Причащение: главная дружба человека с Богом
31 декабря 2018 Мария Аргентова
Прежде всего хочу поблагодарить главреда «Ахиллы» за поднятую тему: как и многие другие, она затрагивает одну из самых болевых точек современной духовной практики. Хорошо, что предлагается площадка для открытых размышлений и при этом не требуется «имен и явок». Иначе свободной дискуссии и быть бы не могло: при нашей нетерпимости к чужому мнению все свелось бы к банальной травле.
Тоже хочу поделиться своим мнением о причащении и тоже никому своего мнения не навязываю.
Я полагаю (верю), что причастие — это физический контакт с Богом, это результат выстраивания живых и очень личных отношений с Ним, а поэтому не может быть никаких правил, регламента и третьих лиц, которые за тебя решат, сколько и в каких количествах, то есть как регулярно вступать в этот личный, физический контакт.
С этой точки зрения непонятно, как в РПЦ сложилась система допуска к причастию и сама концепция «достоин-не достоин, готов-не готов». То есть священник, допускающий или не допускающий тебя к причастию, претендует на то, что видит твое сердце, все в нем понимает, поэтому и выносит вердикт: к приобщению готов. Но чтобы получить такой вердикт, ты должен удовлетворить ряду непреложных условий: говение, вычитка большого правила на чужом языке, воздержание от еды и пития после 12 ночи, присутствие накануне на вечернем богослужении. Все это должно подготовить сердце, по этим формальным признакам в основном и решается, насколько ты имеешь право на живой, физический контакт с Богом. Многим именно из-за невыполнения какого-то из перечисленных условий отказывают в причастии. Не из-за смертных грехов, нет. Не вычитал, недопостился, не достоялся, и — не дай Бог, хуже смертного греха — опоздал на общую исповедь и на литургию. Не достоин. (Много моих знакомых из-за этих «игр» перестали ходить в церковь.)
В контексте Евангелия мне вообще непонятно, как можно примешивать к призыву Христа (причащаться) какие-то еще условия, Он-то ведь без всяких условий сказал: приходите. Иуда тоже там был, и Он ему не отказал и морали не читал, хотя знал, что у Иуды на уме и сердце, однако по-царски предоставил выбор.
В нашей же церкви (РПЦ) за тебя все решено и расписано, как действовать по схеме. Откуда такая странная боязнь, что кто-то может приобщиться в осуждение? И что? Наступит конец света? Почему человек сам не может решить, подходить к чаше или нет? Почему такой панический, маниакальный контроль за людьми? Вспоминаю, как однажды в Неделе о страшном суде настоятель одной из московских церквей, вынеся чашу и причастив младенцев, принялся гневно с амвона стыдить тех взрослых, что смели претендовать на причастие на масленице: после безудержных и бесшабашных веселий, говорил он, невоздержания в пище и питии о каком причащении может идти речь?! Меня тогда занимал вопрос: откуда такая уверенность, что все поголовно из желающих причаститься предавались всю неделю порокам и излишествам? Думаю, большинство из тех несостоявшихся причастников работали, проживали в обычном ритме свои будни, искали подкрепления в церкви, какие там развлечения? Ну, съели по блинчику, что такого-то? Но настоятель, по всей видимости, исходил из того, что если на дворе масленица, то это автоматически означает непременный всеобщий разврат православных. Он так и говорил: вот будет вам пост — будете каяться и причащаться.
Знаю, что мне ответят на это: церковь, как заботливая мать, не может бросить чад своих неразумных на произвол их дурной воли и порочной натуры и должна руководить ими, за них решать, что полезно, а что нет. (Замечу на полях, что вроде у тех же святых отцов рассуждение почитается за высшую добродетель, а как ее развить, если традиция на корню душит любую самостоятельность и ответственность, и человек из существа разумного превращается в существо безмозглое, глубоко закапывая полученный талант — разум?)
Отдельная тема — контрольно-пропускной пункт под названием «исповедь»: не прошел — причащаться не дерзай. Если душа просит частых встреч со Христом, надо обязательно наскрести каких-то грехов, при этом, как уже неоднократно все справедливо замечали, набор один и тот же, сокрушение минимальное, таинство превратилось в профанацию, а значит, в кощунство, потому что суть его в преображении души, и уж если душа действительно преобразилась, то это в идеале процесс радикальный и необратимый: какие еще могут быть «согрешил осуждением, нерадением, гневом и проч.». Кончается все тем, что грехи надумываются, потому что многое из того, что исповедуется — обычные спонтанные реакции живых людей, обладающих нервной системой: она реагирует на раздражители, и это хорошо: значит, жив человек и чувства его при нем. (Не призываю грешить гневом и прочими страстями, попирающими любовь к ближнему, я против «отцеживания комаров», против преувеличенно-невротического самопсихоанализа, въедливого депрессивного самокопания, к которому неизбежно приводит частая исповедь.)
Неудивительно, что спустя какое-то время человек начинает задаваться вопросом: где же плоды? А плоды при такой практике могут быть не благодаря, а вопреки: если, несмотря ни на что, удастся выстроить свой собственный диалог с Богом, своими, а не взятыми напрокат чужими, трудно произносимыми словами.
Установление строгой и во многом манипулятивной системы причащения в РПЦ у меня ассоциируется с грубым вмешательством в приватную сферу, как если бы кто-то влез в чужую дружбу и сказал: нечего вам так часто встречаться, это не полезно, чаще, чем раз в две недели (месяц, на все 12 праздников, во все посты — нужное подчеркнуть) не сметь, вот общайтесь по вотсапу, пользуйтесь каноничным Т9, чтобы ошибок не делать и лишнего не писать, и ко встречам готовьтесь заранее, а уж если опоздали — все, никаких встреч, расходитесь по домам. Ну, не абсурд ли? Отчего же тогда главная дружба человека подвергается такой жесткой цензуре? Ведь она выхолащивает ее суть, лишает ее смысла, превращает в формальность, фиксируясь на ее внешних проявлениях.
Теперь о всех приготовлениях и о действии гормонов радости, принимаемых за действие благодати. Есть объективные причины особого эйфорического состояния после причастия: оно обусловлено неизбежным изнурением плоти, когда, при «правильной подготовке», недосып (как правило, ночь накануне проходит в периодических нервных поглядываниях на будильник — вдруг проспишь), недоедание, переживания, как пройдет исповедь и все ли успеешь вспомнить, допустят ли в конечном итоге к чаше или опять в чем-то найдется прокол, — словом, все эти приводящие почти в невротический кризис факторы находят потом разрешение, когда человек приобщается, наконец, Святых Тайн, и его «отпускает». Облегчение, удовлетворение от достигнутой такими усилиями цели можно легко принять за действие благодати. Отсюда возникает вопрос: а что, если свести на нет всю подготовку, не изнурять себя и не переживать, каковы будут ощущения после причастия? Вполне вероятно, что никаких особых ощущений и не будет, кроме того, частое причащение вырабатывает привычку, помогающую перебороть нервное напряжение. Видимо, это явление и вызывает беспокойство духовных руководителей, настаивающих на тщательной подготовке к причастию.
Однако полностью отрицать действие благодати невозможно, поскольку это вопрос веры и личных отношений с Богом. Никто не может сказать человеку: ты причащаешься, а что толку, что-то мало в тебе света (хотя это клише, уже ставшее расхожим)… Это очень интимное дело, которое нужно полностью доверить верующему; нужно перестать его контролировать и прекратить пользоваться методами авторитарной матери, боящейся отпустить чад дальше собственной юбки, и не из-за любви вовсе, а из-за подозрительности и убежденности в том, что ее чада беспомощны и безмозглы до отчаяния: но кто их такими воспитал?
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
