Ахилла

Давно читаю «Ахиллу», можно сказать, с первых дней его появления. Со многими статьями и тезисами согласна, со многими — нет. Но вот это эссе, название которого очень точно согласуется с его содержанием, заставило меня написать «по горячим следам».

Я принадлежу к другой христианской конфессии, и в Церкви уже много лет, с самой юности. Тема абортов, репродуктивного здоровья и репродуктивного насилия не является самой главной темой в области моих интересов, но по долгу службы обойти ее полностью невозможно, даже если в настоящий момент она не касается меня лично. Дело в том, что я врач. Не гинеколог и не акушер, а реаниматолог (который еще и анестезиолог), а уж в реанимационной практике и в анестезиологии место абортам — и не только им — обязательно найдется.

Когда я училась в университете и в первые годы работы (работаю уже более 15 лет), я вообще ни в какого Бога не верила, и не понимала, зачем Он нужен для картины мира. Но позже, столкнувшись с реальными судьбами, чужой трагедией и болью, незаметно для себя укоренилась в мысли, что человек отнюдь не хозяин своей жизни, над его планами, жизненными обстоятельствами и самим его существованием стоит что-то незримое, но неизмеримо более могущественное. И вечное. Одновременно я пришла к твердому убеждению, что убивать нельзя, никогда. Просто нельзя. И этот моральный закон распространяется на всех без исключения, а не только на христиан. Сейчас я говорю о нашей повседневной жизни, военное время и прочие ситуации, напрямую угрожающие жизни и вынуждающие человека встать на защиту своих близких и себя, заслуживают отдельного рассмотрения.

Как врач я поняла, что не могу взять просто так и убить беззащитного человека в любом его состоянии: будь то умирающий онкобольной, безнадежный пациент с черепно-мозговой травмой или плод. Жизнь человеческая дана не мной, я не имею права ее забрать. Даже в консервативной российской медицине есть ситуации, когда врачу некоторых специальностей приходится принять это решение — оборвать жизнь (об этом тоже можно говорить отдельно, это послужило впоследствии поводом моего сотрудничества с одним из европейских богословов и ученых), но я пришла к выводу, что не буду этого делать никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если меня уволят или навсегда отлучат от медицины. Как правило, такая позиция поначалу сталкивается с непониманием со стороны коллег, но позже принимается во внимание и уважается, причем в разных странах, а я работала врачом там, где к таким вещам значительно проще относятся и округляют глаза, если ты отказываешься провести эвтаназию по этическим соображениям.

Чтобы укоренить такую позицию в себе, не нужен был Бог, но все равно меня в свое время поразило то, откуда взялся этот голос протеста, который современные богословы называют «естественным нравственным законом». И именно этот естественный нравственный Закон и привел меня к Богу как Творцу и Владыке жизни, утвердившему этот закон в сердце каждого человека. Правда, привел не в Православие, а в другую конфессию. Я сейчас намеренно не буду уточнять, в какую именно, потому что это не важно с точки нравственного посыла самого христианства, но уточню, почему НЕ в Православие.

По большому счету, у меня никогда не было претензий к его вероучительной стороне. Вся многовековая грызня конфессий между собой с их богословскими различиями также оставила меня совершенно равнодушной. Все, что касается сути христианского вероучения, Евангелия очень глубоко и неизгладимо коснулось моего сердца. Не жизненная драма, не беда, не какое-то иное потрясение привели меня в Церковь, я просто пришла, потому что искала Бога и только Его. Но приходящего в Православие подстерегает опасная ловушка: я полагаю, то, что я сейчас опишу, будет относиться в принципе к российскому Православию, за исключением небольшого числа приходов и единичных священников. А именно: в Церкви тебя ожидает не вера, или не только вера, но и идеология. Народ-богоносец, русский мир с его этнофилетизмом, Запад, ненавидящий Россию, симфония с государством, жесткое разделение на «своих и чужих», а также отношение к женщине и ее роли в Церкви и обществе — это все что угодно, только не Евангелие. В масонов и их заговор, я кстати, верю, но только в заговор против всего христианства, а не против русского Православия, оно для масонов не самая важная цель, им важнее сокрушить, например, Римскую Церковь.

Впитывая неофитски всю эту идеологию и укореняя ее в своем сознании и подсознании, у человека мало остается места для учения Христа и Его Евангелия. Бог — судия непредвзятый и неподкупный, но греха нужно избегать не из страха перед Ним, а из любви к Нему. И служить ближнему не только ради Христа, но и из чисто человеческой солидарности. Женщина — не матка на ножках, которой надо помогать только из интереса к ее будущему ребенку, а такой же человек, равный перед Богом, и которому, попавшему в тяжелую жизненную ситуацию, нужно просто помочь, а не заниматься прозелитизмом, пользуясь беспомощным состоянием потерпевшей. Спросят о Христе и Евангелии — расскажи, но только о Нем, а не о том, что наша Церковь круче и благодатнее всех и как все остальные типа христиане не спасутся; не спросят — просто побудь рядом, если хочешь помочь.

Есть много историй о том, как в стародавние времена приобретали верующих среди язычников за какие-то блага и благодеяния, но их вера пуста и преходяща сама по себе, потому что не укоренена во Христе. Также я много раз задумывалась о том, что если бы испокон века мужчины, в том числе церковные мужи, просто бы уважали женщин, воспринимали бы их как равных перед Богом, а не как существо второго сорта, всегда занимающее подчиненное положение, то феминизм, особенно в его уродливых современных формах, лишающий женщину достоинства ее пола, не возник бы никогда. Как не возникла бы гендерная идеология и все остальное. То, что цветет на бездуховном Западе — результат человеческого греха, обратная сторона грубой патриархальности. Подмена веры идеологией, простого человеческого участия миссионерством, пренебрежение личностью другого человека и использование чужого бедственного положения в корыстных целях, пусть даже высоких — безнравственны сами по себе и не принесут доброго плода, потому что их корень зол. И это относится ко всем церквям и конфессиям, а не только к православным.

Если христиане хотят бороться с абортами, не стоит объяснять, почему нельзя убивать с точки зрения адских пугалок или «потом  детей не будет, грех не отмолишь», а лучше объяснять, взывая к тому, что есть доброго и  высокого в человеке, с возможностью либо долгосрочной помощи матерям-одиночкам, которых, например, в Европе совсем не стараются завлечь в ту конфессию, которая им помогает, или при невозможности пребывания ребенка с матерью после рождения дать ему возможность обрести новую семью, где он будет желанным и любимым.

То, что онкобольные испытывают сильную боль — это не основание вводить эвтаназию, как это делают в некоторых европейских странах, а основание организовать службу помощи таким больным, усовершенствовать схемы обезболивания — за последние десятилетия наука достигла больших успехов в лечении боли, и у нас есть широкий спектр эффективных препаратов. Но это экономически невыгодно, стоит больших вложений, поэтому обывателю рассказываются ужасы о больных, которых невозможно обезболить, и о страданиях, которых и врагу не пожелаешь, и тут же предлагается милосердный и доступный вариант в виде эвтаназии.

Так же и с абортом — рассказываются трагедии женщин, которым дети сломали жизнь, и о детях, чья судьба настолько трагична, что лучше бы им было не родиться. Это ложь и подмена понятий — нежелание совершенствовать службу помощи женщинам в кризисной ситуации становится базисом для оправдания и легитимизации аборта. Мы сейчас не рассматриваем т.н. «аборт по медицинским показаниям», с точки зрения богословия нужно стараться спасти жизнь ребенка максимально, пока это не подвергает риску жизнь матери, каждый случай рассматривается очень жестко. Я принципиально не принимаю в таких консилиумах участия, но стараюсь максимально помочь и матери, и ребенку, чтобы иметь возможность дотянуть срок беременности до того момента, когда плод уже жизнеспособен в окружающей среде. В случаях с тяжелыми, плохо совместимыми с жизнью уродствами плода иногда оправдан отказ от терапевтической настойчивости (что означает — от экстраординарных мер по спасению), но традиционные лечебные мероприятия мы проводим. Все остальные ситуации, где аборт делается по социальным показаниям, можно и нужно решать — и государству, и Церквям, решать последовательно и конструктивно. И это решаемая задача.

Моя позиция pro-lifе основана на многолетней врачебной практике, опыте общения с самыми уязвимыми членами общества — больными и оставленными. Очень часто просьба об эвтаназии — это крик о другом: спасите меня, ибо я оставлен и никому не нужен; и вот тут уже мы, люди, а не только христиане, должны подать руку помощи. И в случае с абортом мы также должны и можем так помогать, чтобы это не было просто галочкой в списке добрых дел и не с задачей воцерковить (именно у нас!) женщину, попавшую в эту ловушку, а с осознанием достоинства другого человека, равного нам. Не во всех случаях наш голос будет услышан, но там, где мы можем помочь, бескорыстие и доброта навсегда оставят свой след в сердце другого человека.

И еще один аспект — я заметила, что на «Ахилле» пишет много людей, ушедших из Церкви, разочаровавшихся в ней. Если я скажу, что я в своей Церкви как организации тоже разочаровалась, потому что видела в ней такие злоупотребления, таких мизераблей, которых на гражданке не встретишь, то думаю, что не ошибусь. Но если я скажу, что не разочаровалась в ней как в мистическом Теле Христовом, то не погрешу против истины ни на мгновение. Я искала Бога, только Его, и я Его нашла в этой Церкви, которую люблю всем сердцем, несмотря на то, что мы, люди, так оскверняем ее своими грехами.

Единственно, чего нужно придерживаться — это Евангелие; церковные заповеди установлены лишь как вехи, чтобы нам ему следовать. Любая идеология в Церкви — зло и ложь, а отец лжи диавол. Ему нужно сопротивляться, потому что его работа чувствуется везде, какую бы вы конфессию ни взяли. Как можно уйти от Бога, которого ты искал и любишь всей душой? Это невосполнимая утрата. Не сильно ошибусь, если скажу, что уходят не от Него, а от того, что в нашей жизни Его заслонило. От того мрака, который омрачил некогда ясное солнце. Но этот мрак не сплошной и не вечный, и не везде он такой плотный, как может показаться, ибо даже в самые ненастные времена Господь озаряет этот мир своим светом через чье-то свидетельство любви.

Е.М.

Читайте также:

• Для Тебя — не для тебя