Ахилла

Этими словами наш владыка, как и многие другие в церковной среде, отвечает на любые сообщения о трудностях и напастях. Обычно за этим не следует никаких действий, решений.

Я регент, пою одна на первой седмице. Ещё и читаю. Службы по 5-6 часов. Хорошо, что священники собора тоже помогают читать. И владыка стоит в молитвенном строгом сосредоточении рядом. Подзывает инокиню (мать-казначею) и келейниц: идите на клирос!

Поем в один голос, на деле даже это не выходит.

Чтецы уволены, певчих нет по причине мизерных зарплат. Надо колокольню строить. Половину вроде как отстроили, но дальше нельзя — риск обрушения. Из-за рельефа. Из-за близости дороги. Об этом предупреждал предыдущий благочинный. Его выгнали вон и наказали. А получилось, что он прав. Это никого не смутило — что-нибудь придумаем.

Подняли епархиальный сбор в два раза. Как бы вне связи с колокольней. В нее вложился какой-то меценат. Но простым людям говорят, что деньги нужны на колокольню… режим экономии на всех продолжается. Столько ремонта, столько, вы знаете, делать надо. Собор огромен. Нужды собора — огромные. А вы — потерпите, потерпите… Не нравится — уходите. Как средство решения всех проблем — больше молитесь, чаще причащайтесь, терпите, смиряйтесь: спасайтесь, одним словом. 

Теперь, когда общество вполне определенно поделилось на ярых защитников и на тех, кто не хочет слепо почитать РПЦ, делая из этой организации замену Богу и Его заповедям, можно, кажется, попытаться сделать свою личную работу над ошибками. Потому что я сама пришла сюда. Никто не заманивал. Я пришла и поняла — здесь Бог. Со временем я стала замечать присутствие и всего того человеческого, что мешает этому присутствию или вовсе делает невозможным. Прежде всего, все это нашлось во мне самой.

Потом поняла, что у других людей, недавно пришедших в Церковь, при всём желании, рвении и решимости новообращенных получается совсем не уверенность в присутствии невидимого Бога, а… одно, другое, третье… И всё не то.

Мои детство и юность прошли в борьбе за выживание. В шестнадцать лет я крестилась. Крестил меня известный протоиерей Леонид Грилихес. Прямо в реке, недалеко от храма Преображения, что на Острове.

24 апреля 2000 года. Только снег сошёл. Матюгаясь, повторяла Символ Веры по пути в храм — пешком 4 км по безлюдным местам. Возвращалась с реки уже с пением тропаря Крещению Господню. Пела вместе с батюшкой и моей крестной, регентом храма. Она согласилась принять меня на клирос прямо на Страстной седмице.

Матом ругаться я перестала, начала петь на клиросе. Но с прихода отца Леонида ушла быстро — бесил снобизм его друзей, они же его духовные чада — сплошные ученые, поэты, музыканты и художники. Пока они рассуждали о высоком, мы с матушкой отца Леонида пахали по-черному. Удобств не было никаких. Ни водопровода, ни других благ, окромя электричества. Я сказала батюшке, что меня тошнит от этой обстановки и скоро ушла.

Запомнился разговор на тему моего крещения. Достопочтенная матушка одного блестяще образованного юноши, любимца отца Леонида, спросила: а как же, мол, вы освятили воду для крещения в реке, где такое течение? Благодать освящения вся тут же утекла!

Пришлось объяснять, что одна капля освящает море и проч. Отец Леонид так смеялся, что я даже стала переживать за него.

Постепенно «воцерковление» вошло в свое русло, и я стала жить в храме — в другом, поближе к дому. Жить в святом убеждении, что убежала от грехов и соблазнов. От своего прошлого в неблагополучной семье. 

Занималась «послушаниями» и «отсечением воли», постилась, била поклоны… много читала аскетической литературы и житий. Отсеклось много чего — здоровье, годы жизни. 

Если тяжелое детство было обстоятельством непреодолимой силы, то последующий затвор мой в храме явился моим личным выбором, продиктованным комплексами, неумением и боязнью решать самостоятельно свои вопросы. Просить помощи, а не просить решать за тебя. 

Тут, в храме, все вопросы отпадали. Несогласие иногда возникало, но оно долго не жило — если уж не прямая цитата из Евангелия, то из жизни отцов убеждали меня в том, что никаких сомнений у меня быть не должно. Сомневаться можно только в себе. Доверять себе нельзя, любить себя — нельзя, надо любить других и служить… Учили меня этому и священники, и более опытные прихожанки. Из побуждений благих. Спасти. Явить истину.

Батюшки были сплошь чудесные, искренние, жертвенные. Почти все удивительные, родные! Были и другие примеры, но совсем чуть-чуть.

После прихода отца Леонида я начала ходить часто на исповедь в царицынский храм. Первая же из них была больше похожа на допрос. Все вопросы были про блудные грехи. Когда я попыталась возразить, что у меня нет такого опыта даже на уровне мечтаний, что мне 17 лет только — батюшка очень рассердился и стал говорить такое, что мне пришлось его жалеть — тяжелая жизнь, видать, у него — тем более, он раньше следователем работал. Ладно.

А другой был ветеран Афганистана с контузией. Контузия странно повлияла на его поведение с женщинами. Он был убеждён, что мне пора узнать мужчину. Но не какого-нибудь, а именно его.

Меня взяли в храм святителя Николая в Заяицком регентом народного хора. Женщины весьма немолодого возраста и дяденьки разных возрастов, которые имели о церковном пении странное представление, или вообще никакого. Но почему-то решили этим заняться.

Народный хор нужен был для экономии средств прихода. Храм недалеко от Кремля, службы должны быть ежедневно. Приказ сверху. С самого верху. Логику искать никто не стал. Надо так надо.

Я начала работу со своими братьями и сестрами во Христе. Все очень любили Христа, но очень не любили моих требований. Начались рассуждения о моей молодости, возможной причастности к еврейской национальности (это правда). Об антихристе, несмирении, моей далекости от любимого ими Христа, необходимости большей и лучшей молитвы, искушениях, деньгах, ангельском достоинстве певчих и страхе Божии…

Я сходила с ума и уставала от слез и истерик моих певиц, от полного бездействия дядечек, которые улыбались во время спевок, а потом не попадали ни в одну ноту… Натиску на меня противостояла на моей памяти только умнейшая смелая Е.В., которую гнали за это. Мы с ней дружим до сих пор. Пели в итоге мы с ней вдвоем, редко кто-то ещё. Свыклись. 

Я постепенно свыклась ещё со многими мыслями. Например, что нецерковные (о ужас!) проявления творчества человека — суть проявления греховности и страстности его души, его самости. Как и все и всё нецерковное…

Быть бедной больше не стыдно. Деньги мешают спасаться. Важные вещи — это Причастие и подготовка к нему. Службы, правила, исповедь… Все остальное не нужно для спасения души и потому — не важно. 

До сих пор красота мира, заново открывшаяся после переосмысления жизни в декрете, входит в меня очень малыми порциями. Как пища в истощенный организм. 

Получается, что с весьма любопытными вещами в нашей духовной лечебнице я встретилась сразу после крещения в мои шестнадцать лет. Но поскольку детство мое прошло в условиях, приближенных к боевым, мне нравилась идея появления в моей жизни Всемогущего Бога на Его законном месте — в центре всего. Меня смущало то, что очень много запретов, лишений, а получишь ли ты что-то в ответ — совсем непонятно. Я утешала себя тем, что мне тяжело из-за отсутствия любви к Богу. В то же время такой веры, чтобы любить Его, как заповедано — всем сердцем и всею душею, я не имела, а изображать её не хотелось. Не хотелось, но приходилось — чтобы попасть в общество избранных и убедиться — что и у них встречи с Ним так и не было до сих пор. Проявления благодати в этих людях больше внушали мысль не о Всемогуществе Бога, а о немощи человеческой. Причём было ясно — эти люди сами мешают Богу, не понимая этого, а разобраться не могут. Даже вместе с батюшкой!

Рассуждения о рае убоги, о милости Божией – капельку. Зато рассуждений о тьме, страстях и антихристе, о врагах — сколько хотите. Сколько я ни бегала от этого, убежать не удавалось. С собой отношения только портились. С окружающими я не умела общаться, да и не хотела — ведь я все время боялась грехов и пустого времяпрепровождения. 

Я то худела, то толстела — неизменным оставалось только кислое выражение лица и плохое самочувствие, дикая усталость и безрадостность. Перестала видеть перспективы — а зачем они? Зачем душе перспективы здесь, на гибнущей в грехах земле? Настоящая жизнь будет ТАМ! Я ведь спасаюсь! Это главное! 

Бесконечно копалась в себе — дожила день, а утром всё сначала. Борьба с помыслами, с желаниями, которых и так осталось всего два — поесть и поспать. Внешний вид, общение и искусство, науки — ничего меня не интересовало. Ничего. В двадцать с хвостиком лет.

Только церковная музыка, устав, псалтырь и жития. Наверное, просто потому, что ни для чего другого времени я нарочно не оставляла — в рамках борьбы со злом. 

В храме, где я пела на клиросе и проводила все свои дни (а то и ночи — вопреки протестам родни) был прекрасный мужской хор в качестве праздничного.

Его регент — человек блестяще образованный и очень красивый не только внутри, но и снаружи, стал моей первой влюбленностью в «благочестивой среде».

Влюбленность эта была продиктована неестественным, замкнутым образом жизни и как следствие — крайним недостатком положительных эмоций. Я избегала даже своих сестер во Христе — общение с ними расстраивало, а братья во Христе все время норовили взять меня замуж, чтобы создать семью — малую Церковь и вместе служить Богу. Я как-то не доверяла их словам, робко возражала, что хотелось бы брака по любви. Претенденты объясняли мне, что чувственная любовь — почва для страданий в семейной жизни. Лучше без неё. Пожениться и служить Церкви, а любовь Бог потом даст — за веру и верность Ему. 

…И вот я влюбилась сама! Наконец-то! Но ни о какой взаимности в моем случае речи изначально не шло — женатый человек с дитем малолетним. Любуясь им, я отчаянно пыталась заполнить ту бесприютную пустоту, от которой уже устала бегать. Бегала я не только в мыслях. Постоянные походы по разным храмам и к разным святыням, к разным священникам, ежедневные исповеди — а часто и не по одному разу! — не избавляли от навязчивых мыслей и состояний. Мне батюшки всё время объясняли, что причина — в страсти уныния, бесы приступают. К отцу Науму надо, или к отцу Илию.

Лишь немногие советовали отдохнуть и отвлечься, погулять на природе, сходить в консерваторию на концерт, предлагали варианты знакомств со сверстниками и сверстницами. Я не понимала, что моё состояние говорит о неправильном подходе. Думала — главное терпеть и всё наладится.

Ничего не налаживалось. Делалось только хуже.

Мне стали на исповеди постоянно твердить про страсть блуда. Хотя я поцелуя даже с вышеупомянутым субъектом никогда не смела вообразить! 

С блудом у нас вообще лихо всё в церкви закручено. Блуд видят даже там, где его странно видеть психически здоровому человеку. Меня стали не допускать в храм на службы, когда регентом был он — «моя пассия», как это называлось. Чтобы мне помочь избавиться от пристрастия к человеку. Ведь он вытесняет из моей жизни Христа! Но Христа никто не может вытеснить, просто Его никогда и не было в моём сердце, и оно очень истосковалось. Не по Христу — ведь я не знала Его, следовательно, не могла скучать по Нему. Хотелось простого человеческого тепла, радости.

Я катастрофически тяжело переживала запрет видеть человека, который своим присутствием заставлял меня забыть о рутинных трудах и парить в облаках…

Я все больше замыкалась в себе. Подалась петь в Заиконоспасский монастырь. Там какой-то старец был тогда, отец Пётр, духовник.

Они взяли меня к себе петь, но потребовали, чтобы я прошла там исповедь. После этого стали мне внушать, что я беснуюсь, я в прелести — слишком часто причащаюсь, а бес блуда (mamma mia — опять!) уже полностью завладел моим сердцем и сознанием, превратив меня в «ходячее искушение» для окружающих меня благочестивых граждан.

Исповеди у духовника Заиконоспасского напоминали мне мои походы на молебны в психиатрическую лечебницу. Оставалось тяжелейшее впечатление от скопления в тесном приделе нижнего храма женщин разных возрастов с перекошенными от страданий лицами, нередко плачущих, а то и хором — вместе с детьми, которые были привезены (иногда не просто из дальнего района, а из какого-нибудь далёкого города нашей необъятной Родины). Мужчины — их было меньше — стояли с суровыми каменными лицами.

Но я же не искала легких путей!

В эти дни были две большие исповеди в храме, где я сейчас пою — в пятницу и в воскресенье. Выстроились очереди, зашуршали списки грехов. Я ушла, потому что на меня навалились тягостные воспоминания. 

Что же делало меня ходячим искушением? Оказывается, моё незамужнее положение… надо поскорее замуж! Но я же ведь тяжко согрешила, помните? — влюбилась в женатого, поэтому замуж мне лучше не выходить. Лучше… начать готовиться к постригу! Вот так мне объяснили.

Видя, что ничего не помогает и обстановка вокруг меня накаляется, я оттуда сбежала и больше ни под каким предлогом там не появлялась.

Стала снова часто причащаться и исповедоваться. И скоро освободившуюся благодаря уходу подальше от монастыря энергию стали съедать мелкие приходские дрязги и интрижки, связанные с хором (и не только). Так прошёл год.

Потом в храм пришел новый алтарник Дмитрий, который перед этим прожил девять лет в Оптиной Пустыни, откуда ушёл по собственному желанию. Слава Богу, не успев дать обетов. Решил, что монастырь — не его место. Надо семью строить. Жену искать. Ну, жена нашлась — это я и есть, семью построили. Но это уже другая история.

P. S. Этот текст — попытка проанализировать свои ошибки. Отцы, которые меня исповедовали, — кроме монастыря — относились ко мне, как к родной. Тем не менее помочь не смогли. Это всё потому, что переосмыслять и менять свою жизнь человек должен сам. Никто за тебя ничего не сделает. Даже Бог.

Нужно начать действовать самостоятельно и брать на себя ответственность за свою жизнь и поступки. Тогда Бог поможет. А не совершать уход от реальности, перекладывая ответственность за свою судьбу на Боженьку и на батюшку. Не ждать, что от механического исполнения правил настанут чудесные изменения в жизни.

Если вы думаете, что чтение канонов и псалтыри решит проблемы в ваших отношениях с противоположным полом, детьми, близкими и коллегами — знайте: этого не будет. Читайте. Но не ожидайте чудес.

Каждый должен заниматься своим делом. Не будучи монахами, не нужно лезть в их одежды, образ жизни. Вам же не нравится, когда они «обмирщаются»?

Все ли апостолы? Все ли учители? Все ли монахи?..

Главное, чтобы, презрев всё, что от естества, и кидаясь в область надмирную, вышеестественную, не оказаться в области мечтаний, иллюзий и заблуждений. Так можно и с ума сойти, и вместо вышеестественного получить противоестественное. Увы. А время потом не вернёшь. Силы тоже. А то мы все очень боимся стать пьяницами, наркоманами, еретиками, да вообще — много чего боимся, но недооцениваем все риски ложнодуховной жизни…

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: