Ахилла

Дмитрий Иванович Ростиславов (1809–1877) — профессор Санкт-Петербургской духовной академии, писатель. Окончил Рязанскую семинарию и Петербургскую духовную академию. Был профессором физико-математических наук при академии. Позже уволился из духовного звания в светское.

Его труды «Об устройстве духовных училищ в России» (1863) и «О православном белом и черном духовенстве в России» (1866) были сначала опубликованы в Лейпциге, но через десяток лет, с ослаблением цензуры, и в России.

Продолжаем публикации отрывков из книги Ростиславова о белом и черном духовенстве. Из главы «О том, что это сочинение издается за границею и что за такой поступок не следует обвинять автора».

…Здесь могут возразить: на духовенство нельзя смотреть, как на прочие сословия в государстве, члены его, особенно священники, архиереи и монахи — люди не от мира сего. Им нельзя сделаться посредством указа, или приказа. Они не определяются на должность, а посвящаются, рукополагаются, или хиротонизируются в церкви пред престолом Царя царствующих, притом теми только лицами, которые получили на это власть по преемству от Апостолов и самого Иисуса Христа — рукоположение в священники не есть какой-либо обряд, простая церемония, а одно из семи христианских таинств, при совершении его низводится на рукополагаемого таинственная благодать Божия, ниспосылаются дары Св. Духа, дается власть вязать и разрешить. Не без причины же священники считаются служителями алтаря Господня, a архиереи — преемниками Апостолов, а иногда даже представителями Иисуса Христа, монашество — ангельским чином, а духовенство — священным званием. Недаром священники зовутся пастырями, архиереи — архипастырями, а весь прочий народ — овцами, или пасомыми. Таким образом, духовенство есть, так сказать, догматический предмет и должно быть недоступно суждению и осуждению мирян, оно само решает свои дела и санктирует их благословением и согласием архиерея.

Возражение это весьма сильно для боязливого католика, там духовенство, особенно епископы, ставят себя выше суда человеческого, хотя не избегают его. Но г. Погодин в своем объяснении (..) говорит: как чиновники не составляют юстиции, так и духовные лица, какие бы они ни были, вне их священнодействия, не составляют Церкви. Кто осуждает тех или других чиновников, тот еще не показывает тем неуважения к юстиции; кто показывает злоупотребления духовных лиц или учреждений, каких бы то ни было, тот может благоговеть пред Церковью и ее уставами.

И действительно в духовенстве различаем две стороны: духовную и мирскую, или лучше — догматическую и житейскую. Если бы я нападал на таинства, богослужение и разные обряды, оспаривал право священников и архиереев низводить благодать св. Духа, прощать и вязать грехи, вводить в таинственное единение со Христом чрез приобщение Его тела и пр. и пр., ну, тогда бы я зашел в область догматики. И если бы осмелился глумиться над этими и им подобными предметами — то был бы неправославным человеком, еретиком и, по нашим законам, преступником. Но я обошел эти предметы, говорю только о бедственном положении белого духовенства, о причинах этого и о средствах улучшить его во всех отношениях.

Бедственное же положение духовенства — не предмет догматики, желание объяснить и облегчить его не есть посягательство на власть Церкви, описание недостатков и злоупотреблений, господствующих в белом духовенстве, в монашестве, даже между епархиальными начальниками не есть восстание против апостольских правил, постановлений вселенских соборов, скромное желание, хоть и высказанное в печати, изменить плачевные отношения между высшим и низшим духовенством, ограничить произвол и даже деспотизм епархиальных властей, предоставить белому духовенству самостоятельность не в изменении догматов, а в житейских делах — вовсе не есть ни ересь, ни отщепенство. Прочитайте чин православия, чин исповеди, православные катехизисы и догматики — нигде не увидите, чтобы эти предметы назывались ересью, расколом, грехом.

Но защитивши себя от обвинения в неправославии, в неуважении к предметам догматического содержания, я должен позаботиться доказать, что своей книгой не развращаю православного русского народа, не подрываю в нем уважения к власти и пр. Тут обвинители могут сказать: «нравственность весьма тесно соединена с религией и без нее даже не мыслима. Но религиозность не только народных масс, а и образованных классов преимущественно поддерживается уважением и доверием пасомых к своим пастырям, в делах веры доверие и даже безусловное повиновение необходимы. … Словесное стадо безопасно только в том случае, когда оно внемлет гласу своих пастырей и архипастырей, иначе и оно сделается добычей того существа, которое называется врагом человека искони, ищущим кого-либо поглотити. Но ознакомление со злоупотреблениями, господствующими в белом духовенстве и особенно в монашестве и между архиереями, пробуждает сомнение в их благочестивой жизни и недоверие к их словам. А усомнившись в достоинстве лиц, принадлежащих к священному званию и ангельскому чину, перестанешь уже верить и в учение, ими проповедуемое, с этим по необходимости уже соединен упадок нравственности и религии.

Далее, согласие между пастырями и архипастырями, любовь, преданность и повиновение с одной, сознание важности своего сана с другой стороны — необходимы для того, чтобы пасти и спасти стадо, потому что пока те и другие будут заняты взаимной враждой, одни откажут в повиновении, другие не будут иметь смелости приказывать — стадо останется без надзору, овцы разыдутся и волк расхитит и распудит их. Теперь пастыри, может быть, и догадываются, что архипастыри могли бы с ними поступать несколько поблагороднее, а может быть, и не догадываются, но во всяком случае молчат и смиренно преклоняются, мир иерархии остается ненарушенным. Но подробное описание бедствий и страданий белого духовенства, убедительные доказательства того, что в этом много виновны епархиальные власти, естественно поселят вражду между пастырями и архипастырями, одни потребуют себе самостоятельности, другие или станут употреблять более крутые меры, чтобы поддержать старый порядок, или потеряют влияние на подчиненных; очевидно, что в царстве появится разделение, а всякое царство, разделившееся на ся, не станет.

Наконец власть пастырей и особенно архипастырей есть власть духовная, власть самая важная и высокая, от которой зависит благосостояние в этой и спасение в будущей жизни. Не должно ли последовать презрение ко всякой власти вообще, как скоро подорвется уважение к власти духовной и церковной? А это, разумеется, непременно будет, как скоро сделаются известными недостатки и злоупотребления, господствующие в духовенстве и его властях. Итак, скажут обвинители, неправда ли, что авторы подобных книг, как эта, подрывают в народе нравственность, религию и уважение к власти, что их даже можно считать развратителями людей, возмутителями против существующего законного порядка?»

• Иеремиада, или Печальные рассказы о том, что приходится выносить духовному лицу
• Вы браните светскую цензуру? Эх, познакомьтесь с духовною
• Духовные власти не скоро забывают тех, кто, по их мнению, виноват пред ними

Если выслушать подобные обвинения, особенно когда они высказываются с действительным или мнимым воодушевлением, то иногда задумаешься о том, уж в самом деле хорошее ли дело — обличать духовенство в его недостатках и злоупотреблениях? Не лучше ли, придерживаясь лейбницевой теодицеи, доказывать, что все прекрасно и что кажущееся зло есть добро и кажется злом только нам — близоруким людям? Нет, на это не только нельзя, но и не должно соглашаться.

Прежде всего нужно спросить: злоупотребления и недостатки, описанные в этой книге, действительно ли существуют или выдуманы мною? Не называю ли я белого духовенства черным? Не делаю ли из мухи слона, по русской пословице? Не клевещу ли? Нет, господа. Я уже дал и сдержу честное слово говорить правду. Разумеется, злоупотребления и недостатки, мною описываемые, существуют не в каждой епархии, но нет ни одной из них, который где-либо не существовал; ни клеветы, ни лжи, ни даже преувеличения нет. И если на мою книгу смотреть, как на летопись, описывающую нынешнее состояние духовенства, то, пожалуй, можно упрекнуть ее в том, что она не говорит о многих деяниях церковных, особенно монашествующих властей — о деяниях, описание которых могло бы произвести не только негодование, но омерзение и ужас… Говорить чистую правду, ничего не выдумывая, мне нужно было для личной безопасности: ею только могу я прикрыться, если когда-либо станут истязать меня о словеси моем, и за правду мне может многое достаться: к чему же ложью и клеветой подавать повод к законному преследованию?

Второй вопрос есть следующий: описываемые в книге недостатки и злоупотребления, существующие в духовенстве, известны ли мирянам? Подобный вопрос могут предлагать только те, кто не знает ни людей вообще, ни образа жизни духовенства. Несмотря на свое изолированное, кастовое положение, духовенство во всех отношениях известно мирянам. В домах его всегда есть кухарки, работницы, няньки, или работники, которые все видят в доме, и об этом всем рассказывают вне дома. Да и сами духовные лица не любят секретничать, они не очень ладно и мирно живут между собою, а о врагах и соперниках не любят молчать: тут по русской пословице, что ни есть в печи, все на стол мечи. Затем опять духовные лица не очень любят церемониться … перед мирянами, самая большая часть описываемых недостатков и злоупотреблений в очию всех, так сказать, совершаются. О белом, особенно сельском духовенстве миряне даже, может быть, знают больше, нежели сами духовные лица, особенно духовные власти.

И вы, святые отцы, блаженные иноки, не обольщайтесь мечтою, чтоб о вас не знали миряне. Конечно, монастыри ночью бывают заперты на замок, и ключ от ворот относится о. настоятелю или его наместнику, но зато днем, с самого раннего утра и до позднего вечера во всякий монастырь без всякого препятствия входят миряне и непосредственно, даже в кельях наблюдают за житьем-бытьем отшельников, даже, зачем таить грех, умеют проникать туда и ночью…

Кроме того, сами отшельники не держат себя под спудом в стенах монастырских, не налагают на себя… обета молчания. Они любят посещать мир и мирян, чтобы доставить другим или получить от них утешение, любят беседовать с мирянами не только о суете мирской и треволнениях житейских, но и о своих искушениях, о неприятностях монастырской жизни, о братии, о настоятеле и пр., любят в своих беседах оживлять себя тем, чем русский народ оживляет и ободряет себя и в радости, и в горе — и тогда, по русской пословице, слушай только лес, что дубрава шумит, тут мирянину иногда даже и наскучит слушать.

Притом в монастырях есть привратники, повара, сторожа — миряне, которым все монастырское известно и которые ничего не скрывают; есть послушники, которые, по отроческой невинности и юношеской откровенности, не любят молчать и в монастыре, и особенно бывают говорливы, когда оставляют его, чтобы поступить в другое звание, как случается нередко. Наконец, хоть и редко, а некоторые из святых отшельников волею или неволею оставляют чин ангельский и рассказывают без всякой утайки монастырские тайны…

И вы, прогрессисты, и вы, реверендиссимусы [преосвященные (лат.)], монсеньеры, не думайте, чтобы даже мельчайшие подробности вашей жизни были неизвестны мирянам. У вас так много почитателей и почитательниц, врагов и завистников, что одни из уважения к вашим особам, другие из желания повредить вам, стараются все об вас узнать от ваших же послушников, келейников, служителей, лакеев, поваров, кучеров, письмоводителей, экономов и пр. и пр. Вы пьете чай в своем кабинете один или интимно беседуете там с кем-либо дверем затворенным. Но будьте уверены, что в тот же вечер, или в следующий день узнают, с кем вы пили чай, узнают также, или догадаются, в чем состояла беседа с интимной особой, чем и когда окончилась.

…Об обращении вашем с подчиненными нечего и говорить: все ваши слова запомнены и переданы, ваши мины подмечены, ваши жесты заучены. Все, все известно.

…Но не будет ли справедливым то мнение, что недостатки и злоупотребления пробуждают неуважение к виновникам их с тех только пор, когда они сделаются известными через печать, тогда как передаваясь устным образом, они не производят неблагоприятного впечатления? Смешно так думать и говорить, хотя некоторые именно так думают и говорят. Неуважение к человеку, желание освободиться от его влияния и деспотизма обуславливается жизнью, частными его поступками, а не типографскими чернилами, не печатным станком…

… До настоящего царствования почти вовсе не было печатано о духовенстве, а, между тем, пользовалось ли оно безусловным уважением мирян? Благодушно ли оно сносило деспотизм епархиальных властей? … Миряне перестали уважать духовенство, и духовные начали тяготиться своим начальством давно уже, очень давно.

Иллюстрация: Павел Яковлев «В тихой обители», 1892

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: