Ахилла

(расшифровка беседы)

28 декабря, 2014

Несколько слов о нашем знакомстве.

Впервые мы встретились на приходе отца Александра Меня, в Алабине. Я был аспирантом в Москве. Глеб, тогда рыжий, взъерошенный, я думаю, самый экспрессивный из всех людей, которые бывали у отца Александра Меня, постоянно машет руками, перебивает, очень взволнованный. Мы познакомились. Я его спрашиваю:

— Откуда ты знаешь отца Александра?

— Да мы с ним вместе в институте учились.

— Где-нибудь ещё учился? Какое ты имеешь отношение к церкви?

— Да вот был я в семинарии, но меня выгнали оттуда.

— А как выгнали? Почему выгнали?

— А тебе это не понять, я там, уж не помню, то ли Бердяева, то ли Булгакова читал, знаешь, думаю, Бердяева, наверное. А другие ученики из нашего класса донесли помощнику инспектора.

— Как донесли?! В семинарии?! Доносчики?!

— Ну конечно, это первая и главная добродетель семинариста. Если бы, вообще, я был ректором или инспектором семинарии, я бы каждому семинаристу дал нотату, такую книжечку, если кто-то пришёл к помощнику инспектора в месяц меньше трёх раз и не донёс на своих сокурсников, товарищей, то его нужно из семинарии исключать. Настоящий семинарист это не тот, кто помнит стишки из катехизиса, а тот, который регулярно доносит. И потом доносы, конечно, нужно проверять, взаимно перепроверять, чтобы доносчик был профессионалом.

Я об этом говорю как-то, может быть, скучно, медленно, надо, конечно, было слушать самого Глеба.

Второй такой фрагмент это Гребнево, где служил отец Николай Эшлиман. Прибежал туда вечером с электрички Глеб… мне запомнился огромный жёлтый портфель с двумя застёжками, — многие москвичи к тому времени уже с такими портфелями ходили только в баню, в этот портфель помещалось не только бельё, но и веник вполне туда помещался, а то и два, — поставил портфель, дёрнул отца Николая: «пойдём погуляем, дело важное, секретное, а у тебя тут, наверное, везде жучки, подслушивающие устройства, здесь, говорит, в доме нельзя, пойдём погуляем». Гуляли часа три, не меньше. Прибежал Глеб, схватил свой портфель, побежал на электричку.

Отец Николай что-то почитал, потом стучит в другую комнату, где я был:

— Юра, надо поговорить. Вы знаете, зачем приходил Глеб?

— Нет, естественно, не знаю.

— Да вот он говорит, что нужно срочно написать письмо Патриарху о положении в церкви. Так называемый собор шестьдесят первого года — это динамит под зданием церкви, он Церковь разрушит, ничего более вредного для Церкви синод, наши епископы не сделали. Надо срочно писать Патриарху письмо. И вот Глеб принёс вариант этого письма. Почитайте.

Я почитал.

— Ну что?

Я говорю:

— Отец Николай, подписывать такое письмо нельзя. Это не письмо священников. Не нужно быть лингвистом, текстологом, любой человек поймёт, что это написано Анатолием Эммануиловичем Красновым-Левитиным. Здесь цитаты из Ленина, цитаты из Маркса. Вы что, марксисты-ленинцы?

— Вот я тоже Глебу говорил, но он говорит, нужно срочно, к Пасхе, хорошенько им по рогам всем вмазать, а времени самим писать нет…

— Дело ваше, отец Николай, но я бы ни в коем случае такое письмо не подписал бы, если бы я был священнослужителем.

— Правильно, Юра. Мы его подписывать не будем.

Через несколько дней поехали к отцу Николаю домой, он тогда жил не на Пушкинской, не на Большой Дмитровке, а в Ново-Бутакове, где он купил часть дома возле кольцевой дороги. Сели писать. Работа шла очень медленно. Глеб каждый раз прибегал, махал руками, кричал, что так нельзя, торопил. Отец Глеб привёл с собой такого Феликса Карелина и сказал, что вот этот человек умеет писать хорошо и быстро. Потом к Феликсу присоединился Лев Регельсон.

Письмо было написано. Письмо было разослано всем епископам Русской Православной Церкви. И когда отец Николай и Отец Глеб были запрещены в священнослужении митрополитом Пименом… по словам отца Николая митрополит Пимен (он тогда, кажется, был управляющим делами Московской Патриархии) очень горько упрекнул отца Николая: «Николай Николаевич, разве я для этого рукополагал вас, вот как вы мне отплатили за мою любовь к вам, за рукоположение?» И отец Николай, и отец Глеб тогда сказали, что запрещение незаконно, что письмо, которое они написали Патриарху и копию которого разослали всем правящим архиереям, это письмо содержит правдивый рассказ о положении Русской Православной Церкви, о гонениях на Русскую Православную Церковь, но сознавая, что запрещение незаконное, они полностью подчиняются своему епископу, и, «наша рука, — сказали они, — не коснётся епитрахили до того дня, когда запрещение будет снято, мы не сомневаемся, что оно непременно будет снято».

Предполагалось, по расчётам отца Глеба, что письмо подпишут не меньше десяти священников. Подписали только Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Последующие два-три года отец Глеб был на вершине славы, потому что их имя, Николая и Глеба, было известно во всём мире. Со всех стран им шли благодарственные письма, телеграммы, за то, что они рассказали всему миру об истинном положении РПЦ, о том, как атеистическое государство борется с христианством в СССР.

Ещё один небольшой фрагмент. Через года три-четыре отец Николай полностью отошёл от этой деятельности, а отец Глеб наоборот, всё горячее и горячее критиковал Московскую Патриархию за её слишком тесную связь с государством. Глеб познакомился с какими-то работниками совета по делам религий и купил у одного из них несколько папок документов из совета по делам религий. Одну из этих папок он передал на запад, по-моему, в Keston college, сейчас это Keston institute, это был так называемый «доклад Фурова в ЦК КПСС» о том, как совет по делам религий, а Фуров был заместителем председателя, Куроедова, и курировал РПЦ. Этот доклад Фурова был опубликован в Париже, в «Вестнике Р.Х.Д.», главным редактором которого был Никита Алексеевич Струве. Это, конечно, была бомба. Тогда же отец Глеб передал и другие документы о том, как высшие иерархи РПЦ, архиепископ, потом митрополит, потом патриарх Алексий (Ридигер) и митрополит, а потом патриарх Пимен (Извеков) встречались с сотрудниками совета по делам религий, с уполномоченным по Москве Плехановым, который, по словам отца Глеба, был полковником КГБ, и с тем же Фуровым, как они доносили, и друг на друга, и на других священнослужителей, как они помогали безбожникам губить РПЦ. Нескольких «церковных диссидентов» тогда арестовали, в то числе отца Димитрия Дудко, отца Глеба Якунина, Льва Регельсона. Я думаю, что отец Глеб вёл себя после ареста и в заключении очень достойно. Я помню, как на каком-то канале телевидения появился отец Димитрий Дудко — каялся, рассказывал, что он агент какой-то империалистической державы, то ли США, то ли вообще мирового империализма. Ну, покаялся — его выпустили. А отец Глеб оказался, фактически, единственным «жестоковыйным», каяться отказался и пошёл в лагерь, потом в ссылку. Потом, уже после освобождения отец Глеб рассказывал мне, что к нему приходил какой-то полковник в штатском, и обещал сократить срок заключения вдвое за одно-единственное: пусть он скажет, где он взял, каким образом он получил эти папки с документами совета по делам религий. Глеб ему ничего не рассказал, пошёл на полный срок.

Ещё маленький фрагмент. Когда отца Глеба выпустили из заключения, я уже в то время был священником, пришёл к нему в дом, где он тогда жил. У него в гостях тогда был Майкл Бурдо, они о чём-то беседовали, а жена отца Глеба, Ираида, открыла мне дверь, вышла, расплакалась, обняла меня и стала просить:

— Отец Георгий, пожалуйста, скажи этому дураку, чтобы он перестал!

— Ирочка, ну, успокойся, скажи, в чём дело?

— Да вот понимаешь, он только что вышел из заключения и тут же опять начал заниматься тем же. Хорошо ему было сидеть, у него была какая-то крыша над головой, каждый день хоть баланду, но что-то ему приносили, чем-то его кормили три раза в день регулярно, а мне здесь, якобы на воле, было намного труднее, каждый день меня грозили уволить с работы, каждый день меня могли выгнать из квартиры на улицу с детьми, и я не знала, где мы будем жить и чем я буду кормить детей, он никакой ответственности за своих детей не чувствует. Скажи ему, чтобы он перестал, немедленно перестал!

Любой человек понимает, что в те дни, в 1987 году, никаких гарантий, что так называемая «гласность», «перестройка», «социализм с человеческим лицом» и так далее, никаких гарантий, что они продлятся, не было. Существовал Советский Союз, существовал КГБ, и в любую минуту, действительно, политическое движение могло смениться на противоположное, на закручивание гаек, на борьбу с диссидентами. На Глеба никогда в жизни подействовать нельзя было ничем, уговаривать его — дело совершенно бесполезное, бесперспективное. Его восстановили, то есть сняли запрещение, он опять имел право служить, но ударился в политику. Политика для него стала важнее, чем священнослужение. Помню очень типичный фрагмент его биографии. Он стоит на то ли танке, то ли броневике рядом с президентом Ельциным и кричит в толпу: «Петрова в отставку! Петрова в отставку!» — повторяю, рядом с Ельциным, а Петров был в то время, опять же, я не уверен, как это называется, глава администрации, то, что сегодня при президенте Путине Сергей Иванов, глава администрации президента. В то время главой был Петров, по мнению отца Глеба, человек реакционных взглядов. «Петрова в отставку! Петрова в отставку!», ещё что-то, а сзади него стоит Валерий Васильевич Борщёв и говорит: «Отец! Отец! Ты чего-нибудь про Бога скажи! Скажи про Бога чего-нибудь!» Вот, боюсь, что главная беда отца Глеба была, что он слишком ударился в политику, забывал, что в первую очередь он — священник православной российской Церкви.

Я думаю, что из всех наших общих знакомых священнослужителей отец Глеб был самым честным человеком. Может быть, слишком горячим, но я не думаю, что в церкви человек может быть слишком горячим, уж абсолютно точно, он никогда не был тёплым. Если он во что-то верил, то ему немедленно нужно было идти и проповедовать всему миру то, во что он верил.

И то, что он был запрещён в священнослужении, лишён сана — это тоже последствие его горячности. Священный синод запретил священнослужителям активно участвовать в политической жизни, запретил баллотироваться в так называемую Государственную думу. Глеб тут же сказал: «а мне плевать на эти запрещения. Собор 1917–18 года постановил, что политические воззрения священника — это его личное дело, что священник не имеет права говорить от лица Церкви, но участвовать в политической жизни страны я буду, я обязан, как гражданин».

Буквально два-три слова о несправедливости, которая много столетий существует у нас в стране и в нашей церкви. Мы всегда знаем мужчин и плохо знаем или почти не знаем женщин. Разве что, небольшое такое исключение, это матушка отца протопопа Аввакума. Глеба Якунина знает весь мир. Его имя войдёт во все книги по истории русской православной церкви. Но имя его жены, имена его детей, к сожалению, сегодня не известны никому или почти никому. А это по-настоящему героические люди, которые вместе с отцом Глебом много десятилетий несли тяготы той жизни, люди, которые действительно несколько десятилетий жили в бедности, трудностях. Ираида Якунина — действительно героическая женщина, которая делила со своим мужем все радости, горести, невзгоды. Если бы не Ираида, может быть, Глеб не сделал бы и половины того, что он в своей жизни сделал. Мне кажется, что такого верного «начальника тыла», такого помощника не было у очень многих наших современников.

Источник

Иллюстрация: отец Глеб Якунин на Седьмом съезде народных депутатов РФ, 1992 г.

Читайте также:

• «Поминайте наставников ваших…»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: