Ахилла

Начало тут.

***

Как я уже упомянул, не все братья и сестры Татьяны были убежденными христианами. Многие из них были просто «нормальными людьми», и как все нормальные люди они хотели жить нормально, то есть хорошо. Когда Татьяна узнала, что ее сестре Варваре пришло приглашение на интервью в Американское посольство, она только рукой махнула и заметила, что «этой» в Америку нипочем не попасть. Лицо Варвары всегда, как штукатуркой, было покрыто слоем косметики, она курила, и любила при случае выпить водки. Случаи же те случались нередко, потому что муж Варвары терпеть не мог пить в одиночку. Был он сварщиком, работал в автосервисе, и с деньгами у него проблем не было. Оба они были бы последними на земле людьми, которым бы та индианка в посольстве дала визы.

Татьяна оказалась неправа. То ли индианка была в отпуске, то ли сам Господь открыл Варваре и ее семье путь в Америку, но только, без малого спустя месяц, Варвара, ее муж и две дочки приехали к отцу. Как беженцы они получили и дешевую квартиру, и деньги, и даже специального куратора, который занимался их обустройством. В общем, все то, чего Бога боящаяся Татьяна была лишена. По ее положению могла она лишь работать.

Она и работала по шестьдесят часов в неделю, едва наскребая на скромную жизнь. Даже компьютер для сына ей все еще не удавалось купить. Платили ей сначала пять двадцать пять в час, потом три раза прибавляли, но все равно жила она в черном районе, в дешевенькой квартирке с видом на заброшенный пустырь. По ночам за ее дверью шла какая-то непонятная жизнь: ходили люди, стучались порой в окно. Раз Татьяна услышала шум ссоры, перешедшей в драку, потом грохнули два выстрела. Татьяна стала звонить в полицию, но сказать как следует ничего не смогла, да и сын мирно спал в соседней комнате — опасалась разбудить. Полиция все же появилась спустя минут десять. Помигала зелеными огнями для острастки и снова уехала в ночной туман.

Работая каждый день допоздна, Татьяна, конечно же, переживала за сына, который, оставаясь один, смотрел дома телевизор. Ей хотелось перебраться в место поспокойнее, но сначала нужно было купить машину, и она все копила на первый взнос. Та индианка из посольства здорово все же ей насолила.

***

— Тебе замуж надо, — сказал я ей как-то. — Все тогда легче будет. Счета на двоих с мужем поделишь.

— Что я теперь, из-за квартплаты замуж выходить должна?

— А почему нет? В моем вот учебнике по социологии, в колледже, так и написано, что брак — это финансовый союз.

— А любовь как же?

— Про это в учебнике нет.

— Тогда выброси его — дурацкий учебник. Как это люди могут без любви жить? Только драться будут, — сказала Татьяна сердито.

— Живут. Иногда даже и не расписанные. Кровать делят, счета делят. Куча таких.

— Во дурдом! Я без любви замуж нипочем не пойду!

Тут с улицы вошел Митч.

— Вот этот-то тебя любит, кого тебе еще, смотри, какой у него опять фингал под глазом. Эй, Митч! Ты вот на Татьяне женишься?

Митч забросил пустую сумку под прилавок, повернулся и запел во всю глотку известную кантри песенку про свадьбу.

— Дураки вы оба! — сказала в сердцах Татьяна и ушла.

— Что она сказала такое? — спросил Митч.

— Ругается. Без любви замуж, говорит, не пойду.

— Я ее всегда буду любить, — сказал Митч просто.

— Да хватит дурака валять.

— Почему? Я серьезно. Она хорошая будет жена, не то что американки, те только про деньги и думают.

Спорить я с ним не стал. Представил лишь его под венцом с Татьяной. Действительно — дурдом!

У сестры же ее Варвары дела в новой стране шли неплохо. Русскоговорящий куратор разъяснил ей, что несмотря даже на то, что у них будет работа, они все еще будут получать деньги от правительства. Варвара с ее дочерями скоро пришла проситься к нам. Менеджер, так довольный Татьяной, взял их всех. Митча пригласили «на ковер» и долго разъясняли ему, как вести себя с русскими девчонками. Ему было строго наказано не приближаться к новеньким и танцев своих подозрительных перед ними не представлять.

Когда его наконец отпустили, я сказал, что беспокоиться, вообще-то, не о чем, что таких Митчей в России полно на каждой трамвайной остановке, и что девчонки эти, небось, и не такое еще видали.

Новенькие произвели в ресторанчике тихое замешательство. Таких высоких стройных красавиц на каблучках и с глазами фотомоделей здесь отродясь не видели. Младшей дочери Варвары было шестнадцать, старшей — восемнадцать лет. Одеты были вообще хоть куда. Такие и в Wal-Mart обычно не идут работать, разве что в Dillard’s или в Folley’s, а тут кухня какая-то.

Сама Варвара была на год постарше Татьяны, но благодаря тому, что всегда за своей внешностью следила, выглядела много моложе. Была она, как говорится, кровь с молоком, волосы ее были уложены в пышную прическу и схвачены лаком. На упудренном ее лице накрашенные губы горели огнем, подведенные глаза сверкали веселым любопытством, и читалось в них: «Ну и козлы вы тут все!»

Варвара представилась всем как Барбра, а Татьяна тут же фыркнула и сказала, что прекрасное русское имя Варвара куда лучше, чем какая-то там Барбра. Барбра она произнесла с ударением на последнем слоге, и это было смешно. Варвара-Барбара посмотрела на сестру и тихо, с улыбкой на лице, послала ее по матушке. Все, кто стоял вокруг только и поняли, что сестры жить друг без друга не могут. Все жали Барбаре руку, улыбались, и говорили: «Welcome to America!»

Татьяна, видно, поотвыкла от такого обращения, она все цеплялась к сестре с этой Барброй, и я, чтобы их примирить, заметил, что греческое это имя произносится в разных странах по-разному. Зря я влез, потому что с тех пор они обе так и бегали ко мне жаловаться друг на дружку. В прошлом Татьяна считалась последней среди более удачливых сестер, и теперь Варваре трудно было принять ее авторитет.

Физически Варвара никогда не работала, и к концу дня она совсем вымоталась. Татьяна, напротив, была, как всегда быстра и свежа. Она сказала, что даже рада, что Америка теперь научит ее сестру работать по-настоящему, и Варвара, уже без улыбки, назвала ее бранным словом.

В России Варвара заведовала каким-то охотничьим домиком, в котором сначала отдыхали коммунисты, потом, все те же, капиталисты, больше с подругами, редко с женами. Варвара знала все секреты «охотников», и умела держать рот на замке. Будучи фактически хозяйкой дома у озера, она развлекала там и своих домашних. В Америке же с первых дней Варваре пришлось работать как простой, она и проклинала новую свою страну, говоря, что поехала сюда только лишь ради дочерей. А тем, правда, Америка очень нравилась.

— Ой, и белые, и черные, работают как папы карлы, — недоумевала Варвара, глядя вокруг.

— Welcome to America! — сказал я.

— А ты-то сам, что тут делаешь? — спросила она. — Только не говори, что тебе тут нравится.

— Вообще, глупее работы у меня еще не было, — признался я. — В России я журналистом был, а тут думать особо не надо, а деньги легкие, шутя соскребаешь, шутя тратишь. Вот и живешь, как на празднике, все тебе рады. Дрянь-работа, одним словом.

— Тебе хорошо, у тебя английский. С кем хочешь болтай, а мне вот — только с этой, — Варвара с ненавистью кивнула в сторону Татьяны, что так и работала без остановки.

Варвара недолго расстраивалась, скоро опытным своим взглядом она определила, кто в нашем ресторанчике с кем в каких отношениях, и почувствовала себя лучше. Она в открытую спросила Татьяну, как у нее с Митчем все получается, и Татьяна вовсе перестала с ней разговаривать. Словно желая что-то доказать, Татьяна уже не стеснялась общаться побольше со своим «хахалем», как назвала Митча Варвара. Теперь она часто позволяла Митчу массировать свои плечи, и не стеснялась взглядов сестры и племянниц.

Несмотря ни на что, Татьяна все же чувствовала себя лучше в компании родных. Было с кем перекинуться словом по-русски, было кого поучить, как и что делать, с кого потребовать, и это доставляло ей удовольствие.

Митч же больше не плясал эротических танцев и не орал песен. В те дни в голове его зародилась новая идея. В своих отчаянных поисках верного пути к богатству он набрел на компанию, предлагающую покупать партии кроссовок по очень низкой цене. Меня подобные гешефты совсем не прельщали. Купить дешево кроссовки в Америке не проблема, продать же их подороже совсем непросто. Мне так и не удалось убедить Митча вложить деньги поумнее, поступить в колледж, например. Я даже прочел ему лекцию об акциях и бондах. Все было напрасно. Семнадцать сотен долларов — весь накопившийся у него кэш, были переданы в руки жуликов, что дали ему взамен изготовленные в странах Азии кеды и кроссовки с ярлыками известных фирм. Весь этот товар занял чуть ли не половину жилого пространства, на котором обитал Митч, и впервые в жизни он начал беспокоиться за сохранность своей собственности.

Исследуя спрос, он объезжал большие и малые магазины, изучал цены, которые были не многим дороже тех, что окупили бы его затраты. На местном блошином рынке он вел переговоры о ренте будки. Он попросил меня принести ему мой учебник по маркетингу, я принес, но про ведение бизнеса на блошином рынке там ничего не нашлось, и Митч учебником не воспользовался. Словом, стал он задумчив, голова его болела от расчетов и русские девчонки были последней его заботой. «Мы будем, будем богатые!» — говорил Митч со страстью. Он был добрый малый, он не желал богатства только лишь для себя.

Татьяна все еще изъяснялась по-английски как Бог на душу положит, но ее способность общаться с американцами заставила Варвару прикусить язык. Без Татьяны та попросту не могла бы работать. Менеджер же, видя, как Татьяна ловко разъясняет, что делать сестре и племянницам, прибавил ей еще пятьдесят центов в час.

Девчонки-сестры не доставляли проблем, но Варвара никак не могла привыкнуть к монотонному нескончаемому труду. Она часто отпрашивалась перекурить, и менеджер, прося меня переводить, старался втолковать ей, что не может делать для нее исключений и что она должна соблюдать правила кампании. Варвара жаловалась, что стоять так долго на ногах она не может, пыталась даже строить менеджеру глазки, но на того ничего не действовало. Он мог лишь перевести ее на другой участок, где, что поделаешь, опять нужно было работать стоя. Она смотрела на него, как на идиота, и тихо матюкалась по-русски.

Во время ее перерывов Варвара сидела на пластиковой скамейке и дымила как пароход в океане. Под конец смены, боясь быть застигнутой отцом, который приезжал забрать их домой, она уходила курить за ресторан. Так и стояла у голой кирпичной стены, дымя сигаретой на глазах у всех, кто там проезжал. Я пытался ей втолковать, что в таких местах раскуривают только проститутки, и если что, ей кутузки не избежать, на что она отвечала: «Да пошли вы все!» И дымила еще пуще.

Спустя где-то месяц Варвара совсем затосковала. Ей до слез захотелось уехать обратно. Она все говорила о ее работе в охотничьем домике, где была полновластной хозяйкой, друзьях и, особенно, о сестрах, что остались за океаном. По ночам Варвара напивалась и названивала в Россию.

Скоро они получили счет на пятьсот долларов за международные разговоры. Муж ее только начал работать сварщиком, но положили ему всего лишь начальные восемь долларов в час, и платить было нечем. Пришлось обращаться к отцу. На беду, русские пятидесятники учуяли исходящие от Варвары запахи табака и спиртного, и отцу пришлось провести с дочерью серьезный разговор. Она горько плакала. В этой новой стране, где все дороги уже в шесть утра были полны машин, где никто не знал покоя, и где все зависело лишь от денег, ей ничего не нравилось. Особенно ей не нравились свои, русские, установившие за ней надзор.

Несмотря на свою непохожесть, сестры все же сближались. Работая бок о бок, Татьяна и Варвара поначалу не переставали спорить и ссориться по пустякам, но скоро им пришлось примириться ради сплочения сил.

Каждую ночь перед закрытием ресторана кто-либо из нас, шоферов, выносил на помойку целые ведра неиспользованного теста. Компания гарантировала покупателям свежесть продукта, и тесто полагалось замешивать каждый день. Такой порядок показался сестрам преступлением. Раз, поймав меня за локоть, они подозвали менеджера, и высказали все, что они думают о зажравшихся американцах, о голодных детях и стариках в России, об уважении к хлебу, что должно быть в крови у всякого живущего на земле. Я переводил, смущенный менеджер хлопал глазами, ссылаясь на порядок, пытался оправдываться, но все было напрасно. Русские женщины, видя его сомнения, распалялись еще больше, и, чтобы помочь своему начальнику выйти из-под этой неожиданной атаки, я шепнул ему: «Да пусть они его домой забирают, это тесто».

На том и порешили. Менеджер знал, что зарплаты сестрам не хватает, а такой неожиданный поворот даже помог ему как-то компенсировать их труд. Теста было много. Сестры относили его отцу, тот пек хлеб и раздавал буханки бесплатно в своей церкви. Случай этот подсказал менеджеру и другие способы помощи своим русским работницам. Так он предложил Татьяне помогать его жене по хозяйству — та была очень занята на работе. Татьяна согласилась, и с тех пор по выходным прибирала его дом, стригла траву косилкой и вылавливала сачком на длинной палке упавшие в бассейн листья. Сын ее плескался здесь же, в бассейне, и все были довольны.

Это, однако, вовсе не понравилось Варваре. Она с раздражением сказала, что сестра ее начальству готова хоть жопу лизать. Татьяна в ответ обозвала ее дурой и сказала, что когда станет помощником менеджера, она сестре спуску не даст, заставит ее работать по-настоящему. Варвара ответила, что тогда она лучше повесится, чем на работу выйдет. В общем, они опять поссорились.

Как-то раз менеджер увез Татьяну в центральный офис, чтобы она прошла там тест. На обратном пути они остановились в каком-то ресторане, где он заплатил за ее ланч. Узнав об этом, Варвара сощурила левый глаз и криво усмехнулась. «Ну теперь мне все ясно!» — сказала она и целый день похохатывала себе под нос. Татьяну это просто выводило из себя. Варвара же с тех пор была уверена, что сестра ее завела шуры-муры с начальником, и ничто не могло Варвару переубедить. Я, ничего не подозревая, перевел ей шуры-муры в hanky-panky, и словечки эти уже не сходили с Варвариного языка. Казалось, она наконец-то распробовала вкус английского. Вся эта история послужила как бы лекарством от ее ностальгии. Она даже работать лучше стала. Теперь Варвара была весела, следила искрящимся взглядом за сестрой и, раскатывая тесто, напевала себе под нос. Скоро менеджер дал прибавку и ей.

***

Митч же все старался распродать свой товар. Поразмыслив, он решил, что арендовать будку на блошином рынке все же дорого. Несколько других бизнесменов подсуетились там уже до него, и кроссовки те продавались во всех углах толкучки. Вместо того он решил попробовать старый добрый способ коммивояжерства и проехал по близлежащим городкам. Там он, обвешанный резиновыми тапками, ходил от двери к двери и кое-что продал. Выручка едва покрыла его потери в беззаботном бизнесе доставки пиццы. Он спросил меня, можно ли продавать кроссовки в России, я рассказал ему несколько историй провала подобных сделок, и он эту идею оставил. В конце концов его предприятие кончилось не так уж плохо: он нашел какого-то другого дурака-антрепренера и загнал ему всю партию. Из всей этой истории он вышел с несколькими парами новых башмаков, и остался вполне доволен. Теперь он снова пел и плясал, впечатлял русских девчонок новенькими кроссовками, и волочился за Татьяной.

Она его от себя не гнала, наверное, спасала репутацию менеджера. Теперь они уже без стеснения массировали друг другу плечи и разговаривали в перерывах. На свидания с Митчем Татьяна ходить все же отказывалась, и вообще держала дистанцию. Митч же был и тому рад. Все это казалось ему особенным ромэнсом. Он, как мальчишка, ловил Татьянин взгляд, был счастлив, когда она смеялась его шуткам, и распевал громким красивым голосом. Казалось, он наконец-то нашел в Татьяне то, что всегда искал в других женщинах.

— Ты должен учиться, получить диплом, стать человеком, — вразумляла она его. — Вот у меня сыну тринадцать лет, а он знаешь, как в математике соображает! У вас тут вообще не школа, а дурдом. Мы такие задачки в третьем классе решали, а он уже в восьмом. Да не цапай ты меня! Я ему Колледж Алгебру купила на гаражке, так он и там все перерешал.

— На кой мне колледж? — отбрехивался Митч. — Потом всю жизнь за него не расплатишься. Я знаю ребят — миллионерами стали безо всяких там дипломов. Ты хочешь, чтобы я всю жизнь бедным был?

— Не говори чепухи. Бедность она не в кармане, а в голове.

Так они и беседовали, и было видно, что семена мудрости, брошенные Татьяной, пытаются давать всходы. Вид у Митча теперь бывал иногда и задумчивый.

Варвара же зорко следила за всем, что происходит между ее сестрой, Митчем и менеджером. Загадочная улыбка на сходила с ее лица. Казалось, она знала куда больше, чем все вокруг.

— Она нипочем ему не даст! — сказала мне Варвара ни с того ни с сего, когда мы запихивали пустые коробки в Dumpster — так здесь называют контейнеры для отходов.

— Что не даст? Кому? — не понял я. Голова моя была занята совсем другим, и на Варварину волну я настраивался с трудом.

— Танька наша. Она верная. С двумя нипочем трахаться не станет.

Я только вздохнул глубоко и говорить на эту тему не стал. Слава Богу, Татьяна не слышала.

Как-то раз Митч привел в ресторанчик свою дочку. Это был третий вторник месяца — официально установленный судьей день, который Митч проводил со своим ребенком. Девочка была тоненькая, голубоглазая, со светлыми волосами, схваченными в хвостик. Обняв ногу Митча, она смущенно смотрела на всех наших, что, побросав работу, вышли поглазеть на ребенка. Митч гладил девочку по голове, улыбался. Видно было, что отцовство ему приятно. Глядя на его дочку, я вспомнил, что сказал судья. «Нет собственного дома, нечего и думать об опекунстве ребенка. Вот обоснуешься в этой жизни, тогда и решим». Ради дочки Митч и мечтал о достатке.

— Ну, покажем им? — спросил Митч дочку, и она взглянула ему в глаза, как бы не веря. — Давай, — подмигнул он ей. — Давай покажем.

Он поставил ее перед собой, протянул ей руки, и девчонка вдруг вскарабкалась ему на плечи, как обезьянка, и ступила на его подставленную руку. Секунда — и она уже была высоко в воздухе, балансируя на отцовской ладони. И вдруг вытянулась в «ласточку». Мы все только ахнули. Я видел, как машины на улице замедляли свой бег, некоторые даже остановились у обочины. Митч согнул руку в локте и подкинул девочку. Перевернувшись в воздухе, она приземлилась, поддерживаемая отцом.

Маленькая толпа зааплодировала, кто-то даже свистнул восторженно. Митч и его дочка сразу стали героями дня.

Среди общего восторга лишь Татьяна оставалась чуть ли не равнодушной. Варварины дочки позвали меня, чтобы я помог им поговорить с Митчем. Они наперебой трещали о его талантах, и хотели, чтобы я сказал ему, что прозябать в этом дурацком ресторане — преступление, что ему надо ехать в Нью-Йорк или даже лучше в Голливуд и показывать все это там на улицах, что наверняка найдется режиссер, что возьмет его сниматься в кино, как Алена Делона, или кто-то сделает для него шоу. Глаза их так и горели верой. Им в тот момент и самим казалось, что жизнь еще поменяется, что не всегда будут они выносить помойные ведра и укладывать колбасу на сыр. Я переводил, люди вокруг шутили и смеялись. Я поискал взглядом Татьяну, но ее здесь уже не было.

— Ты что ушла-то? — спросил я ее где-то через час. — Человек, можно сказать для тебя одной весь этот цирк и устроил.

Она не ответила сразу. Работы в то время было мало. Ланч прошел, вечер еще не начался. Менеджер сидел в своем закутке, с бумагами, даже радиоприемники молчали. Лишь гудели натужно вентиляторы в печах. Татьяна собралась с мыслями и наконец сказала:

— Ты можешь с Митчем поговорить?

— О чем?

— Скажи ему, ерунда все это. Ничего у нас не получится. Молодой он слишком.

— Ты ему это сама сто раз говорила.

— Он не care [ему по барабану]. Может тебя послушает? Надоело мне все это! Ну что он сердце рвет? — Татьяна вытерла слезу.

— Вот елки… Дак, может, ничего, что молодой. Я право, что и сказать-то не знаю.

— Я другого люблю, — Татьяна опять вытерла слезы и высморкалась в платок.

— Кого? — я было подумал о менеджере и мысленно обругал Варвару.

— Ты его не знаешь. Я его в поезде встретила, когда в Москву ехала. Он дьякон из Уфы. Мы с ним всю ночь проговорили и теперь я его забыть не могу.

— Вот и выходи за него! Совет да любовь.

— Что ты, — она посмотрела на меня с испугом и даже платком своим махнула. — Он меня, небось, и не помнит. И потом, он где-то в Канаде теперь живет.

— Еще проще. Давай мне фамилию, я тебе враз через Канадскую иммигрэйшн его сыщу.

— Очень, я смотрю, у тебя все просто. Не надо. Я за мужчинами не гоняюсь. Надо будет — сам найдет. Поговоришь с Митчем?

— Без толку. Сама говори. Если решила, скажи ему просто и ясно. Что вам обоим время терять?

Скоро моя смена кончилась. Я ушел домой.

***

На следующий день я и встретил ту женщину, которая спросила о Митче. День был серый. С утра лежал на земле туман, потом немного прояснилось, но небо так и осталось облачным. Сильный ветер дул порывами, разнося по улицам опадающую листву и всякий сор. Дождя поначалу не было, но к полудню закапало, а потом и вовсе полило с перерывами. Был уже ноябрь, мы все ждали снега, но снег в ту ночь так и не пошел.

Я больше не слушал свою книжку на кассетах. Все думал о той женщине, что просила передать привет Митчу. Что бы Татьяна сказала, узнай она, что он и к той похаживал, пока за ней увивался?

Как обычно, я развозил заказы по всему нашему району. Стучался в двери богатых особняков, отгороженных от мира заборами и будками с охраной, стучался в двери домов людей со средним достатком, стучался и в такие чумазые двери, где мне приходилось выискивать место почище, чтобы постучать. Эти, последние покупатели, частенько заказывали пиццу изрядно надравшись, и получить от них тип в пять баксов было не удивительно. Обычные люди давали свои дежурные два доллара. Заказчики в богатых домах тоже, бывало, не скупились, но делали это по-другому: заглядывали в лицо, как бы стараясь понять, кому дают, на что их деньги будут потрачены? Эти цену деньгам знали. Было во всем этом районе несколько домов, где давали на чай и по червонцу. По таким адресам я спешил без промедлений, оставляя все другие заказы на потом.

Митч тоже работал немало. Он отчаянно старался накопить пять тысяч, чтобы сделать первый взнос за свой дом. Я в то время все еще работал и на брокера, продавая недвижимость, и мы с Митчем готовы были начать поиски подходящего для него жилья. Где-то в Атланте у него жила мать, она обещала помочь с деньгами. Когда он успевал еще и женщинам головы крутить?

Потихоньку подошел поздний вечер. Заказов поубавилось. Большинство шоферов отправилось домой. Поварята занялись уборкой.

Татьяна сняла свой заляпанный томатным соусом фартук, поправила гребень в волосах и пошла к Митчу. Видно, решилась на разговор. Вместе они вышли на холодный ветер.

Спустя минуту Митч появился бледный. Губы его дрожали, в глазах горели злобные огоньки. Это была его очередь ехать. Он, не глядя ни на кого, засунул коробки в сумку, подхватил накладные и быстро вышел. Спустя секунды, я услышал визг шин его джипа, а потом что-то громко бухнуло. Мы все поспешили на улицу и увидели там аварию. Джип Митча столкнулся с другой машиной. Голова Митча торчала из лобового стекла. Все это походило бы на одну из его штучек, но с его виска вовсю текла темная кровь, и все гудел гудок, на который он нажимал своим телом.

***

Митч пробыл без сознания три дня. Татьяна все это время была сама не своя. Работая, она постоянно что-то шептала — молилась. Может, ее молитвами и был спасен этот непутевый парень. Мы все старались убедить ее, что в той аварии она была не виновата, что Митчу надо было лучше смотреть, хотя бы пристегнуться, прежде чем поворачивать налево. Она не слушала, только отмахивалась и отвечала: «Сама разберусь».

Татьяна все рвалась навестить Митча, но к нему не пускали. Когда же наконец разрешили, мы с ней сразу поехали в госпиталь. Там нам сказали, что пациента у них уже нет — приехала его мама из Атланты и увезла Митча к себе. Никаких инструкций для других визитеров они не оставили. Без их разрешения черная медсестра ни адреса, ни телефона дать не могла. Татьяна порывалась скандалить, я ее с трудом удерживал. Ей предложили послать ему открытку или цветы через специальную службу, но она крикливо ответила, что, мол, если бы у вас близкий человек попал в беду, достаточно ли было лишь послать ему цветы через каких-то там жуликов?

В конце концов мне удалось ее увести.

Из ресторанчика Татьяна ушла. Менеджер целый час уговаривал ее остаться, но она уже все для себя решила. Вслед за ней ушла и Варвара. Видел я их с тех пор всего пару раз. Работают они где-то на фабрике, вместе со сверхурочными получают чуть ли не в два раза больше, чем платили им у нас. Целыми днями они опускают выхлопные трубы в чаны с кислотой.

Варварины дочки еще какое-то время работали в ресторанчике. Среди нас, шоферов, были два музыканта, писатель, режиссер любительского театра, что страстно мечтал стать известным, художник, и даже один философ — последователь Шопенгауэра. Девчонкам нравилась такая компания.

Татьяна вскоре переехала в куда лучший район, купила сыну компьютер, а себе купила у отца тот самый Geo Metro. Недавно о Татьяне говорили по местному радио. Ее компания с гордостью сообщала о лучшем работнике месяца — русской, что вкалывает больше всех и не слезает с доски почета. Татьяна, видно, вышла на свой светлый путь. Варвара же, я слышал, собралась увольняться, наверное, не выдержала соревнования с сестрой. Вместе с дочками и мужем она подумывает перебраться в Калифорнию, где жизнь повеселей, а главное — побольше русских, и надоедалам-пятидесятникам за всеми не уследить.

***

Время шло, я постепенно забывал об этой истории. С тех пор я наездил по тем же окрестностям на своей Хонде еще двадцать тысяч миль и прослушал еще книг пятьдесят на кассетах. Прошло Рождество — самое прибыльное в деле доставки пиццы время, наступила зима. Заработки были хорошие, и я старался работать побольше.

После Нового года я доставлял заказ в одну из компаний по продаже машин. Только войдя в двери я посмотрел на фамилию заказчика. В удивлении я поднял глаза и увидел Митча, стоящего передо мной. Митч улыбался. Вместо короткого ежика у него теперь был стильная прическа, прикрывающая шрам на виске. Белая рубашка и галстук придавали ему солидности. Тем не менее Митч все еще смотрелся как московский «браток». Я был очень рад видеть его ухмыляющуюся рожу.

Он рассказал мне о своем отчиме, что в Атланте преуспел на продаже Фордов. Отчим обучил Митча и отправил его обратно делать то же самое. Митч показал мне свой шикарный красный Мустанг. На зеркале машины болтался пропуск на студенческую парковку местного университета.

— Ты что, учиться пошел? — не поверил я.

— Да. Маркетинг изучаю. Компания частично платит. Остальное я сам. Мать, оказывается, купила мне когда-то хорошую страховку. Они и выплатили после аварии. На госпиталь хватило, и еще осталось.

— Вот ты и богатый! — сказал я.

— Только не деньгами, — ответил он.

— А чем же?

— Я женился.

— На той даме, с Джаспер Стрит?

— Да нет. Ты не поверишь. На русской.

— Ну и ну! Она тоже — бальзаковского возраста?

— Да нет, ей всего лишь двадцать два. Она разведенная, у нее тоже дочка.

— Где ты ее нашел?

— В Москве. Я с ней по интернету познакомился. А потом к ней поехал. В Москву, — он повторил, видя мое удивление. — Я только два дня, как оттуда. Новый год ездил встречать.

— Ну ты и даешь! Что ты на русских зациклился, тебе американок мало?

— Мне русские больше нравятся.

— И Татьяной, небось, зовут?

— Нет. Светланой. Ты все еще дома продаешь?

— Ну да. Бывает.

Когда я уже садился в машину, Митч что-то сказал. Я не расслышал, и он повторил по-русски:

— Не в диенгах счастье.

— Это твоя Светлана так говорит? — спросил я.

— Yes, and I like it, — ответил он.

***

В машине у меня было еще три заказа, и я поехал их развозить. День умирал. На улицах и возле домов зажглись разноцветные огоньки — праздничное убранство Рождества. Размышляя над русской поговоркой, так смешно произнесенной Митчем, я и не заметил, как пошел снег. Снег падал большими хлопьями и таял на асфальте, но было ясно, что к утру он ляжет, и завтра у меня будет трудный день. Назавтра я был выходной, но это ничего не значило, меня конечно же попросят работать. Хорошо еще, что цепи есть. Я вспомнил, что сегодня — второе января, и пушкинские строки о том, что снег выпал только в январе, на третье в ночь, пришли мне на ум.

«Ну и дела!» — пробормотал я и остановился у освещенного разноцветными огнями дома, куда я вез заказ.

— Pizza man! Pizza man! — встретили меня радостным криком дети. Их папаша забрал у меня коробки и дал на чай четыре пятьдесят.

— Спасибо, что приехали в такой вечер, — сказал он с улыбкой, прощаясь.

«Спасибо, Господи!» — подумал я про себя.

Сказав goodbye детям, что махали мне ручками из дверей, я пошел к своей машине. Снежный вечер обещал неплохой заработок.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: