Ахилла

Из статьи Василия Розанова «Голоса из провинции о миссионерстве»:

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич!

Я только что прочла ваш фельетон о разговорах на религиозные темы.
Вы так пишете, что каждое ваше слово проникает прямо в душу — и вот я не могу удержаться, чтобы не высказаться вам по вопросу, которым вы меня задели за живое.

Вы правы и убедительны во всём, что вы сказали в этой статье; и только потому, что вы внушаете полное доверие вашей искренностью, мне хочется указать вам на одну сторону борьбы с сектантством, которую вы, вероятно, упустили потому, что живёте и вращаетесь там, вдали от народной жизни, в умственных сферах, где вы имеете счастье встречать таких славных, почтенных священников.

Вы говорите, что сектантство процветает вследствие многоточий, неясности и условности богословия. Это совершенно так. Но ведь устранить этого нельзя ни из какой религии; и в вопросах вероисповедания, а тем более догматики, по самому существу и разнообразию человеческого духа, всегда были и будут разногласия.

Дикие же виды сектантства процветают лишь там, где царит тьма народная и где уровень духовенства оставляет многого желать… Простите, ради Бога, жестокость моих слов, но надо так наболеть душой в этом вопросе, как я, чтобы понять и оправдать эту жестокость. Замечу при этом, что я совершенно частное лицо, простая жительница деревни, и никогда ни в какие контры с духовенством не вступавшая — напротив, пользующаяся их благосклонностью за приличную „мзду“.

И если бы вам, как мне, пришлось много лет прожить в деревне и изучить деятельность наших сельских „батюшек“ и слышать постоянные жалобы крестьян — вы бы убедились, подобно мне и многим, что главный наш недуг духовный — в них (хотя, конечно, они лишь таковы, какими их делают) и что они более всего виновны в отпадении от церкви, а не те несчастные, тёмные изуверы, которые изобретают всякие безобразные секты.

И вместо того, чтобы посылать миссионеров переубеждать сбившихся с пути фанатиков (что вообще дело бесплодное) — следовало бы посылать их к нашему сельскому духовенству и его обращать в христианство и наставлять на путь истинный, чтобы они действительно были служителями Церкви и отцами духовными, а не чиновниками, дельцами, и даже, что так грустно видеть, ростовщиками нетрезвыми.

Приходилось ли вам видеть, как священники в деревенских церквах стоят во время литургии в боковых дверях алтаря с протянутой рукой, в которую целые вереницы жалких, оборванных крестьян кладут свои, потом и кровью добытые, гроши за поминовение!.. Христос вышел из себя, когда торгаши брали деньги в храме, а что сделал бы Он с нашими отцами духовными, которые так бесстыдно позорят и храм, и себя, и всю паству такой грубой формой обирания!.. Мне приходилось спрашивать священников, почему они это делают и неужели не сознают того, что делают? — Вопросы эти им не нравятся, но они настаивают, что народ этого не понимает и не так смотрит на это.

Посмотрите также, какое направление и воспитание даётся в провинциальных духовных семинариях! Мне близко знакома наша Полтавская. Один мой знакомый протоиерей, на мой вопрос, почему так часто слышно о некрасивом поведении семинаристов, — без колебания, как об известном факте, заявил, что ведь „самые испорченные ученики — это семинаристы“!

Два года тому назад целый выпуск семинаристов хвастали своим атеизмом и заявляли, что из них никто не будет попом. И действительно, большинство кинулось в разные другие учебные заведения и в учителя, но по своей испорченности и встретившимся трудностям многие опять вернулись к духовному званию. Хорошие священники из них вышли — не правда ли? И против этого мера есть: открытие для детей духовенства свободного доступа в другие высшие заведения. У нас в Полтавской губ. вы часто услышите, что молодые священники ещё хуже прежних, — больше обирают народ, большие лицемеры и атеисты. И неудивительно, что чем дальше, тем больше растёт у нас общее безверие и индифферентизм к религии; потому что стеснена свобода мысли в вопросах религии, и искренние религиозные люди молчат, их не слышно, а ханжи, лицемеры — проповедуют. И молодёжь это чувствует.

Народ же наш, несомненно, обладает большими духовными запросами — и это, мне кажется, покрывает все остальные его недостатки. Не может ли он находить удовлетворение в такой формальной, лицемерной, торгашеской церкви, которую создаёт наше неуважаемое сельское духовенство, занятое исключительно заботами о добывании средств.

Мне пришлось в этом году прождать с народом вечерней службы в вербную субботу часов до 8 вечера. Батюшка сеял и спешил воспользоваться влажной землёй, что понятно для каждого хозяина. Но вот он наконец приехал с поля — и что же? — Служитель заявляет, что батюшка устал и службы не будет. Громадная толпа народа, ворча и презрительно махнув рукой (они уже привыкли к такому отношению), поплелась домой…

Посоветуйте, многоуважаемый Василий Васильевич, вашим знакомым искренним миссионерам пожить инкогнито в деревнях и прислушаться к жалобам крестьян, к их поговоркам, вроде: „что у попа да у жида“ и т. п.: и тогда они увидят, с кем и с чем надо бороться, и убедятся, что если бы можно было оглашать все наши духовные недуги и все печали народные — то это заставило бы духовенство подтянуться и менее бесцеремонно злоупотреблять своим положением.

Боятся „соблазна“: но ведь он налицо, и устная молва толкует о нём свободно. Только наружу ничего не попадает и не знают о положении дела именно те, кому следовало бы охранять меньшую братию от соблазна.

Отчего миссионеры не настаивают на том, чтобы священники не ограничивались бы только формальной службой и безграмотным чтением печатных проповедей в церкви, а имели бы частные беседы с крестьянами, читали бы им и толковали Священное Писание и церковную службу, о которой народ имеет самое грубое, ложное представление. Так, в нашей губернии, где вообще народ развитой — плащаницу считают какою-то святою женщиной и т. п. Как, значит, они понимают Страсти Христовы?!

Миссионеры скажут, что это, конечно, желательно, но что это частное дело, которое нельзя проверить. — Но если можно проверять частные дела прихожан — то лучше бы заботились сперва о делах и поведении священников.

Удивительное у нас равнодушие к религиозному просвещению народа! Я много лет формирую школьные и народные библиотеки, подбирая лучшие книжки для них; и сколько я не обращалась к священникам с просьбой помочь мне указанием наиболее доступных, необходимых для крестьян книг по богословию — я всегда поражалась и их невежеством, и их нежеланием мне помочь, когда я прямо просила взять несколько купленных мною книг на просмотр!

Даже московское „Общество распространения духовно-нравственных книг“, куда я обращалась, ответило мне: что не их дело составлять подборы книг и что не всё ли равно — все книги, одобренные цензурой, хороши! А как народ любит религиозное чтение, как радуется всякой доступной его пониманию книжке!

Один наш школьный учитель, человек религиозный, охотно водивший учеников в церковь, стал было читать им Евангелие, но когда священник узнал об этом — он запретил, угрожая донести на учителя и мотивируя запрещение тем, что он не может доверять ему, в каком духе он будет толковать Евангелие. Это 10-12-летним детям опасаться какого-то духа и предпочитать полное неведенье! Но это ведь политика нашего духовенства и всевластного чиновничества особенно.

И у нас все в народе знают, что собираться для частных религиозных бесед или чтений запрещено и что это грозит полицией и судом.

Читали ли вы обидные, горько мучительные для всех нас, русских, слова Кеннана в его ответе Боткину: „Голос за русский народ“?

„Где двое или трое русских соберутся во имя Христово (в деревнях, конечно) — там среди них и полицейский. Если бы сам Спаситель, — продолжает К., — явился бы в русской деревне и, бедный и неизвестный, каким Он явился в Галилее ХХ веков тому назад, начал учить народ теми же словами, какими Он говорил в Галилее и которые приводятся в 4-х Евангелиях, — Он и суток бы не провёл на свободе! Его прежде всего препроводили бы по этапу в черту своей оседлости, как еврея, и затем, если бы Он продолжал учить — Он бы вторично был бы арестован и посажен в тюрьму. Если бы Он и избег окончательного распятия, от представителей той самой нашей веры, которая носит Его имя, — то только единственно потому, что распятие заменено в России ссылкой, тюремным заключением в кельях для еретиков в отдалённых монастырях и работами в рудниках Забайкалья“.

И что можем мы возразить Кеннану, если мы не захотим лицемерить о существующей у нас свободе совести и веры?!

Стоит только узнать, сколько у всех земских начальников разбирается дел о том, что в такой-то хате застали мужиков за чтением Священного Писания — только за это одно! Таких мужиков суд обязан или штрафовать, или сажать под арест, а после повторения таких преступлений их подвергают более тяжёлым наказаниям… Ещё недавно приговорили одну 75-летнюю старуху (мать нашей няни) нищую, жившую у бедняка сына, к штрафу в 100 р., а за неимением их, к месячному аресту с ворами, мошенниками — за то, что застали её в избе, где читали Евангелие. — Только за это, — говорила мне, рыдая, её дочь.

Зачем клянут у нас Кеннана, когда мы все знаем ещё больше, чем он, знаем и страдаем, видя, как у нас служат делу веры и любви к Богу.

Неужели думают, что народ без всякого Кеннана этого не понимает, не знает и что это его не развращает… Лучшие из народа только упорнее уходят прочь от Православной Церкви, не желая, конечно, отделять её от её слуг: и за то нещадно их гонят, преследуют, разоряют, ссылают.

И утверждают, что времена инквизиции давно прошли… Конечно, у нас нет пыток, костров, у нас, несомненно, „тонкие культурные приёмы“.

Мужу моему, когда он был земским начальником, приходилось испытывать отвратительные минуты при разбирательстве донесений на штундистов, когда приходилось заведомо честных, уважаемых людей штрафовать и сажать под арест только за то, что их уличили в чтении Священного Писания… И они, уходя, бросали всему суду горькие, презрительные, но глубоко справедливые слова: „Если б мы пьянствовали, вели безнравственную, противную Богу жизнь — нас бы оставляли в покое: а за то, что мы честно держимся закона Евангельского и хотим дружно, сообща читать духовные книги — нас преследуют и наказывают, как преступников, воров и мошенников“…

Знаете, — только благодаря царящему у нас лицемерию, подавленности и полному отсутствию гласности и общественной критики возможно такое возмутительное положение вещей. И пусть миссионеры не лицемерят, пусть честно сознаются, что они больше озабочены борьбой с нравственными сектами, как штундисты и духоборы, чем с изуверскими, нравственно вредными. Пусть они не прикрываются охранением народной этики, потому что все понимают, что тут дело не в этике, а наоборот. Иначе бы сектантов просто привлекали бы к ответственности за те поступки, которые противны нравственности, оставляя вопросы веры в стороне от суда и казней.

А чтобы бороться с дикими безнравственными сектами, то лучшее и самое успешное средство — это просвещать народ, потому что интеллигентным людям не опасна пропаганда хлыстов, малеванцев, скопцов и т. п.

И если бы миссионеры, вместо своей бессильной аптекарской медицины, вносили бы здоровую духовную гигиену в народ, заботились бы о распространении школ светских (не создавая вражды и антагонизма на этой почве), распространяли бы книги и чтение в народе, ещё не отпавшем от Церкви, но легко к этому склонном, а в особенности лечили и исправляли духовенство — тогда бы их деятельность была успешна и ценилась бы всеми.

И что особенно важно в лечении нашего духовенства, так это освобождение его от необходимости жить поборами, — и в сущности осуществить это совсем не трудно. Точно так же как земство, облагая землю крестьян, даёт им и даровую медицинскую помощь, и даровое обучение, и дороги, и богадельни: так точно можно было бы содержать духовенство. Причём, конечно, и крестьянам было бы легче нести равномерный правильный налог, чем платить в экстренные, часто трудные минуты, и подвергаться тому бесконтрольному вымогательству, от которого оно теперь так страдает.

Сколько я знаю случаев, когда священники отказывались не только совершить погребение, а даже прочесть молитву над умершим, если ему вперёд наличными не принесут 3-х рублей. И несчастные бедняки так и хоронят своих близких без обряда, а каково это им при их вере в спасение души от молитв Церкви!
И в то же время посмей кто-нибудь из богатых похоронить без священника — его отдадут под суд!

Вопрос об уничтожении поборов так важен, что о нём бы следовало кричать на всех перекрёстках, и настаивать, чтобы хоть в виде опыта ввели его в какой-нибудь богатой губернии, ну, как Полтавская, почти не знающая недоимок.

Нет! не вижу я нигде и ни в чём искренности у наших служителей Богу, и мне будет также безнадёжно тяжело, если вы не найдёте слов, чтобы рассеять мой пессимизм.

Если наше духовенство, убаюканное гробовым молчанием общественного мнения в России, думает, что таких голосов, как мой, единицы, — то чем объясняют они только в России существующее, а не во всём мире, неуважение к духовной профессии, выражающееся в том, что никто из высших или даже чиновничьих, дворянских классов населения не отдаёт своих детей в духовные училища? Все родовитые знатные фамилии во всех странах мира имеют родственников в духовенстве, а у нас только редкие случайные субъекты из этих классов идут в монахи, но не начинают своего воспитания в духовных заведениях. Почему вообще у нас духовенство не пользуется почётом в обществе, живёт обособленно и, напр., в деревнях на помещичьих обедах священника сажают поближе к концу стола? Иностранцы всегда удивляются и высказывают нам презрение за то, что мы не держим наше духовенство в почёте.

Во многом виноваты и наши усилия сделать из священников ещё что-то, кроме служителей алтаря. В этом мы подражаем католичеству, не понимая, что когда католичество было великой политической силой — оно само создало её, а не было понукаемо извне к этому, как наше православие. Но почему же умные чистосердечные пастыри наши не имеют честности заявить об этом, и так раболепно служат полицейским, тираническим целям необузданного чиновничества?

Я бы хотела кого-нибудь спросить, что сказал бы Христос двум пастырям, из которых один привёл бы ему многолюдную паству, похваляясь своим усердием: и Христос бы увидел, что вся она состоит частью из полудиких, ничего не понимающих в Его учении людей, частью же невольных, принуждённых лицемеров (как вся наша интеллигенция), а также ханжей и фарисеев. Другой же — скромно привёл бы только горсть людей, но действительно Им просвещённых, глубоко, сознательно верующих.

Наши же церковные люди теперь безбожно гонятся только за численностью прихожан, возмутительно лицемеря и насилуя.

Но простите, ради Бога, что я злоупотребляю вашим временем. Я была уверена, что напишу лишь два слова, но поймите, что я живу и не вижу просвета, не нахожу ни в ком утешения и завидую вам, что вы знаетесь с такими светлыми, духовными лицами…

Вера Гриневич, Красный Рог, Екатерин. губернии».

Василий Розанов комментирует:

«Письмо это представляется мне одним из лучших литературных памятников общественного и духовно-религиозного содержания, и вместе — важным историческим документом. Тотчас же по получении, я представил его В. М. Скворцову для напечатания в „Миссионерском Обозрении“, но он — продержав два месяца его — возвратил мне (не напечатав). Всё я маялся, надеясь провести его в печать: и когда открылись „Религиозно-философские собрания“ в С.-Петербурге, показал его Председателю их, ректору С.-Петербургской Духовной академии, епископу Сергию, как равно и многим членам этих собраний. Все смотрели на него одобрительно: но напечатать как в духовных, так и в светских журналах или газетах, — мне его не удалось.

Трогательная сторона письма лежит в том, что автор пламенно относится к Христу, Евангелию, стоит твёрдо на твёрдой почве Церкви: и негодует исключительно на людей, исполнителей или лучше не исполнителей Слова Божия и закона нравственного. Получив его, разумеется, я изменил и свой, немного высокомерный (по теоретическим причинам) взгляд на собрания евангелистов, „читающих Библию и не курящих табаку“. По-прежнему я не считаю их гениальными: но человечности — вот чего не дали им. И если они „просты“, то мы — преступны».