Ахилла

Продолжение отрывков из книги «Описание сельского духовенства». Из главы «Сельские иереи».

***

Отношение сельского иерея:

д) К Епархиальным архиереям

Главная цель служения архиерейского — пасти вверенное ему стадо. Чтобы вполне достигнуть этой цели, ему необходимо знать все духовные нужды своей паствы, нужды до бесконечности разнообразные, потому что паства его состоит из целой губернии, т. е. из сотен тысяч человек, среди которых неизбежно встречаются и высокая образованность, и глубочайшее невежество, и вера во всей чистоте, и отчаянное неверие, и самое дерзкое вольномыслие, и самое наглое нечестие. Но возможно ли узнать все нужды архиерею, постоянному жителю губернского города, лишь изредка, мимоездом, осматривающему некоторые части своей паствы, и то те, которые лежат на почтовом пути? Возможно. У него есть сослужители — иереи, самым назначением своим обязанные содействовать своему архипастырю в великом деле его служения. Пусть он сблизится с ними, держит себя перед иереями не трехбунчужным пашой, а настоящим преемником апостолов, к которому каждый иерей мог бы обращаться доверчиво, искренно и с любовию, как к отцу, и в два-три года он ознакомится с духовным и нравственным бытом своей паствы, как не ознакомится в двадцать лет, или, лучше, никогда без этого средства.

А узнавши нужды истинные, существенные, а не воображаемые, как теперь (в таком-то классе должен быть развит такой-то порок), он уже может придумывать и средства к предотвращению и, по возможности, уничтожению их.

(…) И что укажет надежнейшие средства против него, как не тот же иерей, знающий не только степень развития этого недуга, но и личности (…) недужных? Так, посоветовавшись с местными иереями, архиерей не стал бы говорить о смирении перед барскими крестьянами, забитыми, задавленными, доведенными до состояния рабочих животных, о Божьем милосердии перед барами, которых нужно бы громить словами неподкупной правды, не стал бы ублажать купца за то он построил новый иконостас и позвал его на освящение, — купца, который три раза был банкротом, ограбил, пустил по миру десятки семейств, и старших членов этих семейств вогнал преждевременно в могилу, а младших — в распутстве искать себе средств жизни…

Нет, узнавши все, как есть, он обличил бы порок, словом Евангелия изрек бы суд над нечестием, строжайший суд над этим наглым лицемерием, которое иконостасом вздумало сделать удовлетворение Богу, совести, ближним за прежние разбойничьи подетели; утешил, подкрепил, ободрил бы надеждой на воздаяние небесное страдальцев земных. И слово это не было бы звуком меди звенящей, как теперь, а словом живым, проникающим до глубины костей и мозгов, и не забывалось бы оно с отъездом его, а врезавшееся в сердца слушавших, передалось бы сотням, тысячам не слышавших. Так, при содействии иереев архиерей достигал бы, несколько это в силах человеческих, цели своего звания.

А теперь что? Создатель мой! Что может быть унизительнее, позорнее, бесчеловечнее того, как архиереи обращаются с иереями вообще и с сельскими в особенности? Кто бывал у архиереев в те часы, когда являются просители, тот без сомнения видал, что иереи, даже покрытые сединами, постыдно толкаются в сенях (даже и не в прихожей!) с причетниками и мужиками; сидят на лестнице в ожидании выхода владыки; нет нужды, что это бывает и морозы градусов в 25, — архиерей держит их часа по два, по три; а пожалует какая-нибудь барыня, — и по пяти часов, и после такого ожидания еще прикажет сказать, что сегодня не принимает просителей, и чтобы они явились завтра. Вот образчик того, как архиереи милостивы и доступны иереям. Но этот образчик слишком ничтожен — то ли бывает!

Но оставляем свое намерение описать всё, что бывает в обращении архиереев с сельскими иереями, и слишком много потребовалось бы бумаги, и слишком горько писать подобные вещи, да и какая в этом польза? Скажем коротко, что архиереи не хотят видеть в иереях служителей Бога вышнего, своих собственных сотрудников в великом деле пастырства, но не людей. Как собак держат их за дверьми своих прихожих: кликнут на несколько минут — для подачи ли прошений или для необходимых объяснений — и стараются как можно скорее выпроводить их из своей прихожей.

Не только не удостоят продолжительного собеседования, даже подойти близко не хотят они к иерею, а из дверей зала протягивают руку для приема прошений. Словом, если кому угодно видеть азиатское чинопочитание во всей его красе, во всем его отвратительно-пошлом велелепии, — от стуканья в пол подчиненным и до фигуры начальника, в которой ярко выражается одно — необъятное, ничем не удовлетворимое, тщеславие, — тот пусть проведет несколько суток при архиерее и внимательно и беспристрастно всмотрится в его обращение с подчиненными.

Какие же следствия такого обращения? В одних и тех же сенях вместе с иереями толкаются причетники и мужики; на одних и тех же ступеньках заседают, с таким же презрением архиерей смотрит на иерея, как на последнего пономаря, сторожа, солдата — будет ли после этого кто-то уважать несчастного иерея? И не вправе ли причетники, наглейшим образом оскорбляя своего иерея, говорить (и говорят всегда): «э, да что ты значишь? Столько же, сколько и мы, преосвященный и с тобой обращается, как с нами?»

А из-за служителя, всеми презираемого, не подвергается ли и служение его всеобщему презрению?

Спаситель мой! На седалищах апостольских восседают все книжники-доктора и магистры богословия, но где же ныне обитает дух апостольский, Дух твой, обнимавший чудною любовию все человечество — от первого и до последнего грешника в мире? (…)

По неизреченному снисхождению Ты дал власть дивную жертву из Твоего тела и крови; и в них, в этих иереях, поставленных Тобою так высоко, — так высоко, что на священнодействие их самые ангелы взирают с благоговением и трепетом, архиереи не хотят видеть не только служителей Твоих, но даже и людей, и смотрят на них как на собак нечистых! Ужели веруют они в Тебя, в действительность чудной жертвы? Если бы веровали, то не отвергали бы с таким незаслуженным презрением и жертвоприносителей…

И иереи под гнетом такого обращения всеми средствами и мерами стараются избегать свиданий с архиереями. Ни один сельский иерей, бывая по каким-либо делам в губернском городе, не осмелится побывать у архиерея так, просто, чтобы принять благословение и услышать какое-либо наставление. Лишь крайняя необходимость заставляет его преодолеть свой страх и явиться пред лицом владыки.

И тут, если б кто заглянул только, что происходит в душе его, тот переполнился бы весь негодованием к такому порядку и состраданием к несчастному. Вот — он стоит или сидит, и по всему телу у него холодная дрожь. Угодно ли кому удостовериться в справедливости этого? Пусть любого сельского иерея, готовящегося предстать пред архиереем, заставят написать или подписать что-нибудь, — увидеть, какие страшные конвульсии в руках у него…

Он обдумывает как и что сказать архиерею; но мимо его непрестанно снует архиерейская сволочь — от письмоводителя до лакея — и каждый как будто необходимым считает толкнуть его и разорвать нить его мыслей лакейски грубым: — Что стал на месте? — Он отходит на другое место; но где бы ни стал, где бы ни сел, везде не на месте; везде ругают, отовсюду с ругательством гонят; и он, еще не видавшись с архиереем, уже растерялся и наполовину забыл, о чем нужно говорить.

«Преосвященный идет», — шепотом раздается в толпе просителей, и он не чувствует земли под собой; и легче было бы ему, если б вместо этих слов сказали: — Потолок валится. — Приняв прошения, архиерей обращается к нему с вопросом: — «Тебе что?» — «Объясниться с вашим высокопреосвященством». — «Верно кляузы какие-нибудь; у вас вечно кляузы».

От этих слов, высказанных грубо, жестко, раздражительно, иерей теряется окончательно; мысли его путаются, несвязно, бестолково, невнятно он бормочет кое-что, не умея дать себе отчета, где он и что делается с ним. Не расслушав и не дослушав, архиерей обращается к нему спиной, и кончено объяснение, от которого нередко зависит спокойствие и даже судьба всей жизни иерея и всего его семейства. Слово, одно только слово для привета и ободрения, могло бы успокоить встревоженный дух иерея, и он получил бы возможность ясно и толково высказать, за чем являлся. Но нет таких слов в устах архиереев, как и в самом взгляде не выражается никогда ни милости, ни снисхождения.

И эти же сатрапы в рясах всегда таким образом рекомендуют барам сельских иереев: «что за ослы эти деревенские попы, — слова толкового не услышишь от них, удивляюсь еще, как вы терпите их и допускаете к себе!»

Рекомендация, поистине самая благонамеренная, самая умная, самая архипастырская. Так бессовестно и бесчеловечно топтать в грязь целое сословие в присутствии тех, у которых цель всей жизни — все попирать своими ногами; как бы говорить: «мы уже совсем растоптали попов, топчите кстати и вы, — все ослы, и большего не заслуживают». На это способны только смиренные архипастыри православной Руси!..

Каков архиерей в своем неприступно-страшном доме, таков же и при обозрении епархии. Не остановится он переночевать в доме бедного иерея, а заранее наводит справки, где есть помещики; так, чрез их усадьбы и направляет свой путь в надежде переночевать где-либо. Остановится и прикажет к себе явиться окрестным священникам. Те являются и в лакейской ждут по нескольку часов, пока его высокопреосвященство, натолковавшись со всеми, удостоит выйти к ним. Озадачит их милостивым словом: «Слышу я, что все сельские попы пьяницы, буяны, притесняют во всем прихожан; смотрите, если о вас дойдет до меня то же, не ждите милости», — и отпустит. Ждите после этого себе уважения, не говорю от бар, но даже от лакеев и от мужиков-прихожан так принятые архиереем несчастные иереи!

Рисунок Вячеслава Полухина

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: