха фон Штюльпнагеля. Отсутствие должного содействия и понимания их устремлений становится еще очевиднее, если пройти вниз по командной цепочке: несмотря на хорошие связи у организаторов покушения, они всегда оставались в подавляющем меньшинстве.

Заговорщики попытались компенсировать слабость положения, перехватив и приспособив под свои цели оперативный план под кодовым названием «Валькирия», созданный на случай необходимости подавления внутренних беспорядков вроде переворота или восстания иностранных рабочих путем автоматических приказов боевым частям армии резерва окружить правительственные здания в столице. Затея отличалась чрезвычайной хрупкостью. Хватило одного верного присяге майора, Отто Эрнста Ремера, поставившего под вопрос саму причину его развертывания, как заговор моментально рухнул. Отправившегося арестовывать Геббельса Ремера по телефону связали с Гитлером, чей голос майор узнал и тотчас принял на себя ответственность по подавлению заговора, невольным инструментом которого едва не послужил. К началу вечера 20 июля попытка покушения провалилась полностью: главных участников либо уже не было в живых, либо они находились под стражей, либо, лихорадочно заметая следы, уничтожали улики. Ремер прибыл в штаб армии на Бендлерштрассе как раз вовремя — его солдаты очень пригодились в качестве расстрельной команды. Штауфенберг, безусловно, не питал иллюзий, не ожидал от сограждан понимания и, по собственному признанию, поступал так, а не иначе, «осознавая, что войдет в немецкую историю как предатель». Если говорить о современниках, то он не ошибался.

Новость о покушении разнеслась в 6:30 вечера в коротком объявлении по радио. Затем, уже после полуночи, граждане смогли услышать баритон Гитлера — размеренный, хотя и немного напряженный: «Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во‐первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во‐вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии». Он продолжал рассказ: «Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб Верховного главнокомандования вермахта». Потом Гитлер вновь заверил нацию: «Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением…» Гитлер пообещал «уничтожить» преступников. Шестиминутная речь и последовавшие за ним выступления Германа Геринга и главнокомандующего флотом Карла Дёница передавались вновь и вновь на протяжении следующего дня. Они произвели эффект сильнейшего землетрясения.

В берлинском районе Целендорф отец Петера Штёльтена в письме к сыну выразил смятение немногословно: «Как могут они ставить в такую опасность фронт?» В дневнике он высказался шире: «Похоже, они считали войну проигранной и хотели спасти то, что еще можно, или то, что кажется им стоящим того. Но все в целом… в данный момент может лишь привести к гражданской войне и внутреннему расколу и рождению нового мифа об ударе в спину». Реакция взвешенная, и не он один боялся разгрома или — того хуже — гражданской войны. В соответствии с рапортами СД из Нюрнберга даже критически настроенные к нацистам граждане пребывали в убеждении, будто «только фюрер способен управлять ситуацией и что его смерть привела бы к хаосу и гражданской войне». В этом местном отчете служб безопасности содержится примечательная нотка искренности: «Даже одобрительно смотревшие на возможность военной диктатуры круги благодаря дилетантизму в подготовке и проведении переворота убедились, что в большинстве серьезных случаев генералы просто не в состоянии принять не себя бразды правления государством». Разговоры о смене режима, повсеместно раздававшиеся летом 1943 г., явно кончились. На улицах и в магазинах Кёнигсберга и Берлина женщины, как рассказывали, чуть не плакали навзрыд от счастья при известии о благополучном исходе: «Спасибо, Боже, фюрер жив». Так в те дни звучал типичный возглас облегчения.

Министерство пропаганды и партия бросились организовывать «спонтанные» собрания и благодарственные митинги в честь «ниспосланного Провидением спасения» Гитлера. Многие участники различных сборищ, по всей видимости, действительно испытывали искреннюю радость и благодарили судьбу от души. Даже бастионы католичества вроде Падерборна и Фрайбурга, где партия прежде всегда сталкивалась с трудностями при явке народа на публичные мероприятия, показывали беспрецедентную активность. Семьи писали друг другу в массовом порядке с выражением облегчения и чувства избавления по поводу чудесного поворота событий: ни один военный цензор или пропагандист не смог бы заставить их делать подобные вещи. Союзники, применявшие «научные» приемы при измерении степени успеха их собственной пропаганды среди немецких военнопленных, с огромным огорчением обнаружили, что вера в способность Гитлера осуществлять руководство страной поднялась с 57 % в середине июля до 68 % в первые дни августа. На данном этапе режим не впадал в иллюзии и не путал радость облегчения с верой в прочность военного положения Германии. Как указывал председатель областного суда Нюрнберга: «Настроения в народе очень мрачные, что неудивительно, учитывая обстановку на Восточном фронте». Однако кризис возымел гальванизирующий эффект. Все рапорты и донесения подтверждали: люди ожидали, что «теперь наконец» будут сметены все препятствия на пути полной мобилизации для «тотальной» войны.

Группа армий «Центр», откуда вышли многие заговорщики, только что потеряла половину дивизий в огромных кольцах окружений в Белоруссии. Режим не замедлил приписать поражения предательству этих офицеров. В соответствии с отчетами СД «соотечественники» теперь с восхищением относились к чисткам офицерского корпуса Красной армии, проведенным Сталиным в 1937-1938 гг., отпуская комментарии вроде следующего: «Сталин — единственный дальновидный из всех руководителей, именно он сделал предательство невозможным, заранее искоренив доминирующий, но ненадежный элемент». Решительный плебей во взглядах, Роберт Лей тотчас озвучил подобные настроения в статье на страницах газеты Германского трудового фронта, используя терминологию, прежде применявшуюся им только в отношении евреев.

Тирада Лея так и повисла в воздухе, а Геббельс проинструктировал прессу проявлять осторожность в нападках на офицерский корпус в целом. Гитлер назвал заговорщиков «крошечной сворой» — и именно такими они и являлись. Они не располагали поддержкой главных слоев немецкого государства; и, хотя многие участники заговора происходили из вооруженных сил и Министерства иностранных дел, высшие начальники как первого, так и второго институтов сохранили преданность и верность руководству во время кризиса.

Перевод А. Колина

Фото: Хайнц Линге, Мартин Борман, Юлиус Шауб, Герман Геринг и Бруно Лёрцер осматривают руины блока, в котором произошёл взрыв. 20 июля 1944 г.