Ахилла

Я очень долго собиралась это написать. Прошло уже больше десяти дней, с тех пор как Сергей Пархоменко написал пост, в котором оскорбил память доктора Лизы и, свысока похлопывая по плечу Нюту Федермессер (руководителя Центра паллиативной медицины департамента здравоохранения Москвы и основателя Благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»), попугал ее тем, что сотрудничество с властью грозит ей ужасной моральной деградацией. Все, кто мог сказать свое слово в защиту Нюты, уже его сказали — мое ничего не прибавит и не убавит, да и веса имеет мало в сравнении с голосами несравненно более авторитетными. Но это тот редкий для меня, человека не воинственного, случай, когда — не могу молчать. И не только потому, что я восхищаюсь Нютой с 2015 года, когда мне повезло побывать на встрече с ней в Екатеринбурге, а потому, что те обвинения, которые на нее посыпались, видятся мне обвинениями не только против нее лично, а против многих прекрасных людей, которых уже давно нет на свете. Тот выбор, который вынуждена была сделать Нюта, до нее приходилось делать очень многим людям, навечно вошедшим в историю. Можно назвать это дилеммой Нюты. А можно — дилеммой Жуковского.

Эта дилемма в следующем: гневно отгородиться от власти, считая ниже своего достоинства иметь с ней дело, или, рискуя быть обвиненным в конформизме, попытаться добиться гармонизации этой власти. А если гармонизация окажется утопией, то хотя бы помочь отдельным людям.

Знаете, когда Жуковскому, этому ангелу русской поэзии, предложили быть наставником цесаревича Александра, наследника престола? В 1824 году. Эту должность Жуковский будет исполнять вплоть до 1839 года. Он не отказался от нее после жестокой казни декабристов. Он взялся руководить обучением сына того, кто собственноручно в деталях расписал церемониал казни декабристов, не забыв даже определить порядок и громкость барабанного боя; того, кто гноил цвет и совесть нации на каторге; того, кто учредил III отделение; того, кого Герцен прозовет Палкиным, и того, с кем так любят последнее время сравнивать Путина. Ничего себе занятие для интеллигентного человека, друга вольнолюбца Пушкина — вась-вась с тираном! То, что отмена крепостного права, случившаяся уже после смерти поэта, вряд ли могла бы произойти без благотворного влияния Жуковского на будущего императора — это уже потомки осознали, а на тот момент вполне могли расценить как превышение меры допустимого компромисса и прекратить здороваться. Ан нет. Жуковского, конечно, не очень понимали друзья, а декабрист Александр Бестужев даже написал на него эпиграмму: «Из савана оделся он в ливрею, на ленту променял лавровый свой венец».

Но обаяние личности Василия Андреевича было столь велико, что никакой обструкции он не подвергся. По словам князя Петра Вяземского, который не одобрял сотрудничество Жуковского с царским двором, «официальный Жуковский не постыдит Жуковского-поэта. Душа его осталась чиста и в том, и в другом звании».

Cлужа при дворе, Жуковский не подхалимничал, хотя и терпел то, что не следовало — рассказывал, например, как после его письма с мольбой об амнистии декабристам получил от царя «род головомойки, в которой мне нельзя было поместить почти ни одного слова», а поэт смиренно слушал. Многие бы не стерпели — и правильно. Но Василий Андреевич искренне верил, что может влиять на власть нравственно. Его девизом было: «Будь светом и все осветишь».

Будучи своим человеком при дворе, он порой надоедал своими просьбами и постоянным заступничеством за гонимых и обиженных так, что великие князья прятались, завидев его на лестнице Зимнего дворца. Ни один из писателей, ни до, ни после Жуковского, не отзывался на такое количество просьб о помощи, протекции, об устройстве на службу, о назначении пансиона, об облегчении участи и так далее, чем Жуковский. Николай Первый, вероятно, терпел его с трудом, считал «главою партии защитников всех тех, кто худ с правительством».

Или взять святого доктора Гааза, почти ровесника Жуковского — да и умерли они с разницей меньше чем год. При Александре Первом согласился стать секретарем тюремного общества. А если бы фыркнул и сказал, что не хочет мараться? Без его хлопот и переговоров с министерством внутренних дел — добился бы он облегчения кандалов для заключенных с 16 кг до 5-7, установки нар с матрасами в камерах, реконструкции Бутырской тюрьмы? Как рассказывают, на коленях умолял Николая Первого амнистировать самых старых и немощных заключенных Бутырок. Говорят, царь распорядился отпустить пятерых. Вы бы встали на колени перед Путиным, чтобы он отпустил пятерых, допустим, политзаключенных или узников совести? Я — нет. Скорее всего, вы тоже. В том и разница между нами и святым доктором Гаазом. А если бы вы отвечали за умирающих, и от того, попросите вы или нет, зависело бы — в муках они уйдут или нет? Вот тут бы и вспомнили: «плюнь, да и поцелуй злодею ручку».

Повезло Жуковскому и Гаазу не подвергнуться травле «либералов» за недопустимую степень сотрудничества с властью.

«Власть — это такой тайм-киллер. Пока ты заседаешь в министерствах, невозможно работать „в поле“. Но без этого вообще ничего не сделать. Я, знаешь, как страдаю: у меня ребята выступают, а я в этот момент на какой-нибудь рабочей группе сижу», — написала мне Анна Клещева, директор некоммерческой организации «Открытый город», занимающейся поддержкой семей с особыми детьми.

Необходимость ходить на советы нечестивых очевидна любому, кто так или иначе связан с благотворительностью. И граница нравственного-безнравственного в этом хождении очевидна. Если ты занимаешься благотворительностью для получения личных ништяков и ходишь в упомянутые советы, чтобы пробиться к кормушке или мелькать в СМИ — а такое тоже бывает, и мы это знаем, — это фу и позор. Но не «ату его» — пока не выяснится, что ты воруешь благотворительные деньги у подопечных. Но даже если фу и позор — это твое личное дело. И тем более оно личное, когда ты на работе горишь и выгораешь. И ходишь туда не для удовольствия. И в ОНФ, не к ночи будь помянут, вступаешь не потому, что тебе грезится партийная карьера, а потому, что мальчики кровавые в глазах, и тебе позарез надо их спасти.

Когда-то в юности я прочитала маленький рассказик Викентия Вересаева, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Там девочка спрашивает соседку, согласилась бы она сесть в ванну с тараканами, которых она жутко боится, чтобы ее дочка выздоровела? Даже не «с тараканами», а «на тараканов». Дальше они начинают обсуждать подробности, девочка говорит, что тараканы в ванне будут большим слоем, и на них надо будет сесть, причем раздетой. Тараканы испугаются, замечутся, побегут по рукам, по плечам, по голове, а сидеть надо — четверть часа. И женщина всерьез задумывается, а потом решительно говорит: «Хорошо! Согласна!»

Вот ОНФ и прочее, за что поливали и поливают грязью Чулпан Хаматову, Нюту Федермессер или покойную Елизавету Глинку, это и есть ванна с тараканами. Вот и думайте — почему они на это пошли, легко ли оно, и имеет ли кто-то в белом пальто моральное право говорить о них свое «фэ».

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: