Ахилла

Ещё некоторое время назад вопрос этот не возник бы у меня. «Конечно, не совместны», — ответила, вернее, повторила бы я вслед за пушкинским героем. И если совершено злодейство — то совершено оно не гением. Таким образом, реально существовавшему лицу (Сальери) был подписан приговор: являясь отравителем Моцарта, он, исходя из этого, уже не мог быть гением. Произведения Сальери вычеркнуты из мировой музыкальной сокровищницы, исполняются крайне редко и не востребованы ни музыкантами, ни слушателями.

Горы публикаций как в защиту, так и в осуждение Сальери я затрагивать не буду. Меня интересует совсем другой взгляд на эту проблему: православный. Хотя сделать одну оговорку следует: достоверных фактов, подтверждающих легенду о виновности Сальери в смерти Моцарта, нет. Есть лишь домыслы и мнение Пушкина, которое, кстати, не поддерживали даже некоторые его современники, например, Катенин.

Возможно, данную проблему (о совместимости гениальности и злодейства в одном лице) можно было бы решить на другом материале, а не на конкретных исторических персонажах. Но тогда она так глубоко не затронула бы умы и сердца людей, вот уже более 150 лет вновь и вновь задающих (себе? другим?) этот вопрос и ищущих на него ответ. Ищущих так, как будто Пушкин ответа не дал. А что, если действительно ответ в трагедии — лишь кажущийся?

Давайте прочитаем одно стихотворение.

Александр Городницкий «Герой и автор»

Учебники нас приучают с детства,

Что несовместны гений и злодейство,

Но приглядитесь к пушкинским стихам:

Кто автор — Моцарт или же Сальери?

И Моцарт и Сальери — в равной мере,

А может быть, в неравной, — знать не нам.

Не так уж просто выяснить порою

Соотношенье автора с героем, —

С самим собой возможен диалог.

И Медный Всадник скачет, и Евгений

По улице бежит, и грустный гений

Мицкевича всё видит между строк.

Из тьмы полночной возникают лица.

Изображенье зыбкое двоится.

Коптит лампада, и перо дрожит.

Кто больше прав перед судьбою хитрой:

Угрюмый царь Борис или Димитрий,

Что мнением народным дорожит?

Непросто всё в подлунном этом мире.

В нём мало знать, что дважды два — четыре,

В нём спутаны коварство и любовь.

Не много проку в вырванной цитате, —

Внимательно поэта прочитайте

И, жизнь прожив, перечитайте вновь.

Я читаю стихотворение А. Городницкого и нахожу в нём свой вопрос, хотя вначале и сама мысль о том, что в авторе (Пушкине) могут совмещаться качества и Моцарта, и Сальери, кажется кощунственной.

Но… «непросто всё в подлунном этом мире… в нём спутаны коварство и любовь…» Кем спутаны? Случайно? Или с определённой целью? И тут же читаю у Н. Бердяева: «Христианство само бесконечно усложнило психею человека, но не дало ещё ответа на эту усложнённость» (Н. Бердяев. «Философия свободного духа»). Какая неправильная правда в этих словах! Да, психея человека очень усложнена («в нём спутаны коварство и любовь»), но разве усложнена она христианством?

Как раз христианство ведёт человека к гармонии, к внутреннему обновлению. Главной целью пришествия Христа было восстановить утраченный рай внутри нас, потому что всё, чему учит христианство, направлено к одной цели — соединению с Богом через нравственное обновление и уподобление Ему. А если внутри нас рай, то коварство и любовь спутаны быть не могут. Ириней Лионский пишет: «Бог прост и несложен. Он весь чувство, весь дух, весь мысль, весь ум, весь источник всех благ».

Итак, Пушкин «Моцарт и Сальери». Автор в основу своей трагедии ставит легенду, слух о том, что Сальери из зависти отравил Моцарта. Первоначальное название «Зависть» он меняет и тем самым центр проблемы переносит на исследование личности. Его интересует путь нравственного падения, а вернее, источник этого падения. Почти не касаясь биографии Моцарта, Пушкин подробно рассказывает о детстве Сальери, о формировании его личности и таланта. Рассказывает об этом словами самого Сальери:

Родился я с любовию к искусству:

Ребёнком будучи, когда высоко

Звучал орган в старинной церкви нашей,

Я слушал и заслушивался — слёзы

Невольные и сладкие текли.

Отверг я рано праздные забавы;

Науки, чуждые музы́ке, были

Постылы мне; упрямо и надменно

От них отрекся я и предался

Одной музы́ке…

Я наконец в искусстве безграничном

Достигнул степени высокой. Слава

Мне улыбнулась; я в сердцах людей

Нашёл созвучия своим созданьям.

Я счастлив был: я наслаждался мирно

Своим трудом, успехом, славой; также

Трудами и успехами друзей,

Товарищей моих в искусстве дивном…

Важен тот факт, что Сальери не считал себя завистником, не чувствовал в себе этой страсти:

Нет! Никогда я зависти не знал,

О, никогда!..

Но вот раскрылся гений Моцарта, и Сальери с ужасом осознаёт в себе эту пагубную страсть — зависть:

А ныне — сам скажу — я ныне

Завистник. Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую…

Сальери не пытается бороться со своей страстью, не пытается её осмыслить с христианской позиции: «В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом» (1 Кор.; 7,24). Он ищет и находит для себя иной выход: уничтожить того, кто мешает ему чувствовать себя уверенно и комфортно на вершине музыкальной иерархии. При этом Сальери, будучи христианином, не мог не понимать источника своего греховного чувства. Но он пытается оправдать себя. Но чем оправдать? Обвинением в несправедливости Неба, т. е. Бога:

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет — и выше.

…………………………..

О Небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений — не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан —

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

Небо, по мысли Сальери, нарушает справедливость, потому что «священный дар» даётся не в награду за его, Сальери, труды, а «даром» тому, кто эту награду не заслужил трудом — «гуляке праздному». Сальери, ослеплённый собственной гордыней, совсем забывает, что Божие дары подаются не за земные заслуги и что о Божественном нельзя судить с точки зрения разума. Апостол Павел пишет: «Дары различны, но Дух один и тот же; И служения различны, а Господь один и тот же; И действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; Иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; Иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (Кор.; 12, 4–11).

А в молитве ко Пресвятому Духу мы просим простить нам, что «доброту чужую видев, и тою уязвлен бых сердцем…» Сальери именно «уязвлен» тем, что Небо (Бог) так добро к иным (Моцарту). А это для гордого и завистливого Сальери — личная обида. Он забыл в своей всесожигающей страсти, что «будут последние первыми, а первые последними: ибо много званых, а мало избранных» (Еванг. От Матф.; 20,16). Тем самым налицо бунт Сальери против Бога. Бунт — всегда вызов Богу, даже если он не имеет целью социальное переустройство общества. Бунт зарождается внутри человека и разделяет душу его на чёрное и белое, на рай и ад, на «коварство и любовь». И даже если бы, наконец, нашлись документы, подтверждающие невиновность Сальери, — всё равно он к этому убийству был внутренне уже готов через свой бунт, а значит, и совершил убийство в сердце своём. Внутренняя готовность к греху уже есть грех.

Но вернёмся к стихотворению А. Городницкого: кто автор — Моцарт или же Сальери?

Действительно, интересный вопрос. Пушкин, вслед за Моцартом, мог бы воскликнуть: «Нас мало избранных!»

Но гениальность — это не только дар, но ещё и крест. Как нёс этот крест Пушкин? Очень тяжело. Мы знаем из биографии поэта, что детство его, отрочество и юность были, по словам архиепископа Никанора (Бровковича), «отравлены ядом цинизма и кощунства. К Церкви и религии в семье было ироническое отношение» (Арх. Никанор (Бровкович). «Беседа в Неделю блудного сына, при поминовении раба Божия Александра (поэта Пушкина) по истечении пятидесятилетия по смерти его»). А вольтерьянский и эпикурейский дух Лицея?

В стихотворении «19 октября 1825 г.» он пишет о себе и своём лицейском друге А. Дельвиге:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Понятен и близок Пушкину Моцарт. Но не менее понятен и, как мне думается, близок ему по ощущению души и Сальери. Недаром же так пристально заглядывает он ему в душу. Известен ответ Пушкина на вопрос о том, почему он так безоговорочно принял легенду о смерти Моцарта: «Завистник, который мог освистать „Дон Жуана“, мог отравить его творца». Но… сколько ядовитых эпиграмм на различных лиц написано самим Пушкиным! Невозможно отождествлять слово и поступок человека, хотя троекратное участие поэта в дуэлях указывает и на такую возможность.

В 1835 г. Пушкин написал стихотворение «Странник», идеей которого является проблема спасения, в христианском понимании. Странник объят и подавлен «великою скорбью и тяжким бременем». Он не может освободиться от этого гнёта ни в семье, ни среди природы. Он бежит от всех (стараясь убежать от себя самого) и вот встречает «юношу, читающего книгу», который, единственный из всех, понял его скорбь и душевную тяготу. Юноша показывает страннику путь, по которому надо идти, чтобы спастись:

Сказал мне юноша, даль указуя перстом.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

Как от бельма врачом избавленный слепец.

«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.

«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;

Пусть будет он тебе единственная мета,

Пока ты тесных врат спасенья не достиг,

Ступай!» — и я бежать пустился в тот же миг.

Побег мой произвёл в семье моей тревогу,

И дети, и жена кричали мне с порогу,

Чтоб воротился я скорее. Крики их

На площадь привлекли приятелей моих;

Один бранил меня, другой моей супруге

Советы подавал, иной жалел о друге,

Кто поносил меня, кто на смех подымал,

Кто силой воротить соседям предлагал;

Иные уж за мной гнались; но я тем боле

Спешил перебежать городовое поле,

Дабы скорей узреть — оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата.

Все современники и друзья Пушкина утверждают, что он умер христианином…

Но вернёмся к вопросу, поставленному в заголовок. Сейчас я ответила бы на него утвердительно: да, совместны. Сама по себе гениальность не является гарантийной защитой от злодейства. И сколько исторических гениальных злодеев нам известно! И убийство собственной души — не менее страшный грех, чем убийство другого человека. Дар Божий, талант, даётся не по заслугам человека, а по произволению Божию. И сам человек должен распорядиться этим Божественным даром — во благо или во зло. А иногда талантом распоряжаются во зло.

И здесь мне хочется процитировать статью Анатолия Макарова «Мечта во спасение»:

«Глумление сделалось основным художественным методом. А содержание зачастую сводилось к скандалу, эпатажу, издевательству: над здравым смыслом, над безотчётным желанием людей в позитиве. Расцвели „цветы зла“.

Авторы, воспринимая человеческое бытие, и прошлое и нынешнее, как беспросветную „чернуху“, творческую задачу видели в том, чтобы поминутно оскорблять и оплёвывать читателя, зрителя, слушателя, унижать показным имморализмом, доводить до белого каления эстетизированным хамством, оглушать постыдными звуками.

Разговаривал как-то с легендарным писателем, начинавшим с бунтарского советского романтизма и сделавшим имя отрицанием соцреалистических норм. Постмодернизм без берегов достал и его. Однако он убеждал: потерпи, надо же изжить, исторгнуть, прости, выблевать накопившуюся за тоталитарные годы желчь…

Прошло двадцать с лишним лет. Всё, что могли, изжили, живых шестидесятников — по пальцам пересчитать. Где же культурные плоды творческой свободы, призванные не то, чтобы навеять „сон золотой“, но просто согреть душу? Почти не заметны. Художественный климат по-прежнему определяет желание вывернуть наизнанку естественные представления о том, ради чего стоит жить человеку. Причём, не какие-то благостные, а и самые безжалостные, как у Достоевского. Это не переосмысление, каким славились Товстоногов и Эфрос. Это извращение как приём под лозунгом: такова действительность. Она не сахар, сложна, однако склоняюсь к мысли, что за житейскую „чернуху“ безжалостные творцы обычно выдают беспросветные потёмки собственной души.

Ещё не признанный Владимир Высоцкий умолял: „Только не порвите серебряные струны!“ Сегодняшние признанные мэтры тем и занимаются, что злорадно рвут заветные струны зрительской души».

Авва Дорофей говорит: «Безумен тот, кто строит дом другому, разоряя свой собственный».

Этот дом — душа человека.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: