Охота выть
12 апреля 2020 Дитрих Липатс
Из рассказов о русских в Америке.
Самуила здесь зовут Сэмом. В СССР коллеги по работе и друзья звали Сашей. Всю жизнь он проработал инженером на знаменитом сталелитейном заводе. У него целая папка почетных грамот, свидетельств об изобретениях, каких-то там сертификатов, пухлая такая, с завязочками, с надписью «Дело» на сером картоне. Еще шкатулка орденов и медалей. Все гражданских, не военных, потому что у Самуила была бронь, он в годы войны и не уходил со своего завода, все что-то изобретал и вводил в действие. Даже Сталинской премией был отмечен.
Ни в какую Америку Саша уезжать и не мечтал. Главным для него была работа, а работы в СССР всегда хватало. Он так был ею занят, что и не углядел, как этот СССР развалился. Завод закрыли. Вернее, он сам как-то утих. Сначала зарплату стали задерживать, потом сотрудники разбежались, а там и лабораторию, где он столько лет начальствовал, закрыли.
Без работы Самуил не мог. Хотелось выть. Жена сказала: «Скоро этот Жириновский доорется, нас, и правда, громить начнут. Уезжать надо».
Самуил только рукой махнул. Куда уезжать?
У жены его Доры было сухонькое личико и старые большие очки на тоненьком носу. Дора была не только говорливой и бестолковой. Когда надо в ней просыпался великий организатор. Она побежала по знакомым, раздобыла где-то адреса заокеанских сталелитейных предприятий и заплатила деньги, чтобы Самуилу составили хорошее резюме. Над ней смеялись. Говорили: «Молодые вот пробиваются, талантливые, и никому не нужны, не трать деньги, поезжайте просто в Израиль, уж все ваши туда перебрались, там хоть тепло». Но Дора свое дело делала, через тех же израильских родственников разослала по всему миру резюме своего мужа и стала ждать. А в Израиль Самуил ехать не хотел.
Прошло с полгода, и неожиданно пришло письмо. Просто оказалось в почтовом ящике. Компания, выпускающая оборудование для автомобилей, куда резюме и не посылалось, предлагала Самуилу явиться на интервью. Не в Америку, а в Москву, где ее представитель переговорит с ним в Хаммеровском центре на Красной Пресне. Самуил даже и не поверил сначала, но на конверте стоял американский штемпель. Все удивлялся, как это письмо вообще до их не запирающегося почтового ящика дошло.
В назначенный день Самуил с Дорой поехали на Пресню, он подал при входе письмо и паспорт, и ему вежливо предложили пройти с провожатым в какой-то конференц-зал, где сидел знакомый ему чем-то бизнесмен. Ну да, знакомый. Еще в начале семидесятых их завод посетила делегация из Америки, и Самуил показывал им свою лабораторию, рассказывал про то, про что Первый Отдел разрешил. Среди прочих был и этот Джон, что ли? Он точно не помнил, как зовут, но понял только, что специалист хороший, не просто так. Технического английского Самуилу хватало, они тогда разговорились, этот Джон, точно, Джон, у него задержался, они только в обед к другим присоединились. Тот еще долго руку на прощание жал, обещал написать, но писем от него Самуил и не ждал. Удивился бы, если б хоть одно пришло.
Теперь этот Джон, поседевший, с животиком, встал ему навстречу и радостно его обнял. Оказалось, на резюме Самуила наткнулся он совсем случайно, увидел знакомую фамилию и вспомнил.
Так Самуил, на зависть всем молодым и талантливым, попал в Америку. Теперь он работал на заводе по производству каких-то особенных трансмиссий, где Джон был одним из директоров. У Самуила был свободный режим посещения. Его держали за инженерные разработки, которыми в старые времена никто не интересовался. Джон признался ему как-то, что взял его на работу, потому что Самуил принадлежит не к компьютерному, а чисто механическому, так и сказал — mechanical, — поколению инженеров, что с подобной mentality он может выдавать совершенно оригинальные упрощенные идеи, позволяющие экономить на электронике.
«Я работаю техническим динозавром», — пошучивал Самуил, но идеи выдавал. И платили ему за то неплохо. По настоянию Доры они съездили в Израиль, навестить родственников, но там ему не понравилось. Дора откровенно хвастала, родственники жили бедновато, без стеснения им завидовали, а он этого не любил.
Я познакомился с этой пожилой четой, когда им вздумалось, наконец-то, купить себе дом. Меня им порекомендовали как своего, русскоязычного риелтора, и мы принялись за поиски. Самуил был занят по работе, и я показывал дома Доре. Дора была небольшая, с пучком волос, увязанных на затылке, худенькая и энергичная не дама, а тетя из московской очереди. Она даже с сумкой хозяйственной не расставалась. Ей всегда было что сказать, и говорила она без умолку. Хоть и не повторялась никогда, но надоесть умела.
Ее переживания были типа следующих. «Прихожу, знаете, в Вол-Март, смотрю, курей жареных у касс на тележке нет. Я туда, к прилавку, за которым их там пекут. Смотрю, жарятся, вертятся в печке, спрашиваю, когда готовы-то будут? Мне говорит девушка, простая такая, — через шесть минут. Стою, правда, печка у ей запищала, она коробочки эти свои по столу расставила, температуру в курях градусником попротыкала, и ловко так из печки давай курей тех вынимать да в коробки те плюхать. Уложила все и говорит мне, каких, мол, вам, с лимонным перцем или каких-то там еще? Я говорю, с лимонным. Так она всех тех курей на столе оставила и давай мне одну, особенно жирненькую, паковать. Крышечкой закрыла, такую особенную бумажку на нее надела и мне подает. Берите, мол, с пыла с жару. Представляете?»
«Что же такого? — пожимал я плечами. — Сервис».
«Как это сервис? — восклицала Дора. — У нас, если б она так работала, враз бы сказали, сумасшедшая!»
«Не понял», — удивился я.
«Да как же! У нас такая бы сказала: вот когда все запакую, в тележку положу да в зал отвезу, а перед тем еще и перекурю, там и давись за ними. А не достанется, твое дело».
«Ну, тут всем достанется. Если так ответит, покупатель в другой магазин пойдет, а ее уволят».
«Дак и я про то. Но не так это как-то».
«Что не так?»
«Да то, что всего всем хватит. Не бывает так. Даже порой страшно становится. Выть охота. Ну скажите вы мне, откуда в Америке все есть?»
«Так работают все, только и ищут, кому чего надо, кому что продать. Тут вся жизнь на этом построена. Рынок».
«Какой же это рынок? Вот у нас были рынки! Цены — не подойдешь. Всякой шелупони там и делать нечего было. А тут что? Курьи ноги считай вообще за копейки, а мы в Москве за ними, за этими бушьими ногами, давились. Это что?»
«Так вы что, по советской жизни скучаете?» — я прямо посмотрел на нее.
«Да нет, что по ней скучать, а все же не так как-то. Там все же различалось, а тут…»
Так мы по дороге разговаривали. Подъезжали к очередному дому, я доставал из специального ящичка у двери ключ, открывал, проходил с Дорой по комнатам чужого жилья, а потом оставлял ее одну, делая вид, что мне надо позвонить. Давал ей осмотреться. Так у нас, риелторов, было принято. Она сначала помалкивала, но потом ее голос потихоньку заполнял пространство и, забыв о том, что и я где-то рядом, она разводила свои сетования. Обсуждала сама с собой, что видит. И все у нее сводилось к одному: выть хочется. Не от того, что люди хорошо и удобно живут, не от того, что у детей их полно игрушек и одежек, не от того, что в гаражах машины и мотоциклы, а у дома лодки моторные, а от всего как-то вместе. Ну нельзя так, не следует, и все.
Много мы посмотрели домов, и никак я не мог понять, а что ей надо-то. Вроде все, как просила: и комнаты, и ванные, и кухни, а вот не то, и все тут. Обычная, впрочем, история. Покупка дома — дело эмоциональное. Иные риелторы, выяснив доход покупателя, норовят всучить ему товар подороже, проценты побольше схватить, я такими фокусами не грешил. Но наконец я решил показать ей еще один дом, подороже. Был он помрачней, стоял на самом краю застройки, у кромки леса. Был приземист. Без выпендрежей. Низковат с виду, потому что стоял в низинке, но просторен.
В гостиной полумрак — окна, защищенные от солнца козырьками, выходили в зелень кустов. Совсем уж полутемный коридорчик вел куда-то вглубь. Угадывались в нем двери комнат. Было чисто и добротно вокруг. Пол устилал настоящий паркет, молдинги по стенам и карнизы у потолков говорили, что строитель и заказчик все обдумали и не поскупились ни на деньги, ни на труд. И все же, наверное от вечного полумрака, пахло это место московской коммуналкой. Так и казалось: вот откроется дверь и выйдет жиличка в тапках и потертом халате со сковородкой в руках.
«Вот это мне нравится!» — уже тарахтела Дора. Вот это и есть, что надо.
Мы обошли все комнаты. Две спальни и кабинет были выдержаны в строгости, редкой для дома на Среднем Западе. Кухня была просторна. Все здесь было сделано как бы для женщины ростом повыше, и потому Дора подпрыгивала, чтобы заглянуть на полки в шкафах и подтягивалась, чтобы достать до ручек дверец, но это ее не смущало. Ворчание ее сменилось щебетанием, и я понял, что поиски наши окончены.
В следующий раз мы приехали туда с Самуилом. Он, как и Дора, сразу оценил необычность и пришел в приподнято-деловое настроение, когда увидел дворик с бассейном и клумбами. Он долго все мерил дворик шагами, а потом вдруг спросил, оставят ли хозяева качели и детский домик, что устроились в тенистом углу сада. Я сказал, что надо бы вписать в контракт, потому что…
«Обязательно запишите! — прервал меня Самуил и добавил: — И велосипеды тоже».
В гараже, у стенки стояли три велосипеда: два взрослых и один детский. Были они не новы, но я не возражал. Лишь в блокноте у себя пометил.
Мы долго еще ходили по комнатам. Дора все заглядывала в кладовки, выдвигала ящики встроенных комодиков. Что-то про себя соображала, бурча потихоньку. Я оставил ее одну и вышел во двор, где нашел Самуила, устроившегося удобно в полотняном кресле. Он смотрел на облака над забором. Я присел рядом, и он вдруг вздохнул в полную грудь и сказал мечтательно: «Хорошо здесь! Даже выть хочется, как тут хорошо! Покупаю. Пишите контракт».
К моему удивлению, торговаться он не стал. Так и принял все двести семьдесят тысяч, запрошенные продавцом. Я знал, что у него есть солидненькая сумма, от продажи московской квартиры, но все равно, поторговаться было тут принято. Тем не менее через месяц мы удачно закрыли все дело, и дом, вместе с детской площадкой и велосипедами, перешел в собственность Самуила и Доры. Мортгидж [ипотечный кредит] был на пятнадцать лет, Самуил шутил, что теперь есть, для чего жить, с долгами, мол, помирать не буду. Я удивлялся всему тому, но вежливо помалкивал. Я свое дело сделал, комиссионные получил.
Новоселья они не устраивали. Как-то пригласили меня на чай, посмотреть, как устроились. К моему удивлению, им удалось обставиться какой-то советской мебелью. Где только взяли эти скромные креслица и столики. Все здесь было как в их бывшей московской квартире. Дора несколько раз про то сказала, чтобы я расслышал. Только кабинет Самуила выбивался из стиля. Посреди него стоял большущий кульман с наколотым на доску ватманом, вокруг несколько сильных светильников, разгоняющих мрак. Самуил работал здесь, а на свой завод появлялся только с докладами. Всем пожилые люди были довольны, глаза их светились.
Прошло лет десять. Я про них как-то позабыл. Но тут один из моих знакомых напомнил мне о стариках, он был Самуилу приятелем. Часто заходил к нему поиграть в шахматы и повспоминать прежнюю советскую жизнь, в которой оба жили неплохо.
«Хорошо у них все, — отвечал мой приятель. — Самуил даже помолодел, когда у них дочка завелась».
«Какая дочка?» — спросил я, смутно представляя себе этакую сорокапятилетнюю даму.
«Да ты что, не знаешь ничего? Они же девочку адаптировали. Из Китая. Совсем маленькую. Уже давно, как же ты не знаешь?»
«Чего? — не поверил я своим ушам. — Иди ты!..»
«Ну да. Ей теперь уже десять лет. В частную школу ходит. Они в ней души не чают, такая умница! Ты в шахматы с нею сядь».
«Так вот почему он все про детскую площадку заботился, когда дом покупал», — пробормотал я. И вспомнился мне Самуил, сидящий в шезлонге, и его «выть хочется, как тут хорошо».
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
